– В общую яму бросят, бульдозером заровняют – и все, поминай, как звали.
Я давно замечал, что Александр говорит про неминуемый апокалипсис с каким-то странным фанатическим упоением, едва ли не нетерпеливым ожиданием: такое присуще многим, кто ждет от глобальных потрясений шанса вдруг проявить себя в мире, где сброшены все старые социальные настройки – но как же глубоко они будут разочарованы, окажись в таком мире! А может быть, дело в крайней суицидальной ненависти к окружающему, так что и самому погибнуть не жаль, лишь бы в труху и пепел превратилось все то, что торжествует и развивается вопреки их яростному неприятию.
За окном в преддверии близкой зимы ноябрь споро и равнодушно окутывал остывшую землю грязновато-белым покровом, словно старый паук заплетал коконом полумертвую муху. Я смотрел, как подхваченные ветром снежные волны одна за одной прокатываются над крышами гаражей, стараясь справиться с неприятным чувством надвигающейся беды, так что не сразу услышал вопрос:
– А что это за баба к тебе ходит?..
…Оксана действительно заходила довольно часто. Иногда я рассказывал ей об «Эволюции» – она слушала молча, не перебивала, но и не задавала вопросов, в отличие, например, от Егора, который постоянно интересовался такими подробностями, что я с трудом находил ответы среди ускользающих воспоминаний, и невозможно было бы догадаться, верит ли Оксана моей истории, или нет. Но чаще мы продолжали обсуждать карикатурные парадоксы патриархально-военной культуры или капитализма; мне кажется, это ее развлекало.
– Стала обращать внимание, с какими сумрачными физиономиями наши мужики присутствуют на совещаниях, – говорила Оксана. – Смотришь на них, и понимаешь, что вот уже враг у ворот, хотя на самом деле просто текущую дебиторку обсуждают, к примеру. Расслабляться нельзя, времени на раскачку нет, сидят, пыхтят. Хотя, конечно, многое зависит от присутствия шефа: при нем все морщат лбы, открывают ежедневники и еще ручки зажмут в кулаках, демонстрируют, что вот буквально каждое слово сейчас готовы записывать. При этом шеф у нас нормальный дядька и культ собственного величия не поддерживает. Мне как-то довелось в одной компании поработать, так там два охранника впереди собственника двигались, когда тот по коридору шел, и офисных клерков, кто не успел спрятаться, буквально зашвыривали в кабинеты и двери за ними захлопывали. Могли и в морду дать – не то, чтобы необходимость в этом была, просто любили очень свою работу. Как на средневековом востоке, где шейх выезжает из дворца, а все ниц бросаются, чтобы не взглянуть ненароком.
А я отзывался:
– Традиционная культура съест на завтрак любую экономическую и социальную модель, и что ни строй на ее основе, получится что-то среднее между тюрьмой и казармой.
Или, например, Оксана написала в мессенджере:
«Вот вам пара идея для канала: элементы военной традиции в корпоративной культуре – форма, дресс-код, режим, приоритет процесса над результатом и дисциплины над профессионализмом. Быть не человеком, а должностью, а в идеале – всю свою жизнь посвятить увеличению EBITDы и росту продаж. И гордиться тем, что работаешь при этом по 12 часов в день без выходных».
А на следующий день я дополнил:
– Кстати, культ продуктивности вне всяких разумных пределов, а еще восприятие количественных результатов деятельности как безусловных маркеров ее качества, тоже родом из аграрной культуры. Восхищение тем, например, что кто-то уже много лет работает без праздников и отпусков.
– Основатель сети пекарен, салона красоты, магазина креативных футболок и сервиса по ремонту кофейных машин в одном лице! – подхватила Оксана. – Продюсер, фотограф, актер, сценарист, режиссер, блогер, композитор, бармен и музыкант! Человечище!
– Или автор более 200 романов! И Достоевский меркнет стыдливо, а Гончаров со своими тремя «О» и вовсе исчезает из истории всемирной литературы. Предполагается, что чем больше ты произвел – тем больше продал, а значит, стал богаче. К реальности такое утверждение никак не относится, но вполне отражает устойчивый миф традиционного аграрного сознания, даже если транслирует его на современный лад восхищенный поклонник Тинькова и Маска. Для крестьянина количество трудовых часов, проведенных в поле, как правило, действительно напрямую коррелировало с качественным результатом: чем больше он пахал, тем больше добывал хлеба и тем лучше обеспечивал свою продовольственную безопасность. Для привязанного к земле агрария это был единственный способ обретения хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне, в то время как охотник в такой уверенности не нуждался вовсе, будучи менее зависимым от превратностей погоды, которая могла благословить или погубить урожай, от политики или от землевладельца, а в большей степени полагаясь на собственные навыки. Именно поэтому во времена укрепления традиционной власти охота стала привилегией воинской знати, а для всех прочих находилась под запретом, чтобы приколоченные к земле крепостные не почувствовали вдруг духа древней свободы.
– Рэмбо недавно хвастался, что некогда охотился вместе с кем-то из депутатов и, кажется, с прокурором области. Значит ли это, что он вольный охотник? – поинтересовалась Оксана.
– Нет, это значит, что он вполне традиционный насильник, утверждающий власть над беззащитной природой с помощью большого ружья. И, кстати, пытаясь таким архаическим способом подчеркнуть свой мнимый или действительный статус, совсем как бароны и помещики прошлого, для которых охота являлась привилегией, а не средством для выживания. Если бы он действительно был охотник, то выбрал бы себе другой жизненный путь вместо того, чтобы получать оклад за интриги и создание видимости работы.
Егор стал заходить реже – началась школа, но непременно навещал меня каждые выходные. Оксана, напротив, заезжала обыкновенно на буднях, в середине дня, раз или два в неделю. Бросить курить у нее так и не вышло, и я кое-как сдвинул хлам на лоджии подальше к стене, перенес из гостиной два стула и соорудил подобие кофейного столика из куска старой, перепачканной синей краской доски.
Мы открывали застекленные рамы. Осень пахла прохладой, костром и грибами.
– Приличных людей стало труднее набрать и еще сложнее удерживать, – жаловалась Оксана. – На культурную трансформацию рукой махнули, взялись за цифровую; ну, хорошо, без проблем, я согласна, что это необходимо. Только теперь нужны люди: разработчики в основном, еще кодеры, инженеры, тимлиды – проект большой, вакансий полсотни, а мне реально нечего им предложить. Рэмбо заявляет: не может быть, в стране кризис, работы нет, люди должны в очередь выстроиться у ворот. Я ему отвечаю: у кого кризис? У тех, кто в одном месте задачу получил, своим сотрудникам ее пересказал, потом взял результат и пошел с ним отчитываться и щеки надувать? Да, у тех кризис. У всех иждивенческих должностей еще кризис, у тех, кого можно алгоритмами заменить тоже начинается понемногу, а вот у сильных профессионалов, способных создавать ценность, – у них все в порядке, особенно, если, кроме жестких навыков, они еще обладают творческим подходом к работе, перспективным видением, постоянно учатся, быстро адаптируются и ладят с людьми. Шеф говорит: давай добавлять денег. А я: мы и так выше рынка, и что? Деньги уже не ответ на все вопросы, во всяком случае, для тех людей, которые нам нужны под такой проект. Во-первых, они и так, мягко скажем, не бедствуют; во-вторых, есть прямая зависимость между креативностью, быстрой реакцией, гибким подходом к решению задач и личными ценностями, в иерархии которых деньги не доминируют. Ко мне приходят на эти позиции современные умные ребята, спрашивают, например, про корпоративную социальную ответственность, экологичность наших производств, разумное потребление – для них наш дремучий консюмеризм это атрибут социальной архаики, основа экономики дикарей из третьего мира, которые до сих пор измеряют успех и ценность личности в «ламбах», часах и прочих стеклянных бусах. Раньше, в эпоху предсказуемого и статистически измеримого мира, похвалой было «крепко стоящий», помните? Сейчас, в условиях мира непредсказуемого и изменчивого, культура трансформируется от «крепко стоящих» к «быстро идущим». Кандидаты, которым я готова делать оффер, интересуются у меня свободным графиком, «бирюзовой» культурой и возможностью удаленной работы, а что я могу им ответить? Что у нас контроль времени прихода в офис по отпечатку пальца, еженедельный письменный отчет о работе перед человеком, который ни бельмеса не смыслит в предмете, шестнадцать уровней согласования для служебки на изготовление визитных карточек – и да, есть еще сами визитные карточки! А когда из-за пандемии офисы пришлось отправить на удаленку, то главным вопросом стало не сохранение эффективности, а как лучше следить, работает ли сотрудник свои восемь часов, или нет. Зато оклад платим вовремя, компенсируем мобильную связь, выдаем бесплатно фирменный календарь-трио и кружку с логотипом компании, и еще Лепс у нас поет на новогоднем корпоративе.
– И что Вам ответили на эту филиппику?
– Не поверите! Рэмбо поднатужился и выдал: давайте, говорит, пока у нас работают, мы за них ипотеку будем платить. Я смотрю на него и думаю: он вообще слышал меня, или нет? Люди спрашивают про свободный график и удаленку, а я их буду прельщать ипотекой, которая, кстати, у большинства отсутствует вовсе, просто потому что нет ни желания, ни смысла иметь в собственности квартиру. Новое время, викиномика, шеринг, гиг-экономика: зачем покупать и привязываться кредитом к собственности, когда можно арендовать и быть свободным? Это только у нашего поколения панический ужас вызывает: как так, нет своей квартиры?! А что же будет в старости? Как будто своя квартира в старости – это гарантия защиты от нищеты. Да и вообще, вот такая перманентная ориентация на старость, особенно лет в тридцать пять – признак упадничества какого-то.
– Это тоже аграрное: стремление привязать себя к чему-то накрепко и видеть в том признак стабильности и безопасности. Так и с работой: оформление, страховка, корпоративы, карьера. В итоге человек остается привязан к той же самой «земле», почти не метафорически, а буквально, к земле, на которой стоит исполинский бетонный муравейник с населением в небольшой город, или бизнес-центр, где расположен принадлежащий господину участок, который обрабатывают обретшие стабильность обладатели кредитных машин и ипотечных долгов. Просто сейчас чем дальше, тем быстрее культурная эволюция начинает менять не просто бизнес-модель, но всю социально-экономическую формацию, построенную на вросших в землю замшелых тысячелетних основах, которая или не успевает, или не желает перестраиваться.