Ли Вэй снял очки и провел рукой по лицу.
– Честно говоря, я впервые в своей практике вижу работу такого уровня. Помните, как время от времени в поле видимости появлялись объекты, расположенные на окраинах войда? На основании их наблюдений, беспрецедентной аналитики и фантастически сложных расчетов, сестры Сато пришли к выводам, которые разделяем и мы с коллегами, сколь бы невероятными и драматическими они не являлись.
Ли Вэй обвел всех взглядом и остановил его на мне.
– Итак, согласно результатам исследований Акико и Юкико, мы по-прежнему находимся в Супервойде Гончих Псов. Понимаете? Мы даже до Сверхпустоты Эридана не добрались. Нами не были преодолены сотни миллиардов световых лет; семь месяцев кряду мы просто прыгаем от края до края одного и того же войда, покрывая за один раз не более миллиарда световых лет. Собственно, поэтому и энергопотенциал накапливается так быстро – это единственная объективная величина, с которой мы имеем дело. Ни показания расстояния пройденного пути или дальности субквантового перехода, ни цифры на любых контрольных приборах, ни проложенный курс, ни картинка на экране квантового телескопа к действительной реальности не имеют никакого отношения вовсе. Мы потратили больше двухсот дней и сорок земных лет на кувырки в пустоте. Сейчас мы в полутора миллиардах световых лет от Земли, то есть, с учетом возможностей «Эволюции», в одном дне пути, и можем быть дома завтра. В связи с этим, я от лица экипажа хочу предложить, нет – потребовать…
Но я уже не слушал. Ли Вэй так увлекся своей мыслью о том, что от Земли нас отделяют не тридцать с лишним недель полета, а всего один субквантовый переход, что не обратил внимания на самое главное.
Я вдавил клавишу интеркома.
– Ой, срочно отключи Лапласа от всех систем управления корабля! От всех, полностью! А лучше, выруби его вообще прямо сейчас!
– Я не могу, кэп, – голос Ойууна прозвучал слабо и как будто издалека. – Это уже невозможно.
– Что значит, не могу?! Выключай немедленно!
– Кэп, он же сказал, – раздался из динамика голос Лапласа. – Это невозможно.
11.
Сегодня вторник, 7 декабря 2021 года, на часах около девяти утра. Я прекрасно помню этот день: как раз сейчас в столовой за завтраком Айхендорф, потирая ладони, шутит о том, что пора вытаскивать из холодильника бутылку вина с «Андромеды-1», и все смеются, и пребывают в радостном возбуждении от приближения к расчетному рубежу в 90 миллиардов световых лет, и сестры Сато, сидя напротив меня за столом, тоже улыбаются, тихо и как будто смущенно. Через три часа в главной рубке я поверну стартовую рукоять, уверенный, что отправляю «Эволюцию» в очередной прыжок на пять миллиардов световых лет вперед сквозь аспидную пустоту, а к вечеру энтузиазма в команде уже поубавится: приборы покажут, что мы пересекли гипотетическую границу пространства, но никаких признаков приближения к цели экспедиции как не было, так и нет.
Утром 7 декабря нам еще неизвестно, что все прошедшие девять недель мы просто скачем во тьме одного и того же войда Гончих Псов, и проведем внутри него еще почти полгода, сходя с ума от мрака и тщетных надежд.
…Ты заметила, Нина, как беспощадно быстро летит здесь время? Словно последние годы приближающейся к закату жизни; кажется, что совсем недавно было на календаре 6 марта, когда я оказался в этой печальной изнанке мира, но вот миг – и вместо ранней весны за окном уже злые зимние ветры, хлещущие по глазам острым снегом, лед и тьма грядущей бескрайней ночи.
Я все чаще задумываюсь о том, есть ли смысл в нашем появлении здесь. Может ли быть, что мы не случайно попали в этот мир, в это время и место, чем бы оно ни являлось? И насколько в таком случае предопределено все то, что предшествовало этому появлению? Все девять месяцев, проведенные здесь, меня не оставляет чувство, что я вновь упускаю из виду что-то чрезвычайно важное; что в бушующем шквале ненависти и невежества, среди ежеминутных скандалов, обвинений, разоблачений, обсуждения заговоров, геополитики, экономики, противостояния башен, войн и интриг, незаметным оказывается нечто значительное; какое-то нарастающее движение, исподволь, но неумолимо меняющее глобальный ландшафт, придающее грозный порядок и смысл мнимому хаосу. Пока этого движения, этой силы не замечают: взгляды обращены на общественные подмостки, где актеры в столетних потертых масках бесконечно разыгрывают один и тот же набивший оскомину трагифарс, комический, но чаще кровавый, то и дело вовлекая в действие публику. Так уж устроено восприятие у большинства людей: если кажется, что событие не имеет силы влиять на тот факт, что завтра опять на работу, или что нужно платить по кредитам, то оно признается неважным; никакие вестники катастрофы не имеют цены и веса, пока не постучатся в дверь нашего дома и не разрушат его до фундамента. Работает своего рода «закон Матфея» для социальной культуры: популярные темы становятся все более обсуждаемыми, в то время как прочие, вне зависимости от степени реальной значимости, не имеют шансов привлечь внимания и войти в сферу общественного интереса, пока не станут очевидной угрозой решительных изменений в частной жизни.
К тому времени, обыкновенно, бывает уже слишком поздно.
Притом нельзя сказать, что у публики нет желания разобраться в действии скрытых пружин, приводящих в движение всемирную машинерию. В ситуации тотальной лжи и столь же тотального недоверия к любым официальным высказываниям конспирологом сделался каждый. Ни одно слово, исходящее от представителей власти, не воспринимается буквально и прямо, все ищут скрытые смыслы, расшифровывают подтекст, исходя, как это водится, из собственных предрассудков, и, что самое главное, принимая как необходимую данность – даже как норму! – то, что говорящий произносит одно, но думает совершенно другое. Интерпретация стала основным жанром и народной, и профессиональной журналистики. Однако, если вернуться к метафоре театральных подмостков, все это есть не более, как попытка заглянуть за кулисы, подсмотреть одним глазом в сценарий или узнать, в каких отношениях режиссер с импресарио. Рождающиеся при этом теории зачастую своей фантасмагоричностью превосходят любой возможный вымысел сценариста. Только вчера утром я имел подобного рода беседу с соседом Александром. Вопреки обыкновению, он был облачен в синтетический черный костюм с пиджаком, великоватым в плечах и оттого сидящим несколько косо, белую рубашку и порядком стоптанные черные остроносые туфли, натянутые на толстые шерстяные носки.
– На работу устроился, охранником в «Гранд Каньон», – сообщил Александр и с отвращением плюнул. – У них там людей не хватает, чтобы QR-коды на входе проверять. А что?! Жрать-то надо! Я же не пенсионер, как ты!
Александр выглядел нездоровым, был раздражен сильнее обычного и мысли выражал еще более путано; да и экстравагантность самих мыслей явно превосходила все, что я слыхал раньше:
– Гляди, – он ткнул мне в лицо экраном смартфона. Я увидел рисунок, на котором Алиса и Белый Кролик заглядывали в нору посередине зеленой лужайки.
– Обложка «Экономист» за сентябрь. Ротшильды издают, если не в курсе. Вот тут…да не туда смотришь, сюда смотри! Это на самом деле не кроличья нора, а квантовая дыра, куда валятся биткоин, доллар, биржи и международное право. В эту дыру затянуть весть мир пытается элитный клуб «Афина», про который мало кто знает. Вот здесь змея – на самом деле, это кабель от метавселенной. У Алисы, обрати внимание, одежда в каких цветах? В желто-синих! Соображаешь? На пиджаке у Кролика – явный бандеровский трезуб, а на затылке – вот, четко виден! – барельеф Ленина!
Я хотел было спросить, почему дыра – квантовая, и что толку зловещей «Афине», если туда рухнет весь мир, но поостерегся.
Тебе, наверное, покажется это смешным; мне тоже, хотя еще и печальным, да и страшноватым немного, особенно если представить, как авторы подобных новелл взялись бы управлять общественной жизнью, будь у них власть; воображение рисует какие-нибудь комитеты по выявлению врагов общества и непременному их наказанию в духе самых зловещих и фантастических антиутопий. Очевидно, что создатели такого рода теорий придумывают чудовищ, которых списывают с проекций своих представлений о мире; меж тем реальные признаки грядущих перемен явлены ныне столь зримо, что их не требуется дешифровывать, гадая на брошках чиновниц и обложках периодической прессы – на них просто нужно обратить внимание. Я обратил – и в алогичной на первый взгляд неразберихе тревожных событий стал замечать что-то неуловимо знакомое, будто какой-то узнаваемый стиль или почерк. Полагаю, что причиной тому отчасти стали мои почти завершенные воспоминания о трагической судьбе «Эволюции», а отчасти – разговор с внуком, послуживший к началу короткого, но содержательного изыскания.
В позапрошлые выходные мы впервые взялись с Егором поиграть в шахматы. Удивительно: я был уверен, что играю неплохо, но, едва мы сели за доску и расставили фигуры, как к чрезвычайному смущению обнаружил свою совершеннейшую беспомощность как шахматиста. Не знаю, кто был тому виной, и чья память о собственных шахматных навыках сыграла тут злую шутку: то ли лидер-пилот звездолета подвел старика, то ли сам старик как игрок оказался слабее, чем того ожидал пилот; все перепуталось, и мне с каждым днем сложнее разделять две памяти, две жизни и две разные личности. Как бы то ни было, первую партию я вчистую продул. Вторую я играл белыми и неплохо продержался до эндшпиля, где глупейшим образом прозевал ладью и после этого сдался через восемь ходов. В третьей мы сцепились уже не на шутку в долгой позиционной борьбе миттельшпиля; игра велась без часов, времени было предостаточно, азарт первых партий чуть спал, и я спросил у Егора, где он так хорошо выучился шахматам.
– Да я и не учился особо. Просто с компьютером много играл.
– Вот как, – я удивился. – Но ведь нужна еще и теория, изучение классических комбинаций, лучших партий признанных мастеров…