иться с полосами застежек. Зойка присела у щитка резервной системы, я вижу, как напряжены ее спина и плечи. Снова тяну на себя крышку люка – безуспешно; густой и вязкий зеленоватый туман метафриона пока не добрался сюда, но резкий хлористый запах уже забивает ноздри, а глаза и кожу на лице и руках начинает ощутимо жечь. Я повисаю на запирающей рукояти, делаю рывок всем своим весом.
– Кэп, давай вниз! Врубаю систему очистки!
Зойка кричит и машет руками.
Я разжимаю пальцы и прыгаю с шестиметровой высоты на металлический пол. Наверху раздается пронзительный резкий свист, шипение, и пар нейтрализующих реактивов окутывает неплотно прикрытый люк.
Как и на любом земном звездолете, на «Эволюции» ручное управление вспомогательными и аварийными системами разнесено по локальным блокам и пультам; при невозможности из центральных командных постов управлять функциями жизнеобеспечения и движения корабля, приходится использовать приборные щитки в самых разных, иногда труднодоступных местах. Предполагалось, что необходимости в том, чтобы экипаж полностью взял на себя управление звездолетом в ручном режиме, возникнуть не может: более вероятными виделись риски того, например, что корабль окажется в зоне формирования новой звезды или на пути метеоритных потоков при выходе из субквантового прыжка, чем события, при котором астронавтам придется лично контролировать бортовые системы. Такого просто не могло быть: ведь на всех без исключения звездолетах имелся исключительно надежный ICU, который даже теоретически не может давать сбоев – как, например, наш Лаплас.
Впрочем, сбоев у него, в самом деле, не было никаких.
За время, что понадобилось Лапласу, чтобы перезагрузиться со сгоревших основных серверов на резервные, Эшли удалось практически полностью локализовать его и отключить доступ ко всей критически важной системной инфраструктуре; возможность вещать по громкой связи была не в счет. Кроме того, она перехватила и перевела на командный пост грузового отсека управление техническими системами, так что можно было не опасаться, по крайней мере, новых попыток Айхендорфа, засевшего в рубке ходового блока, расстыковать палубы, открыть внешние люки, выключить свет, регенерацию воздуха, искусственную гравитацию, отсоединить кольцо SQR-двигателя или выкинуть еще чего-нибудь в этом роде. Однако вся машинная часть осталась у него под контролем.
– Судя по тому, сколько вытекло метафриона, он отключил аварийную защиту и открыл контуры охлаждения камер тороидов, – говорит Зойка. – И магнитные стабилизаторы тоже выключил.
– Надо еще раз попробовать с ним поговорить, – предлагает Лили.
Разговор не клеится: Айхендорф последовательно посылает ко всем чертям меня, Эшли, Айзека и Ли Вэя, осыпая замысловатыми проклятиями и временами переходя на средневерхненемецкий. Немного лучше дело пошло у Зойки – во всяком случае, ее не проклинали.
– Генрих, роднуша, хватит дурить, ну что ты как этот!
Своим голосом Зойка могла бы успокоить и разъяренное море, но Айхендорф остается неколебимым:
– Зоя, Meine Liebe! Я не дам продолжить этот безумный полет! Верните Лапласа и пусть он отправит нас на Землю!
– Генрих, очнись! Никто не будет его возвращать! Пожалуйста, не ломай больше ничего, давай все обсудим!
– Нечего обсуждать! Я лучше раскурочу тут все, kreuzhageldonnerwetternocheinmal! Или сейчас сам разберусь, что к чему, и пойду на прыжок! Будь, что будет! Кто-то должен прекратить это сумасшествие!
Зойка выключает громкую связь и говорит:
– Я могу вручную переключить управление всеми двигателями на этот пульт. Придется повозиться, конечно, но такое возможно. Только одна я не справлюсь: там есть места, где мне просто физически не пролезть. Увы.
– Без проблем, идем вместе, – откликается Эшли.
– Нет, – возражает Зойка. – Ты здесь нужна, лучше тебя никто не понимает в кибернетике, может быть, потребуется что-то срочно через командный пульт сделать. Мы с Лилькой пойдем. Согласна, Лилька?
Лили кивает, а Зойка снова включает громкую связь:
– Генрих, мы с Лилей идем к тебе, слышишь? Я буду переводить двигатели на ручное.
– Нет!
– Я должна, Генрих, – отвечает Зойка.
– Нет! Нет! – кричит Айхендорф, и потом еще что-то, но его глушит размеренный голос Лапласа:
– Будьте благоразумны. Не совершайте ошибку. Дайте возможность вернуть вас домой.
Зойка и Лили надевают вакуумные скафандры. Мы договариваемся держать связь по рации. Они поднимаются по трапу, не без труда протискиваются сквозь облако пара в искореженный люк. Зойка идет первой. Лили поднимается следом; перед самым люком она оборачивается и машет нам рукой.
Эшли уходит в рубку. Аккуратный Ли Вэй поднимает оставшийся на полу скафандр и относит его в космобот.
– Мы вошли, – слышу я голос Зойки в наушнике. – Ох, ну и залито тут… Видимость на расстоянии руки, иду наощупь. Лилька, держись поближе ко мне…
Из люка космобота высовывается Ли Вэй и негромко окликает меня:
– Кэп. Подойди, пожалуйста. Хочу тебе кое-что показать.
Я поднимаюсь по короткому пандусу. Ли Вэй стоит рядом с открытым шкафом для скафандров и показывает рукой на еще один, рядом.
– Я подумал, ты должен увидеть.
– Проходим вдоль основного корпуса в сторону поста управления…Надеюсь, Генрих там закрыт герметично, тут долго ни один скафандр не выдержит. Идем мимо кибернетического отсека… Ой, бедняга…так и сидит…надо вынести его отсюда на обратном пути…Не смотри, Лилька…
Дверца металлического инструментального шкафа приотворена; я гляжу внутрь и понимаю, что хотел показать мне Ли Вэй: на средней полке, в ряду из ярко-оранжевых рукояток электрических тазеров, не хватает одной. Выводы из этого факта настолько невообразимы, так противоречат всему, что мы привыкли считать возможным и вероятным, что я сначала просто не осознаю смысла увиденного: куда мог деться тазер, предназначенный для использования исследовательскими планетарными группами против агрессивных форм биологической жизни? Кому он мог понадобиться в открытом космосе, если даже при работе на чужих землеподобных планетах его использовали крайне редко? Это же еще надо сообразить, забраться в бот, взять его… Я стою и теряю секунды.
Потом я вспоминаю про Али, все понимаю, но уже поздно.
– Так, вот тут сейчас должен быть первый проход вправо, а дальше люк…
– Зойка! – кричу я. – Уходите оттуда! Быстро!
– Что? Лилька стой…Что случилось, кэп?
– Уходите! Немедленно!
В наушники врывается громкий протяжный треск.
Штатный тазер, как правило, не представляет опасность для жизни просто потому, что его почти никогда не используют на полную мощность. В тех нечастых случаях, когда его применяли против хищных животных или растений, достаточно было лишь причинить боль, чтобы обратить в бегство или заставить разжать ядовитые щупальца. По умолчанию на тазерах выставлена минимальная сила разряда, но регулятор оружия Айхендорфа, похоже, был выкручен на абсолютный максимум: электрический импульс мгновенно расплавил металлизированную ткань скафандра, ударил Лили в грудь и прожег ее почти насквозь, мгновенно обуглив сердце и испепелив легкие.
Бесконечных десять минут я и Айзек спускаем тело Лили с шестиметровой высоты по вертикальному узкому трапу. Мы оба понимаем, видим, что ничего сделать нельзя, но стараемся, сжав зубы, и держа несчастную Лили бережно, как младенца. Все это время Айхендорф страшно кричит, что никого не хотел убивать, что не знал, что не целил, умоляет простить, снова сыплет проклятиями, а потом начинает рыдать. Зойка пока еще держится: наверное, убедила себя, что подругу можно спасти.
Мы спускаемся с трапа. Все страшно потрясены, и тут дело не только в самом факте смерти: за последние сутки мы достаточно часто смотрели в ее черные пустые глазницы. Ужас ситуации состоял в том, что практически на наших глазах один наш товарищ убил другого, человек – убил человека: событие невообразимое, дикое, абсурдное, невозможное. Кроме того, для меня очевидным становится, как несчастный Али оказался в камере плазменного тороида: проклятый тазер в руках Айхендорфа выстрелил, очевидно, не в первый раз, и это делает ситуацию подобием кошмарного сна. Но зачем? Почему? Неужели Лаплас каким-то образом уже давно лишил Айхендорфа рассудка и манипулировал им в своих целях?..
Айзек и Ли Вэй, торопясь, несут Лили в медицинский отсек аварийного блока, Зойка на ходу стягивает с тела несчастной девушки прожженный скафандр. Все молчат, стиснув зубы.
– Какие идеи, кэп? – негромко спрашивает Эшли.
– Я пойду, – вдруг говоришь ты.
Мы с Эшли удивленно смотрим на тебя.
– Я шесть лет была бортинженером, ходила на «Персее – 1» до 2018 года, – продолжаешь ты. – Тут, конечно, ходовая часть модифицирована, но принципы те же, что и на других крейсерах. Может получиться. Других вариантов у нас все равно нет. Если только, конечно, ты не захочешь снова подключить к системе Лапласа.
Из динамиков несется прерывистый хрип, а потом Айхендорф начинает медленно декламировать, с натугой выговаривая слова:
– Doch wie? Wo sind sie hingezogen?
Unmündiges Volk, du hast mich überrascht,
Sind mit der Beute himmelwärts entflogen…
– Нина, у него же тазер! – говорю я.
– Ты его слышишь? Он больше не выстрелит.
Я опять думаю про Али, я не хочу тебя отпускать, но других вариантов, действительно, нет, поэтому ты надеваешь скафандр и поднимаешься по трапу наверх. Мы смотрим тебе вслед, и Эшли говорит мне:
– Ну и ну. Инженер с «Персея – 1». Получается, она ушла с него в том же году, когда он пропал. Вот так сюрприз. Ты знал об этом?
– Нет, – отвечаю я.
Динамик переключается, и из него звучит голос Лапласа:
– Кэп, сколько людей еще должно умереть, чтобы ты повернул назад?..
…До самого конца никто из нас так доподлинно и не узнал, что происходило во время полета между Ойууном и Лапласом. Эшли считала, что Ой ничего не знал и что для него самосознание ICU стало таким же открытием, как и для нас. Она мне сказала об этом, когда мы только ввалились на четвертую палубу и лихорадочно пытались успеть переключить на себя как можно больше корабельных систем. Наверное, Эшли просто симпатизировала бедняге Ою. Я ее понимал, но в том, что опытный высококлассный кибернетист проворонил наличие сознания у системы искусственного интеллекта, испытывал обоснованные сомнения. Попал ли Ойуун под влияние более сильной личности Лапласа? Был запуган или обманут? Боролся или же сразу сдался? Вводил в заблуждение нас или сам добросовестно заблуждался? Я вспоминал его замкнутость, странные обереги от злых духов на голове и руках, затворничество в тесной келье рабочего поста – все это можно было интерпретировать совершенно по-разному. Несомненно было одно: все вольные или невольные свои ошибки Ойуун Уобулаахан оплатил собственной жизнью.