– Старые пути закрыты, – пробормотала она. – Даже для Серого Странника.
Старуха заморгала, а её брови хмуро и настороженно свелись.
– Если только… – сказала она, облизывая губы; её грудь сжала ледяная рука. – Если только он не выбрал себе сосуд для хамингьи?
Большинство людей переводили слово хамингья как удача. Но Халла знала, что всё не так просто. Это та часть личности, что включает в себя остроумие, меткость, врождённые навыки и силу; отдельная сущность, что живёт после смерти до тех пор, пока не родится достойный потомок с тем же именем или другой крови, которому была уготована слава. Хамингья была у всех – даже у владыки Асгарда. Если Всеотец избрал смертного, кому отдаст её, это самый великий дар, а ещё повод для беспокойства. Хамингья дарует своему носителю силы Всеотца; власть, которую тот может использовать, чтобы вмешаться в людские дела, руководить и формировать будущее Севера или же просто свести старые счёты.
«И если он идёт за мной, – подумала Халла, – я ставлю на последнее». Она снова задрожала, но взяла себя в руки.
– Я знаю, какая мне уготована судьба, – сказала она. – Так было всегда: мой народ вышел из чресл Имира, Первородного, первого и величайшего ледяного великана, убитого Одином и его братьями. Камни под нашими ногами – это кости моих могущественных предков:
Из плоти Имира сотворили землю,
А океан – из его крови;
Из костей его – холмы, а из волос – деревья,
А череп его – небеса над головой.
Богов Мидгарда сотворили из бровей его,
А потом – род человеческий;
Из мозга его появились зловещие тучи,
Что плывут по небу.
– Я видела век богов, век героев и мифов. Эти дни утекли. Несмотря на твою ненависть к скрелингам, именно их магия сохранила древний порядок в этом уголке Мидгарда. Жертва Радболга, сына Кьялланди, колдовство его старшего брата, Гифа, быстрый клинок Гримнира, сына Балегира, сотворил рай для нас, великий веттир. Но даже эта магия не удержит Пригвождённого Бога навечно. Это дни пророчества, Фимбулвинтер и дикого холода до пожирающего мир пламени Рагнарёка. Если мой конец вплетён в полотно мира и мой народ осудит меня, так подари мне последнее одолжение: помоги ей, если сможешь, – сказала Халла. – Она День, что перетекает в Ночь. Позволь ей жить, чтобы она исполнила обещание нашего народа, нанесла последний удар до конца света.
Гомункул затрясся, дрожа ветками.
Но в ответ сотни корней стянули руку Дисы. Как змеи, они поползли по краю каменной плиты, чтобы обернуться вокруг её торса и ног. Гомункул парил над ней, а затем медленно распался, и корни, что создали его, опустились и обвились вокруг разбитого черепа Дисы. Подвал залил зловещий зелёный свет; от формы с корнями исходил странный запах – жимолости и свежевспаханной земли, влажной травы и гиацинта. Глубоко под землей пробежала дрожь, слабое колебание, которое коснулось даже глубоких корней Иггдрасиля…
Халла села на корточки. Гримнир был прав, когда сказал, что упустил кого-то. Это правда… но он неверно определил источник.
Идёт Серый Странник.
Халла закрыла глаза. И в этом магическом месте она приготовилась биться с избранным воплощением бога.
8
Скара, провинция на западе Гётландии, Швеция
Мужчина с блеклыми глазами плёлся по нефу собора Скары, а за ним шли мёртвые.
Их никто не видел. Ни бледного света, проникающего с верхней кладовой, ни мерцающего сияния огромных канделябров. Даже для самого мужчины они казались едва уловимыми тенями, рябью тьмы, видимой лишь краем глаза. Но он знал, что они есть, хоть эти мрачные призраки и были прозрачнее дыма, вьющегося из медных курильниц, и пара от каждого вдоха. Пылинки и блики света отмечали их суровые взгляды. И мужчина даже не дрогнул. Ведь если ему не хватит мужества встретиться лицом к лицу со своими жертвами – всеми полузабытыми мужчинами, женщинами и детьми, которых он предал мечу в Константинополе во время долгого и бесплодного пути в Иерусалим, – то они могут забрать его себе.
Мужчина задрожал; несмотря на холод, на нём были лишь изъеденные молью штаны, не подпоясанные и не застёгнутые. На его плечах лежали волосы цвета молока, обрамляющие лицо, обладавшее таким же надменным величием, что и бюст Цезаря, – широкий лоб, соколиный нос и сильный гладкий подбородок, и все было холодной и безжизненной, как каррарский мрамор, плотью. Лишь в его бесцветных глазах горела жизнь, лихорадочная и яркая; они ловили и отражали красноватый отблеск пламени свечи.
Если его лицо было работой скульптора, то полотно его тела являлось совсем иной ветвью искусства, на которой писали историю войны: пурпурные косы, красные вмятины и бледные впадины шрамов, потертая оболочка, созданная клинками, копьями, хлыстами и углями.
Мужчина ковылял дальше. Меч без ножен в его кулаке царапал каменные плиты под ногами, пока он шёл от одной колонны к другой. Каменные стены собора покрывал иней. Внутри пустовали скамьи из тёмного полированного дерева. И всё же большое открытое пространство заполнял звук – из невидимых глоток рвался хорал. Мужчина не понимал слова, но жуткое эхо доказывало, что он находится в присутствии Всевышнего.
Там, в тени большого алтаря, сгорбился человек на коленях. В вертикальном положении его удерживали только руки, лежащие на рукояти меча.
– Почему? – прохрипел он, поднимая лицо к алтарю. – Почему, Отец наш небесный, ты послал эти лихорадки, чтобы мучить меня? Разве я не раскаялся? Разве не страдал за грехи свои? Разве не делал всё, что ты просил меня, Господи? Разве не принял крест? Тогда за что? За что ты отвернулся от меня?
Подбородок мужчины коснулся груди, глаза закрылись…
Небеса не ответили, но вокруг него внезапно зашуршали и застонали духи. От их ледяного дыхания задрожало пламя свечей, когда к человеку обратились сотни голосов. Плечи мужчины поникли, он склонил голову набок и прислушался к тому, чего не мог знать. Кто-то пришёл.
– Не стесняйся, друг мой, – сказал он через какое-то время. – Ты… отец Никулас? Да? – В глубокой тени под аркадой зашевелился размытый силуэт. – Ты пришёл из… – мужчина замолчал, нахмурив брови, пытаясь расслышать мириады голосов, доступные только ему, – …из Лунда. Ты от архиепископа. Пришёл спасти мою душу, да?
В самом деле, вышедший на свет новоприбывший был одет в рясу и накидку священника. Каждое его движение казалось шелестом чёрной шерсти, мягкой словно шёлк и с лисьим мехом по краю; пояс на талии тоже был чёрным, а маленький крестик, покоящийся на груди, сверкал золотом.
– Лорд Конрад, – сказал он, едва поклонившись и приглаживая бороду, чтобы скрыть своё замешательство. – Ваши шпионы правда умны, раз предупреждали о моём визите. Я никому не сообщал…
Человек по имени Конрад с трудом поднялся на ноги. Он повернулся к отцу Никуласу, в уголках бесцветных губ углядывалась улыбка.
– Шпионы? Нет, мои духовные друзья, – сказал он. – Я слышал ваше имя в ветре, в треске льда. Мне говорили: «Идёт Никулас из Лунда и передаст просьбу этого невзрачного идиота, архиепископа». Скажи, он всё так же целует задницу моего брата, короля?
Никулас опешил, но затем уверенно пожал плечами и кивнул.
– Каждый день, лорд.
– Я не лорд, – Конрад снова повернулся к алтарю.
– Как вы сказали, король – ваш брат, лорд. Любое другое обращение будет непочтительным.
– Титул из-за каких-то примесей в крови не имеет никакой силы. Я Конрад Белый, священник. – Конрад повернулся и наставил меч на отца Никуласа; глаза священника округлились. – Я Призрачный волк Скары, и мне не нужны ни знакомства, ни кровь, чтобы забрать своё! – Он смотрел вдоль меча на ошарашенного священника, но потом кончик лезвия дрогнул и упал на плиту. – Но ты не мой враг.
– Верно, лорд.
– Да, – махнул Конрад мечом. Сталь заскрипела о камень, когда лезвие снова протащилось по полу. Он отшатнулся назад, над его бровью выступила испарина. Мёртвые зашуршали и застонали. Они передавали секреты и заговоры, предвещали ещё не случившееся. Конрад покачнулся, сбитый с толку. – Но скоро… ты станешь моим союзником.
– Осторожно, лорд, – сказал отец Никулас, протягивая руку, чтобы не дать бледному мужчине упасть. – Вас лихорадит. Вот. Сядьте, пока я позову ваших слуг. Вам нельзя вставать с постели.
Мёртвые шептали, и Конрад слушал…
– Лорд? Конрад?
– Твоя просьба, – сказал он после паузы.
Отец Никулас мотнул головой.
– Она сейчас не столь важна, лорд. Прошу вас, хотя бы просто сядьте.
Конрад позволил священнику отвести его к ближайшей скамье. Он сел, подрагивая, но сжимая в кулаке меч; Никулас с важным видом расстегнул накидку и набросил ее на нагие плечи мужчины.
– Они сказали, что твой повелитель собирает армию, – сказал Конрад.
Священник уже повернулся и собирался звать на помощь, как вдруг застыл. Он вернулся, чтобы встать лицом к тощему альбиносу, сузив глаза.
– Они?
– Они сказали, что ливы, Братья меча, просят помощи в крестовом походе против язычников Эстонии, на берегах Балтийского моря. Святой римский отец дал на это благословение Господне. Теперь твой повелитель, святой Андерс Сунесен, архиепископ Лунда и советник моего брата, короля, просит моей поддержки, как и пятьсот моих подчинённых. Я не дам ни того ни другого.
Отец Никулас хмыкнул. Хоть его лоб с печатью мучений и длинная борода и придавали ему солидности, всё же он был лет на двадцать младше Конрада.
– Если бы я знал, что ваши шпионы так точны, я бы сюда не пошёл. Ваш отказ мог бы прийти и почтой, а я бы остался в тепле и сухости Лунда…
– Я же сказал, у меня нет шпионов.
– Тогда как…
Конрад поймал запястье священника железной хваткой и притянул его к себе.
– Так же, как я знаю и то, что у тебя гнедая чалая кобыла с большой мордой, которая скачет всегда с левого копыта; или то, что она была подарком брата матери, который поддержал твоё желание принять священный сан. Так же, как я знаю правду твоего сердца – ты презираешь своего повелителя, потому что он скорее политик, а не посланник Бога. И так же я знаю о том, что он послал тебя сюда, чтобы избавиться – твоя праведность отвращает его, потому что он действительно политик, несмотря на своё притворство. Он… он надеется, что ты оскорбишь меня и я убью тебя и тогда он захватит мои земли…