Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим».
Халла задрожала; её мутные глаза следили за пламенем, будто его свет мог выжечь дотла эту ненавистную заповедь.
Диса сбросила кольчугу и сняла гамбезон, который носила под ней. Это был уже третий с того дня, как Халла посоветовала ей надевать доспехи. Хоть он и уберегал от жёстких краёв кольчуги и давал дополнительный слой защиты, ткань была словно губка и впитывала каждую каплю пота и крови, вытекающих от ежедневных усилий. Одежда быстро намокала, тяжелела и воняла. Диса выбросила гамбезон в открытую дверь – завтра она утопит его в болоте – и схватила другой из кучи таких же, которые стащила из сокровищницы Человека в плаще. Мышцы Дисы обрели твердость, руки и ноги окрепли, плоский живот стал рельефным, как фигурные латы Гримнира, некогда бледная плоть приобрела желтоватый оттенок, а из-за множества синяков, шишек и струпьев кожа, вдобавок покрытая мурашками от холода, казалась бугристой. Девушка стиснула зубы и натянула свежий гамбезон, сшитый из стёганого льна, окрашенного в пурпурный цвет, с золотой вышивкой на груди и рукавах. Его предыдущий владелец умер от удара копьём в спину, тот явно пришелся между лопатками, расщепил позвоночник, разорвал лёгкие и сердце.
Зашнуровав гамбезон, она повернулась к Халле.
– Почему боги не вмешались? – спросила она. – Они точно смогли бы прогнать этих людей креста.
Троллиха пересела иначе.
– Боги Севера суровы, дитя. У них слишком много своих дел, потому на нас они обращают внимание крайне неохотно. Да и тогда зачастую наваливают на нас ещё больше несчастий. Они отвернулись, а когда снова взглянули на Мидгард, то обнаружили, что крестоносцы добились чернилами и пергаментом того, чего ни один ярл не добьётся топором и мечом: объединили людей под общим знаменем, сделанным из очищенных овечьих шкур, украшенным дубовой золой и железом со словами их Пригвождённого Бога. Они шли со своей священной войной на север, прямо у нас под носом, а когда мы заметили, стало уже слишком поздно.
– Что же нам тогда делать? – спросила Диса, качая головой. – Как нам победить?
– Грядут суровые дни. Фимбулвинтер – бесконечная зима. Боги Севера препоясывают чресла и осматривают сталь, ибо ветры Мидгарда несут запах войны. Даже духи земли бежали, забрав с собой всю магию древности. И скоро…
Голос Халлы превратился в шёпот:
Когда сочтены годы, девять на девять на девять,
И снова смрад войны веет, как дыханье дракона;
Когда Фимбулвинтер скроет бледное солнце,
Чудовищный Змей будет корчиться в ярости.
Сколль громко воет на игрушку Двалина.
Оковы разорвутся, и волк вырвется на свободу;
Тёмнорылый пожиратель скакуна, несущего свет.
И в объятиях Венерна земля расколется на части.
Из великих глубин, из вод поднимается курган,
Каменный зал Арана, где обитает
Отродье Ёрмунганда, Злостный Враг,
И гремят его жуткие кости, и предвещают конец.
Волк сразится с Волчицей в тени Ворона;
Век топора и век меча, когда День перейдёт в Ночь.
И сыновья Имира будут плясать, когда Гьяллархорн
Ознаменует гибель народа Пригвождённого Бога.
Диса слушала, крепко сжав челюсть, и кивнула.
– Хорошо. Этот дракон, Злостный Враг, станет нашим отмщением. Он принесёт смерть людям креста.
– Всему, – сказала Халла. Она не подняла взгляд от огня. Красноватый свет озарил резкие черты её лица, словно высеченные из камня, как и волоски, растущие на кончике подбородка. – Злостный Враг очистит землю огнём и мором, война будет следовать за ним, словно тень. Камни будут трескаться, а деревья разрушаться; моря будут кипеть, а небеса гореть! И из тех обрывков, которые он оставит после себя, вырастет и возродится древность.
– Сколько? – спросила Диса через какое-то время. – Сколько нам осталось до конца?
Троллиха искоса взглянула на девушку, которая дрожала несмотря на жар от огня.
– Никто не знает, дитя. С появления пророчества прошло семьсот двадцать девять лет – девять на девять на девять, – и мы входим в бесконечную зиму. А остальное? – Она пожала плечами. – Нет никаких гарантий, что это сбудется. Особенно если Гримнир совершит задуманное.
– Как он может быть против? – выпрямилась Диса.
Из задней части дома раздался резкий смешок.
– Да, расскажи ей всё, старая болтливая карга.
Халла даже не вздрогнула от неожиданного голоса Гримнира, но Дису словно ужалили; она вскочила на ноги, почти вытащив нож из ножен. Девушка только отчасти расслабилась, когда увидела, как Гримнир встал с корточек и подошёл к стулу в виде трона.
– Зачем ты сюда крадёшься? – спросила Халла.
– Не меняй тему! Ответь на вопрос птички. Скажи ей, как я могу помешать этой вашей любимой фантазии.
Халла замолчала на долгое время, глубоко задумавшись; Диса снова села на своё место. В яме трещал и шипел огонь. Ветер, несущий с собой ледяное обещание снега, стонал в дверях.
– Не стесняйся, – подначивал Гримнир. Его голос был грубым и сардоническим. – Расскажи ей, во что я верю, раз уж разбираешься во мне лучше, чем я сам!
Наконец Халла пошевелилась. Она указала на Гримнира корявым пальцем.
– Древность… старые пророчества… ты глупо полагаешь, что теперь это лишь детские висы. «Теперь Мидгард – мир Пригвождённого Бога, – говоришь ты, – он честно украл его». И ты считаешь, что достоверные предвестники гибели – лишь те, что пророчат в пустыне и безумно целуют крест, и они не говорят о нас.
– Ты увиливаешь, ведьма! Скажи ей правду, побери Имир твои проклятые кости! Скажи ей почему!
Диса медленно повернула голову от сгорбленной троллихи к Гримниру. Последний теперь затих и бросал гневные взгляды. Его глаз горел, как факел ненависти, и Диса не знала, что он видел.
– Скажи.
– Месть, – выплюнула Халла. – Холодная, бессмысленная месть! Он лучше отдаст мир Пригвождённому Богу, чем увидит, как восстанет дракон! И всё из-за старой обиды между Злостным Врагом и его народом, воздаяние за разграбление, сожжение и исполнение клятвы, данной над могилой его убитых сородичей!
– Я понимаю важность мести, – кивнула Диса. – Но разве она стоит того, чтобы отдать Пригвождённому богу всё, что тот у нас украл?
– Ты знаешь что-то о мести, да? – сузил глаза Гримнир, его губы сжались и приоткрыли зазубренные жёлтые зубы. – Тогда ответь мне на это: человек, что убил твою мать, птичка… что ты отдашь за месть? Как долго ты готова ждать, чтобы увидеть эту кровь на своих руках? День? Неделю? Год?
– Дольше, – ответила Диса. Халла рядом с ней напряглась. – Я готова ждать всю жизнь, даже если заколю эту скотину с последним вдохом.
– И ты позволишь какому-то идиотскому пророчеству остановить себя?
– Нет, – покачала головой Диса.
– Хорошо, значит, ты правда понимаешь, – зарычал Гримнир. – Это пророчество, о котором болтает Халла, ничего для меня не значит. Ничего! Я ждал одну тысячу сто сорок девять лет, чтобы отомстить этой паршивой змее, так называемому Злостному Врагу, который убил мою мать, разрушил мой дом и разбросал остатки моего народа по ветру…
11
Я родился в Оркхауге, – начал Гримнир, – в горах Кьолен. То были последние дни мясного сезона, за сорок восемь лет до раздоров и разрушений битвы при Маг Туиред. Нар! В те времена у меня ещё молоко на губах не обсохло, поэтому, когда корабли поплыли в Эриу, Балегир взял моего никчёмного брата, Хрунгнира, а меня оставил с этими щенками! – Гримнир сплюнул в огонь, его слюна зашипела на углях. – Не важно. Волчица, что родила меня, дочь Скрикьи Кьялланди, осталась, чтобы следить за троном Балегира, а Радболг, её сородич, остался, чтобы приструнить этих тупых воришек, живших на фьордах.
Я помню ночь перед тем, как корабли волков вышли в море. Был канун летнего солнцестояния, и в зале Девяти Отцов, где стоял трон Балегира, горел большой костер совета. Видела бы ты его, птичка! Ты росла среди дерева и зелени, а я рос в граните и известняке, наши шахты, кузницы, оружейные и дома были вырублены из недр гор руками моего отца – теми же руками, что некогда творили безделушки из золота и железа для королей Ётунхейма.
Вся ваша вонючая деревушка могла бы поместиться в этом зале. Колонны из живого камня тянулись выше титана, поддерживая саму гору; шахты, прорубленные в скале, пропускали холодный воздух, а сотни ламп свисали с ветвей огромных деревьев, выкованных из железа и бронзы. На стенах висели трофеи: знамена и содранные шкуры, щиты поверженных врагов, кольчуги героев, убитых на поле боя, черепа ётунов и бедренные кости троллей. И трон моего отца, вырезанный из обсидиана. Два сидящих волка, – Гримнир широко обвёл руками, его глаз загорелся, – образовывали подлокотники. И в центре зала – яма для костра, такая большая, что в ней могла бы поместиться пара бычков, запеченных на вертеле для пира. Да, этот зал был жемчужиной Оркхауга, сердцем каунарских земель Мидгарда, и существовал он почти тысячу лет.
К этому времени Балегир был последним из Девяти Отцов – вождей кланов двергов, сам великий Хитрец оказал им честь стать каунарами. Пятеро погибло, когда асы выступили против нас в Ётунхейме, прежде чем мой народ бежал в Мидгард; двое, Лютр и Храуднир, погибли в поединке Четырех Отцов на склонах Оркхауга, где Кьялланди забрал у Балегира глаз, хоть тот и завоевал волчью мантию Севера. Старый Кьялланди согласился на предложение Балегира и отправился в странствия вместе со своим народом. К началу битвы при Маг Туиред он был мёртв более ста лет, пал в сражении с проклятыми римлянами в Атласских горах, далеко на юге.
Скрикья была старшей в роду Кьялланди, но у нее было два брата – Гиф и Радболг, – которые вернулись на Север после смерти отца. Балегир принял их и обращался как со своими сраными сыновьями – даже лучше, ведь у него была привычка отрубать головы сыновьям, если те ему не нравились. Почему бы и нет? У меня было двадцать два брата, птичка. Двадцать два! Не считая сестер, десятков бастардов и жалких полукровок, которых ему родили пленённые женщины. Я рано научился не высовываться и быть прилежным, чтобы не встретиться с топором Балегира.