Это был крест.
Гримнир зарычал и сплюнул. Он повернулся, чтобы смерить взглядом Сигрун.
– Твоё? – рявкнул он.
Старуха издала протяжный вздох, а потом помотала головой.
– Она сказала, что ей интересно. Как такая вещь могла завоевать мир. Ей были интересны его силы.
– Кому?
– Колгриме, – ответила Сигрун.
Гримнир сорвался. За два шага он оказался лицом к лицу со старой девой щита; он схватил её одним чёрным кулаком, развернул и впечатал в стену оврага.
– Ах ты вонючая карга! – С его губ слетала слюна. – Колгрима? Колгрима не пела сраные псалмы! Я бы знал!
Сигрун хваталась за его руку и кашляла.
– Я с-сказала, что ей было интересно! Она прятала его.
– А ты откуда знаешь?
– Она была мне как сестра. Колгрима хотела кому-то рассказать. Кому-то близкому…
– Значит, она сказала, что играет с учениями Пригвождённого Бога? – нахмурился Гримнир. Он отпустил Сигрун, и она обмякла у стены оврага, потирая шею. – И что? Ты её убила?
– Даже если так! – смерила его взглядом Сигрун. – Ты неблагодарная скотина! Колгрима – да, драгоценная Колгрима! – хотела отправить посыльного к королю шведов! Ты знал об этом? Она хотела, чтобы он прислал священника на лодке, а ты ничего бы не знал! Она сказала, что ветер меняется! Скоро прятки закончатся, и нам лучше быть готовыми. И она сказала, что нам лучше всего… преклониться перед Пригвождённым Богом!
Какое-то время Гримнир молчал. Он пристально смотрел на распятие – запрестольный образ длиной с его предплечье, выкованный из тяжелого золота, страдающий от боли Пригвождённый Бог насмехался над ним. Затем, злобно выругавшись, он насадил крест на острие своего ножа и швырнул в тёмные воды Скервика.
– Кто ещё знает? – спросил он, когда эхо плеска воды затихло.
– Никто. Я в этом убедилась. – Сигрун наклонилась, подняла головной убор и маску Гримнира и протянула их ему.
Он вскинул бровь и невесело хмыкнул.
– Может, я и скотина, – сказал он, забирая вещи, – но неблагодарным меня не назовёшь. И Колгрима, эта поющая псалмы карга, ошибалась.
Гримнир указал на небо подбородком, выделяя кровавую луну.
– Конец близок. Садись, я расскажу тебе историю…
Диса плакала во сне, пока ей снился Флоки, но потом её разбудила дрожь земли. Она открыла глаза, сразу же насторожившись, и прислушалась, пока вибрации затихали. Она сразу поняла, что это – предвестник, знамение дней раздоров, когда земля расколется и раскроет кости Нидхёгга. Воины Ульфрун вокруг неё не пошевелились. Они спокойно спали, укрывшись плащами и прижавшись друг к другу в поисках тепла. Их храп был похож на треск рвущейся ткани. Никто из них, казалось, не заметил эха в костях земли – пробуждения гиганта.
Диса тихо поднялась на ноги. Она вытерла глаза. Её беспокоило что-то ещё, но она не могла понять, что именно. Девушка обошла периметр их импровизированного лагеря, прокрадываясь мимо часовых с затуманенными глазами, бесшумная как ветер. Армия этого проклятого псалмопевцав, Конрада Белого, отстала от них больше чем на полдня. По настоянию Дисы они направились в Храфнхауг как можно быстрее.
– Моим людям нужно время, – сказала она Ульфрун. – Чтобы собрать провизию и укрепить стены. Чтобы обдумать битву в их доме.
И Ульфрун согласилась, хоть её люди были недовольны этим решением. Они хотели нанести удар по колонне Конрада, чтобы те заплатили кровью за каждый дюйм своего продвижения. Форне даже предложил, чтобы Диса шла перед ними одна.
– Нет, – сказала Ульфрун. – Мы нужны ей, чтобы её народ поверил в угрозу.
А также она не хотела разделять силы. Старые воины-волки выругались и развернулись, но послушались своего ярла.
Диса вышла на небольшую поляну – дыру в пологе леса, образовавшуюся из-за срубленного дерева. Его гниющий ствол лежал в центре, окруженный сорняками и ежевикой. Девушка удивилась, увидев на поваленном бревне Ульфрун. Женщина смотрела в небо, её лицо было залито светом полной луны.
Диса села рядом с ней.
– Ты почувствовала? – спросила Ульфрун.
Диса кивнула.
– Это же Ёрмунганд, змей Мидгарда?
– Пахнет бойней и кровью, дрожит земля, – ответила Ульфрун. – Время почти пришло.
– Откуда ты знаешь? – спросила Диса. Она проследила за взглядом Ульфрун и увидела зловещую красную тень на ярком лице луны. Ульфрун закрыла глаза. На её лице застыло выражение душевной усталости, пока она массировала культю своей руки.
– Конец уже близок.
Диса перевела взгляд с луны на серебристую поляну. Она заметила, как деревья тянулись к небу, их ветви омывались лунным светом, словно просили милостыню у богини. Она слышала гудение ветвей и чувствовала, как из земли сочится их нетерпение. Они ждали… чего? Разрушения? Но их гудение не отдавало жаждой крови, а нетерпение не казалось насыщенным ненавистью. Словно дуб, скидывающий листья, они ждали, пока мир скинет свой свет, а на его месте вырастет новый мир.
– Сколько у нас осталось?
Когда Ульфрун не ответила, Диса повернулась к женщине – готовясь повторить вопрос, – и увидела, как та прислонилась к толстой ветви. Её здоровая рука всё ещё сжимала культю, но теперь на её лице была блаженная улыбка, которая разгладила морщины беспокойства на лбу и придала Ульфрун юный вид. Диса осталась сидеть на месте и наблюдала за сном женщины.
– Девять на девять, – пробормотал Конрад.
С брови лорда Скары капал пот, его бледная кожа покрылась пятнами и покраснела, а красноватые глаза остекленели, когда лихорадка снова вонзила в него свои когти. Он, пошатываясь, вышел из своего шатра, босиком, с мечом в руке, одетый только в бриджи и тунику. Снаружи охранник сразу же начал озираться. Конрад отмахнулся от него и вышел в ночь, дрожа и немного испуганно посматривая по сторонам. Сначала воин, один из присягнувших ему людей, хотел последовать за Конрадом, встревоженный поведением своего лорда, но вместо этого он поспешил в молельню, надеясь найти отца Никуласа.
– И снова на девять, – сказал Конрад, выпуская пар в воздух. – Девять на девять и снова на девять.
Он на нетвёрдых ногах побрёл вдоль ряда палаток, где спали его воины. Большинство из них были слишком измучены, чтобы заметить слабую дрожь земли, не говоря уже о лихорадочном бормотании их лорда. Армия остановилась в полудне перехода от моста и разбила лагерь колонной – огромная змея из усталых людей, небольших костров и наспех установленных палаток. Некоторые солдаты просто заползали в стволы деревьев или ложились спать небольшими группами, разделяя одеяла и плащи. Часовые ходили по периметру между выгоревшими кострами, их слабого света едва хватало, чтобы осветить стену деревьев вокруг.
Люди Арнгрима образовали передовой отряд – все опытные лесники, которые нашли слабый след нападавших. Если бы не он, армия шла бы вслепую и заблудилась в самом сердце земли Вороньих гётов.
– Что за девять? – прошипел Конрад, безумный от лихорадки. – Почему девять?
Он пошёл дальше по колонне, к голове змеи. Несколько человек смотрели, как он проходит мимо; один из них, старый солдат, воевавший с Конрадом в Константинополе, кивнул своего молодому товарищу, чтобы тот привёл Арнгрима.
Лорд Скары остановился в лесу. Сквозь голые ветви дуба, ясеня и вяза, сквозь зеленые лапы ели, пихты и гигантской сосны с неба лился лунный свет и превращал оставшуюся снежную корку в сугробы из серебра и слоновой кости.
Здесь и собрались его призраки. Бледные, в рваных лохмотьях, всё ещё мокрых от крови их смертельных ран. Они звали к себе Конрада. Они посмотрели на сияющую над ними луну, её свет придавал их истощенным телам некоторое подобие жизни. Ребёнок-солдат, двенадцатилетний мальчик, погибший под клинком Конрада, когда они прорвали стены Константинополя, смеялся и хлопал в ладоши.
Конрад хотел его потрясти.
– Мальчик, что такое девять на девять и снова на девять? Что это значит?
Мальчик показал на луну, на красную тень, поглощающую свет, из-за чего серебро обращалось в кровь. Когда мальчик заговорил, его голос стал хором – мужчины, женщины, старые и молодые:
Когда сочтены годы, девять на девять на девять,
И снова смрад войны веет как дыханье дракона;
Когда Фимбулвинтер скроет бледное солнце,
Чудовищный Змей будет корчиться в ярости.
Конрад покачнулся и упал на колени:
– Да. Да.
Сколль громко воет на игрушку Двалина.
Оковы разорвутся, и волк вырвется на свободу;
Тёмнорылый пожиратель скакуна, несущего свет.
И в объятиях Венерна земля расколется на части.
Таким и нашёл его отец Никулас: на коленях, дрожащим, что-то бормочущим, пока лихорадка била его тело. Бородатый священник обернулся, когда к ним подошёл Арнгрим. Костлявый механик нёс в руках одеяло.
– Что с ним случилось, отец?
– Господь испытывает его, – ответил Никулас. – Испытывает его стержень лихорадкой, безумием и призраками его дней на Востоке.
– Смогут ли кости святого излечить его от недуга?
Священник пожал плечами.
– Возможно. Идём, помоги мне. Надо отвести его в шатёр.
Арнгрим пошёл вперёд, но потом замер.
– Отец, – прошипел он, вглядываясь сквозь переплетение веток. Никулас проследил за его взглядом. Священник перекрестился. Они смотрели, как в ночном небе луну поглотила зловещая тень, словно пасть волка сжимала жертву.
– Не гляди, – сказал Никулас. Он схватил руку Конрада и помог лорду Скары подняться на ноги. – Это луна Дьявола. Искуситель хочет, чтобы мы потерпели неудачу.
Арнгрим отвернулся и посмотрел на своего лорда. Он обернул одеяло вокруг дрожащих плеч Конрада.
– Девять на девять и снова на девять, – пробормотал тот, сжимая предплечье Арнгрима. – Что это?
– Девять на девять и снова на девять? – Арнгрим встретился с алым взглядом Конрада, его глаза имели тот же оттенок, что и луна. – Это семьсот двадцать девять, милорд.