– Неправильно, – ответил Конрад, показывая на лунное затмение. – Это сейчас.
Халла подогрела вино и травы в медном котле, а потом вылила кипящую смесь в два рога. Один она отдала незнакомцу в плаще, который сел у дверей. Его здоровый глаз осмотрел разбросанные сокровища и трофеи и остановился на троне Гримнира. Халле показалось, что она уловила огонёк презрения.
Троллиха села на своё обычное место. Она медленно пила, слушая, как незнакомец потчевал её новостями из далёких стран, составляла приятную компанию и соблюдала правила гостеприимства, чтобы гость скоротал холодную зимнюю ночь. Он рассказал о поражении немецких крестоносцев при Отепи в Эстонии и последующем призыве о помощи; он рассказал о большой армии последователей Белого Христа на юге, которые намеревались вернуть земли, называемые Утремер.
– Я не понимаю их обычаев, – сказал незнакомец, качая головой. – Они проедут полмира, чтобы умереть на голой скале, потому что верят, что там был их Пригвождённый Бог, но отказываются помочь сломленному у их ног человеку.
– Мир совсем не такой, каким я его помню, – кивнула Халла.
– Да, непроходимый лес, – ответил незнакомец, сверкнув глазом. – Мирквид, тёмный лес, тянущийся от рассвета до заката. Я хорошо помню этот мир. Теперь он потерян, забыт всеми, кроме нас с тобой.
Больше часа незнакомец и Халла обменивались историями, воспоминаниями о песнях и деревьях, о смеющихся духах и о тёмных делах, совершённых безлунной ночью, когда род человеческий осмелился проникнуть под изумрудные ветви Мирквида.
Наконец после трёх рогов вина незнакомец замолчал. Время спокойно текло, а затем:
– Ты знаешь меня, дочь Ярнвидьи? – спросил он, ставя пустой рог рядом с собой.
– Мне говорили о твоём прибытии, и я знаю о твоём облике, – ответила Халла. – Серый Странник; Бог-Ворон; Бог повешенных; повелитель щита, сородич асов. Твоих имён не перечесть. Но также я знаю, что этот облик, эти имена… они не твои. Они были выбраны для тебя.
– Значит, ты считаешь меня марионеткой? Никчемным нидингом?
– В какой-то мере все мы марионетки. – Халла тоже отложила рог. – Мы пляшем и прыгаем на этой сцене, играем роль, которую нам со смехом выдали боги. Играем до тех пор, пока они не захотят обрезать нити. И тогда мы больше не марионетки. Я наблюдала за многими подобными пьесами, незнакомец, но твоей я не знаю.
– Разве? – ответил он. – Хоть у тебя и маленькая в ней роль, ты часто присоединялась к хору:
Когда сочтены годы, девять на девять на девять,
И снова смрад войны веет как дыханье дракона;
Когда Фимбулвинтер скроет бледное солнце,
Чудовищный Змей будет корчиться в ярости.
Сколль громко воет на игрушку Двалина.
Оковы разорвутся, и волк вырвется на свободу;
Тёмнорылый пожиратель скакуна, несущего свет.
И в объятиях Венерна земля расколется на части.
Из великих глубин, из вод поднимается курган,
Каменный зал Арана, где обитает
Отродье Ёрмунганда, Злостный Враг,
И гремят его жуткие кости, и предвещают конец.
Волк сразится с Волчицей в тени Ворона;
Век топора и век меча, когда День перейдёт в Ночь.
И сыновья Имира будут плясать, когда Гьяллархорн
Ознаменует гибель народа Пригвождённого Бога.
Халла сузила свои мутные глаза.
– Но это не твои висы, так ведь? Как и не твой сюжет. Кто ты под своей маской, если не дурак, которого заманили в ловушку и заставили танцевать?
Незнакомец рассмеялся.
– Да уж, заманили. Я был брошен, словно мусор, на Дороге Пепла, где переплетенные ветви Иггдрасиля пронзают Девять Миров. Там меня и нашёл учитель, сломленного и умирающего. Он дал мне новую цель, одолжил мне свою хамингью, свою удачу. Он доверил мне сюжет своей пьесы, и я посмотрю, как её сыграют. – Незнакомец поднялся на ноги, подошёл ближе к огню и протянул руки, чтобы согреть пальцы. – Но у меня есть острая проблема. Время пешек подошло к концу. Пора выводить на сцену главных игроков. Я уже нашёл Волка, Волчицу и драгоценный День, который уступит место Ночи. – Он оглядел дом. – Я даже нашёл сыновей Имира, готовых танцевать, а Злостный Враг ждёт своего часа. – Незнакомец повернул голову и смерил Халлу злобным взглядом. – Но, похоже, у меня на одну марионетку больше, нидинг.
– Возможно, – сказала Халла и встала. – Возможно, пора мне присоединиться к твоей публике.
Незнакомец задумался, но потом помотал головой.
– Не думаю. Публике нельзя столько знать о пьесе. А ты знаешь больше, чем говоришь, так ведь? Да, я вижу это в огоньке осознания в твоём взгляде, дитя Мирквида. Ты знаешь, откуда я пришёл. И если ты вовремя прошепчешь слова не в те уши, то испортишь мой сюрприз.
– Нет, если у нас одна цель, – сказала Халла. – Разве мы не хотим одного и того же? Исполнения пророчества? Увидеть конец правления Пригвождённого Бога и возрождение древности? Если только… – она резко повернулась, её молочные глаза превратились в щёлочки, – …если только эта пьеса совсем не об этом.
Халла вспомнила Глаз Мимира; приз, за который боролись два волка, – это всё ложь.
– Пророчество, – медленно проговорила она, отходя от незнакомца, – пророчество – это ложь, верно?
Незнакомец цокнул языком.
– Не совсем ложь, скорее отвлекающий маневр. Но иди сюда. Не бойся.
Он навис над Халлой, пока та отходила всё дальше. Старуха наткнулась на что-то твёрдое – трон Гримнира – и остановилась. А силуэт в плаще всё продолжал расти; она почувствовала холодную вонь Асгарда, исходящую из-под складок его мантии, когда та накрыла старуху.
Тьма. Ощущение, будто её сбивают с ног, скручивает живот и дезориентирует. Она не может понять, где верх, а где низ; где земля, а где небо. Ей кажется, что вокруг клубится дым и горит огонь. По её ушам бьёт воющий шторм. Сквозь дым она видит распятого титана. Он висит на дереве, ветви которого колеблют девять миров, – могучий Иггдрасиль. Титан одноглазый и бородатый, а на его обнаженных плечах сидит пара гигантских воронов. Она отводит взгляд. Её ноздри наполняются запахом железа, крови и дыма – вонь разрушений войны. Она падает, летит обратно во тьму.
Халла упала на колени, сжимая перегной, борясь с шумом в черепе. Он доносился отовсюду; его низкие звуки сотрясали её диафрагму. Она остановилась только тогда, когда поняла, что это был её крик.
Тяжело дыша, как собака, она открыла глаза и огляделась. Дом исчез, его огонь и тепло сменились леденящим до костей холодом и влажной вонью близлежащего болота. Колдовство незнакомца привело её сюда, в самую гущу леса. Она поискала взглядом мужчину, но не нашла, хоть и чувствовала на себе его злобный взгляд.
– Если ты хочешь убить меня, – дрожащим голосом проговорила Халла, – то приступай, и дело с концом. Я молить не стану.
Она услышала его смех – хриплый, лишённый радости звук, похожий на скрежет железа по кремню.
– Считаешь, я настолько подлый, чтобы нарушить законы гостеприимства? Нет, ты не умрешь от моей руки. Ведь кровь Ярнвидьи может сделать всё за меня.
Она сразу поняла, что он имел в виду. Халла повернулась и посмотрела на восток, где огонь касался бархатного неба, предвещая рассвет. Страх обуял разум Халлы, но старая троллиха не стала терять времени. Она с трудом поднялась на ноги, всё ещё нетвердо, и неуклюже побрела на юг, к болотному зловонию. Халла не знала точно, где находится, но доверяла своему чутью; она верила, что успеет добраться до укрытия дома прежде неизбежного восхода солнца. Иначе зачем этому жестокому ублюдку давать ей шанс?
– Торопись, дитя! – сказал он, звук его голоса сопровождался свистом крыльев. – Торопись! Иначе яркий Альфредулла, луч эльфов, обратит на тебя свой взор!
Халла побежала.
Она бежала сквозь восход, сквозь сереющую ночь, переходящую в день; она бежала, пока ей не показалось, что её сердце разорвется, а легкие сгорят. Она бежала вниз по склонам, устланным ковром из листьев, через перелески и запутанные заросли шиповника и терновника. Халла неслась вокруг валунов и спотыкалась о корни; она цеплялась за грубые стволы деревьев, не обращая внимания на то, что так обдирала кожу. Всё это время она пыталась связаться с ландветтирами. Прислонившись к гигантскому каштану – ему было не меньше ста лет, – она почувствовала мимолетную жалость, а затем – ничего.
Старая троллиха зарычала и сплюнула. «Так тому и быть, – повторяла она себе, как мантру силы. – Так тому и быть». Она на мгновение остановилась, тяжело дыша, её дыхание поднималось паром в холодном воздухе. Старуха осмотрела землю и отбросила листья в сторону. Там, под плесенью, она увидела слой старых каштанов, шелуха и семена которых почернели от гнили. Она схватила горсть выветрившихся каштанов и перебирала их быстрыми щелчками пальцев, пока не осталось только четыре.
«На всякий случай», – сказала она себе, поднимая взор. Верхушка каштана сияла в золотистом свете солнца. Халла облизнула губы, выругалась и оттолкнулась от грубого ствола. Пока она бежала, её твердый ноготь царапал символ на каждом каштане. Руны. Она молила отца Имира о правильном ответе, потому что чувствовала, как по её ногам растекается тяжесть. Ступни покалывало, а руки казались каменными и твердыми.
Прищурившись в болезненном свете, она смогла разглядеть тропинку из расщепленных брёвен, ведущую сквозь деревья к дому. Старуха была на краю болота, и сам дом был прямо там. Безопасность. Дом. Так близко.
Халла заставила свои ноги двигаться быстрее. Её дыхание вырывалось судорожными глотками и хрипами, когда она прыгала по холодной грязи, чтобы вскарабкаться на тропу из бревен; она бежала и хромала к основанию лестницы, мимо полузатопленных скелетов и разлагающихся трупов, с копьями, вертикально воткнутыми в болотную грязь. Она карабкалась наверх. Но когда она добралась до верхней площадки лестницы – всего в нескольких прыжках до открытой двери дома, – над восточным горизонтом поднялось солнце.