– Ты сказал: «Приходили»?
– Да, слава богу. Их больше нет.
– Откуда тебе это известно?
Сначала Никулас не ответил. Он закончил с травами, протёр пестик и отложил его.
– Когда мое послушничество закончилось, – сказал он через мгновение, – первые годы моего монашества прошли в скриптории в Кинкоре. У меня был хороший почерк, и аббат задумал подходящий подарок для Святого Отца в Риме – иллюстрированная рукопись, копия Beatus Vivere, Жития пресвятой девы Кинкорской, блаженной святой Этайн. Это благородное начинание, и я полностью ему отдался. Но я читал, пока переписывал. Старая привычка.
Эта святая родилась не в Ирландии. Она приехала к нам из Гластонбери, через Данию, где её похитили, а спутников убили. Похититель схватил её, кричащую, с дороги паломничества и заставил отвести его обратно на юг Англии, в Бадон, накануне разрушения города по воле Всевышнего, а оттуда – в Ирландию. Там она примкнула к сторонникам Бриана мак Кеннетига и стала свидетельницей убийства старого короля в битве на Клуан Тарб.
– Интересно, – сказал Конрад с ноткой сарказма в голосе. – Но как это относится к ночным сынам Каина, священник?
Никулас засыпал измельчённые травы в кружку, добавил тёплого вина и помешал смесь серебряной ложкой.
– Её похититель, – сказал он, неся кружку Конраду, – был последним из этого проклятого рода. Последним скрелингом. Блаженная святая пыталась вывести его из тьмы к свету Христову, но существо отказалось. После битвы на Клуан Тарб зверь исчез, и его больше никогда не видели. Эта глава жития заканчивается словами:
И убежал сын Балегира по Дороге Пепла,
Закутанный в шкуру отца-волка;
Асы бросились в погоню во главе со Всеотцом,
И так начались Сумерки Богов.
– Как звали её похитителя? Скрелинга?
– Гримнир, – ответил отец Никулас.
– Человек в плаще, – прошептал Конрад. – Он здесь. Похититель этой святой, скрелинг…
– Невозможно!
Конрад, сморщившись, выпил смесь Никуласа.
– Разве не всё возможно под небесами? Мы столкнулись не только с языческой заразой, мой добрый священник, но и с проклятым сыном Каина. Бог наблюдает. – Конрад вернул чашку, поднялся на ноги и перекрестился. – Всемогущий испытывает наши сердца и души, прежде чем позволит нам взять меч святого Теодора. Мы должны доказать, что достойны этого!
На мгновение вера Никуласа поколебалась. Если хотя бы половина из того, что он прочитал, будучи молодым монахом, была правдой – а он никогда бы не осмелился обвинить пресвятую деву Кинкорскую в таком низком грехе, как ложь, – это внезапное откровение было не столько испытанием веры, сколько предупреждением не испытывать Божью волю.
– Как? Что нам делать?
Лорд Скары склонил голову набок, вставая в уже знакомую Никуласe позу – позу человека, который слушает своих демонов. Конрад медленно закивал.
– Да. Это мы и сделаем.
– Милорд?
Никулас увидел огонёк в глубине жутких глаз альбиноса, когда тот поворачивался к нему лицом.
– Бог требует жертву. Ночного сына Каина…
За стенами Храфнхауга царило подавленное настроение. Не было ни пиршества, ни веселья; люди пели только молитвы по умершим, и пили, чтобы забыться. Под крышей Гаутхейма за вкушением мяса и эля слышались приглушенные голоса. Они подняли свои рога за ярла Хределя, похвалили Бьорна Сварти за его сообразительность и отправились спать или же молча сидеть с сородичами.
Ульфрун обошла всю стену. Наступил канун битвы. В ночном ветерке она чувствовала привкус грядущей крови и резни – медный, проникающий в душу, дразнящий обещаниями забытого дара. Но в такие ночи, хоть и окруженная готовой умереть за неё толпой, она чувствовала себя одинокой. Холод, который не могли унять ни волчий мех, ни медвежья шкура, просочился в её конечности. Заболели старые раны. Она помассировала руку там, где плоть соприкасалась с железом…
Она бежит. В холодном воздухе виден пар её дыхания, когда она задыхается от усталости. Страх пронзает её мозг, когда она подходит ближе, но останавливаться нельзя. Позади себя она слышит хруст сапог с шипами на подошвах, шум погони. Девушка убегает. Сквозь зыбкий дым на землю падает снег. Она бежит и взывает к богам о помощи.
– Помогите мне! – кричит она.
Один бог отвечает.
Впереди её ждёт фигура. Она имеет человеческую форму, хоть и сгорбленную и такую же искривлённую, как посох, на который опирается; на ней просторный плащ и низко надвинутая широкополая шляпа. Из тени поблескивает один злобный глаз.
– Нидинг, – говорит незнакомец голосом холоднее и глубже, чем ледяная пропасть. – Я Серый Странник; Бог-Ворон; Бог повешенных; повелитель щита, сородич асов. Зачем ты позвала меня?
– Помоги, – отвечает она, задыхаясь в страхе. – Помоги маме и папе! Люди… пришли люди! Люди с топорами!
– Они тоже взывали ко мне. Почему я должен выбрать тебя, а не их? Они предложили мне золото и кровь. А что предложишь ты, соплячка?
Девочка молчит. А затем:
– Спаси их. Пожалуйста! Я сделаю всё, что попросишь!
Небо подёргивается рябью и горит зелёным огнём.
– Тогда ты будешь служить мне, – незнакомец поднимает голову, чтобы взглянуть на зловещий свет небес. – Без вопросов. У меня есть для тебя задание. Когда ты его выполнишь, будешь свободна. Служи мне, и я пощажу твой народ. Или откажись, мне всё равно. Но если ты откажешься, твои сородичи умрут, как умрёшь и ты, твоё имя будет потеряно до конца света. Решай.
– Я буду служить тебе, – говорит она дрожащим голосом. – Даю слово.
Тогда незнакомец улыбается. В этой улыбке нет ни веселья, ни теплоты.
– Мне не нужно твоё слово, нидинг. Дай мне свою руку.
Его прикосновение словно лёд, но поцелуй его топора ещё холоднее.
Девочка кричит…
Из задумчивости Ульфрун вывел смех. Она подняла глаза и увидела свет костра на втором уровне. Он находился с подветренной стороны Вороньего камня, и вокруг него сидели несколько ее парней и несколько гётов. Ауда и другая Дочь Ворона, Раннвейг, пили из фляжек и играли в кости с Херродом, а Форне потчевал темноволосую Лауфею рассказами о своём доме в Тронхейме, на норвежском побережье. Похожий на медведя Бродир дремал у костра, а напротив него сидел Бьорн Хвит, попивая эль из рога и задумчиво глядя в сердце огня.
Херрод увидел Ульфрун и помахал ей.
– Подвиньтесь, подвиньтесь, – сказал он. Ауда села поближе к Херроду, и Ульфрун заняла предложенное место. – Как поживает сегодня мир, мой ярл?
Ульфрун понимала, что это далеко не первая кружка Херрода, но не стала его ругать. Она просто улыбнулась и подмигнула.
– Холодный, как сиськи ведьмы, и полон проклятых псалмопевцов, – сказала она. После этого Бьорн Хвит повернулся и передал ей рог с элем.
Она выпила половину и передала рог обратно, пробормотав благодарность, а потом вытерла губы рукавом здоровой руки.
– Что за игра и какие ставки?
Херрод взял кости. Они загремели у него в руке.
– Выигрывает тот, у кого выпало больше, два из трех, – сказал он. – Победитель выбирает.
– Или победительница, – сказала Ауда, пихнув его в рёбра.
– Может, она заберёт всех? – Ульфрун перевела взгляд с Ауды на Раннвейг. Обе женщины густо покраснели, но Ауда встретила её взгляд с волчьей хмылкой.
– Так даже лучше, – сказала она. Форне посмотрел на них, вскинув брови, но Лауфея схватила пальцами его подбородок, и он снова отвлёкся на неё. Даже Бьорн Хвит хмыкнул.
Даже среди друзей Ульфрун чувствовала свою меланхолию. Для неё их жизни были подобны огоньку свечи. Скоро они погаснут. Форне ляжет спать с суровой девушкой, а похотливый Херрод однозначно насладится обеими Дочерьми Ворона. Бродир – один из самых спокойных людей, каких она встречала, – заснёт здесь, под звёздами, и будет видеть во сне дом, давно сгоревший после войн северных династий. А что она? Часть её хотела взять Бьорна Хвита за руку и увести прочь, чтобы вымотать себя перед завтрашней сокрушительной битвой – напомнить себе, за что она борется. Но она хотела не этого. Ульфрун хотела лечь в объятиях этого громилы и безмятежно уснуть – настолько, чтобы ей не помешали даже сны.
Её сны были как занозы. Постоянные напоминания о жизни, которую она оставила позади, которую могла бы прожить, если бы не дала клятву Серому Страннику. Ей снились её мать и отец, которые больше не видели её после той ночи; её братья и сестры, которые оплакивали её как умершую. Она мечтала о муже, которого никогда не полюбит, о детях, которых никогда не родит, о внуках, которых никогда не увидит. Всё это как огромные занозы. Которые проникали под плоть, чтобы пронзить то, что осталось от её души.
«Нет», – подумала Ульфрун. Нет, она не будет спать этой ночью. Она только вздремнёт, тихо и одиноко, как кошка. Тогда она не будет мучиться воспоминаниями. А когда она проснётся, то будет готова убивать.
Её внимание привлекло какое-то движение. По ту сторону костра, поверх голов Форне и Лауфеи, Ульфрун увидела, как Человек в плаще вышел из тени, а за ним – Диса Дагрунсдоттир. Они проскользнули через заднюю калитку, которая всё ещё была приоткрыта.
– О Имир, – сказала Ульфрун. – Этой ночью никто не стоит на страже?
– Человек в плаще просил никого туда не ставить, – сказала Раннвейг. Она сидела, касаясь ногой бедра Херрода, и Ауда, словно кошка во время течки, добавила:
– К тому же, как мы уже поняли, псалмопевцы не умеют летать.
Херрод и Форне загоготали; Раннвейг уткнулась лицом в плечо Херрода, а Бьорн Хвит покачал головой с широкой ухмылкой на морщинистом лице. Бродир дёрнулся и хихикнул во сне. И даже Лауфея – суровая Лауфея – улыбнулась редкой лучезарной улыбкой.
– Но зато умеют плавать, – ответила Ульфрун. Она встала и пошла к воротам. Крутая тропа, казавшаяся лишь тенью в темноте, вилась вниз по склону утёса к тому месту, где ветхий причал врезался в усыпанную звездами грудь озера Венерн. – Зачем он просил оставить ворота? Куда они идут?