– Они придут туда, птичка, – сказал ей Гримнир. – Будут мстить за того несчастного дана, которого ты там убила.
– Пусть идут, – рявкнула она.
Сам Гримнир, Ульфрун и её одетые в кожаные сбруи берсерки будут защищать главные ворота. Два Бьорна, Хвит и Сварти, Сигрун и оставшиеся Дочери Ворона будут стоять на парапетах между воротами на тот случай, если крестоносцы захотят влезть на стены.
Гримнир не стал зачитывать речь, когда воины расходились по позициям. Он просто посмотрел каждому мужчине и женщине в глаза и прорычал:
– Убейте этих блудных псов до того, как они убьют вас, и, возможно, доживёте до захода солнца! Но если вам суждено умереть, тогда заберите с собой столько несчастных, сколько сможете! Вперёд!
Когда защитники разомкнули ряды и направились к своим постам, Диса жестом отозвала Гримнира в сторону.
– А как же пророчество?
– А что оно? – сузил он глаза.
– Когда поднимется курган… какая у меня роль?
– А мне-то почём знать?
Диса нахмурилась.
– Я День, что уступает Ночи…
Гримнир резко её оборвал.
– Кто знает, что значат эти висы, – сказал он. – Сомневаюсь, что этот одноглазый идиот, который первым зачитал их, понимал, о чём болтает! Меня волнует лишь змей в этом кургане и его хренова голова. Остальное? Бред сумасшедшего, только и всего.
– Так что мне делать?
На это Гримнир пожал плечами и зашагал прочь, но потом бросил через плечо:
– Оставайся в живых и отвлекай этих проклятых певцов, пока я не закончу.
К тому времени, как он добрался до главных ворот, туман достаточно рассеялся, чтобы раскрыть численность врага. Острый взгляд Гримнира выхватил данов, норвежцев и шведов, которых объединял чёрный крест, пришитый спереди к их плащам, или же в качестве боевых штандартов; они все пересекли мост, образовав сомкнутые ряды в ожидании приказа брать ворота.
Гримнир не видел среди них альбиноса, лорда Скары.
– Этот рыжеволосый ублюдок? – сказала Ульфрун, присоединяясь к Гримниру, когда он осматривал лица врагов. Гримнир нашёл человека, о котором она говорила, – высокого скандинава с заплетённой в косичку бородой, командующего войсками с боевым копьём, будто он подражал Всеотцу. – Это он убил Форне.
Гримнир сплюнул с парапета.
– Значит, это Торвальд.
– Да, – Ульфрун посмотрела направо. – Херрод…
Торвальд был в своей стихии. Война была у него в крови; сын вождя Тронделагов, ещё ребёнком он вступил в отряд викингов, которые выступали в качестве наёмников в войнах соседей. Он убил первого врага в десять лет, заслужил своё первое кольцо в тринадцать, а к двадцати Торвальд уже выиграл войны для дюжины королей от Дублина до Миклагарда. Этот свинарник? К полудню он возьмёт ворота, а всю деревню – к ночи.
– Гордость – это грех, – предупредил его отец Никулас, пока он хвастал силами, перечисляя свои бесконечные заслуги. – А гордость за убийства и грабёж – вдвойне. Будь осторожен, друг Торвальд.
Но Торвальд Рыжий не был осторожным. Он был отчаянным хвастуном, который мог подкрепить слова железными кулаками и гранитной челюстью. И если его враги обижались, им была уготована встреча с Хрендом, его гадюкой.
Сквозь шум Торвальд услышал своё имя. Кто-то прокричал это с вражеских стен.
Улыбка озарила его мрачное лицо, когда он узнал голос волчьей суки.
– Торвальд Рыжий!
Он вышел из рядов своих норвежцев и поднял Хренд высоко.
– Я здесь, сука Севера! – прорычал он, и вокруг него все засмеялись. – У нас есть неразрешённая клятва! Разве ты не поклялась своими языческими богами, что убьешь меня?
– Так и есть, – услышал он ответ Ульфрун.
Норвежец рассмеялся.
– Тогда выходи из-за своих стен! Я прямо зде…
Голова Торвальда Рыжего резко откинулась назад. Его тело напряглось, и на глазах у его людей вождь-гигант опрокинулся назад и всем телом рухнул на землю.
Из его глазницы торчала арбалетная стрела.
На вершине стены Ульфрун выпрямилась и отдала арбалет, Скадмад, Херроду. Краем глаза она заметила, как Гримнир пристально смотрит на неё; на другом конце поля внезапно зашумели норвежцы, стоявшие в тесном строю, – они жаждали мести.
Ульфрун пожала плечами.
– А что? Я не говорила, как хочу убить его!
– Ну, зато они засуетились, – сказал Гримнир. – Сейчас пойдут.
А по ту сторону Шрама трясся и шумел одинокий мангонель, поднимая дымящийся горящий снаряд в яркое утреннее небо над головами атакующей шеренги крестоносцев…
Отец Никулас из Лунда не был боевым священником, в отличие от архиепископа Андерса Сунесена; он был полезнее в тылу, ухаживая за ранеными и вознося молитвы, чтобы укреплять людей, трудившихся в крови и пыли передовой. Он был стратегом, а не тактиком. Хоть он и не был трусом, но его и нельзя назвать храбрым воином. Вид раненых – раздробленные черепа, сломанные кости, израненные лица, разорванные и истекающие кровью тела – только подтвердил истину, о которой он давно догадывался: он мог сподвигнуть человека пойти на войну, но сам не хотел в ней участвовать.
Он вышел из шатра, где хирург спасал раненого, и вылил чашу крови на траву. Его сутана была мокрой от бесчисленных жидкостей, которые вытекали из тел, разорванных сталью и камнем. Сражение было жестоким; уже дошли слухи о бедняге Торвальде, убитом арбалетной стрелой ещё до того, как тот вступил в схватку с язычниками. Хорстен возглавил штурм главных ворот; Старкад, как понял священник, поджёг причалы и пытался взять задние ворота.
А мангонель слева от него отбивал медленный и ровный набат – последняя команда воодушевлённо тянула за верёвки. Камни дьявольским градом летели над частоколом, на каждом было нацарапано «За Петра». Никулас благословил камни и помолился, чтобы они собрали кровавую жатву из несчастных язычников.
– Тебе бы сменить одежду, священник, – сказал Конрад, выходя из шатра, где раненые ждали своей очереди. В кольчуге, приготовившись к битве, лорд Скары выглядел… отдохнувшим, подумал Никулас.
– Я полон сил, милорд, – ответил он. – Час близок.
Конрад кивнул в ту сторону, где другие священники ухаживали за ранеными.
– Твои братья сказали мне, что ты усмирил Торвальда и последовал моему плану.
– Это был хороший план, милорд, – ответил Никулас, пожав плечами. – И бедный Торвальд заплатил за свои грехи, в том числе невероятную гордыню. Хотя, боюсь, нам будет не хватать его умений, когда мы возьмём ворота. – Священник повернулся, чтобы осмотреть Конрада глазом лекаря. – Как вы себя чувствуете, милорд? То была самая тяжёлая лихорадка за время нашего знакомства.
– И последняя.
– Почему? – вздёрнул бровь Никулас.
Конрад положил руку на плечо священника, не обращая внимания на вонь крови и кишок, исходящую от его чёрной рясы.
– Они ушли, священник. Там, где раньше в моём черепе кишело множество голосов, теперь я слышу лишь один – свой. Это всё дело рук скрелинга. Вчера он послал что-то ко мне. Что-то…
– Дьявола?
– Да, – ответил Конрад, нахмурив бледные брови. – И нет. Думаю, это было что-то из древности, из того времени, когда люди не знали света Христа. Оно что-то сделало со мной, Никулас. Что-то для себя, разумеется, но теперь… ветер стал лишь ветром, и – хорошо это или плохо – насекомые не приносят мне никаких секретов.
– Тогда молитесь Господу за неисповедимые пути Его.
Конрад ничего не ответил. Его брови нахмурились сильнее, когда он вспомнил кровь на стенах собора Святой Софии.
– Скрелинг должен быть живым.
Никулас кивнул.
– Это безбожное существо будет наше к ночи, – сказал он. Конрад встал на колени.
– Тогда благослови меня, отец, ибо я согрешил – и я согрешу ещё тысячу раз до захода солнца. Я иду к воротам.
Хмурый священник нарисовал кровью на брови альбиноса крест.
– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – сказал Никулас. – Принеси меч святого Теодора и положи войне конец, сын мой.
– Если на то воля Господа, – ответил Конрад, встал и взял свой меч, – я это сделаю.
И земля задрожала, когда Призрачный волк Скары вышел на тропу войны.
К полудню в задних воротах появилась трещина. Это была мелочь, из-за непрекращающихся ударов самодельного тарана повело доски между железными подпорками. Снаружи крестоносцы с высоко поднятыми щитами защищали группу из четырёх человек, вооруженную сосновым стволом толщиной в человеческий рост. Из-за нехватки места они не могли пойти к воротам с разбега. Им оставалось только ползти вперёд, ударяя расколотым концом ствола о старые дубовые доски ворот.
У Дисы была горстка лучников и братьев-волков, вооруженных по большей части арбалетами. Они продолжали подавлять огонь, но крестоносцев это не останавливало. Другие швыряли камни с парапета, хотя с лучниками это было рискованной затеей.
Трижды крестоносцы подходили к воротам и таранили их до тех пор, пока люди не падали от изнеможения. Мужчины с топорами и молотками помогали, как могли. Закалённый дуб и толстое железо стойко держались; парни Дисы проламывали черепа и отправляли пронзённые тела обратно в тыл врага. Но к полудню трещина расширилась настолько, что встревожила даже самых решительных зщитников. Диса позвала Херрода, который принёс балку крыши разрушенного дома на первой террасе, дубовые доски и последние гвозди.
– Как держатся главные ворота? – спросила его Диса.
Херрод пожал плечами и махнул рукой.
– Не очень хорошо. У этих ублюдков предостаточно упорства.
Выругавшись, он показал на ворота. Диса повернулась. Крестоносец просунул руку по плечо в трещину. Девушка услышала псалмы, которые он пел, когда цеплялся за стойку ворот.
Диса бросилась на него. Её нож пробил острием мужское запястье, пригвоздив его к доскам. Мужчина корчился, завывая как собака, ужаленная осой. Скривив рот в мрачной усмешке, Диса вытащила франкский топор. Она рубила ублюдка по руке у плеча, с каждым ударом хрустели кости. Кровь брызнула ей на лицо и руки. Мимо умирающего, свисавшего из щели в двери на клочьях хряща и окровавленной кольчуге, просунулось копьё. Диса поймала его за древко и потянула вперёд. Она слышала, как мужчины кричали: