Гримнир шел медленно, земля под ногами была такой же опасной, как при спуске с руин Храфнхауга. Когда он приблизился к центру острова, то навострил уши; впереди он услышал глухой плеск воды, будто она капала с крыши пещеры.
Звук исходил из трещины, расколовшей скалу. Она была узкой, едва шире размаха плеч Гримнира, но то, что она вела к сердцу кургана, не вызывало сомнений. Воздух, доносившийся изнутри, был настолько зловонным, что заставил поморщиться даже жившего среди болот скрелинга. Пару мгновений он постоял на краю расщелины, сжимая и разжимая кулаки с чёрными ногтями. Он даже снова представил себя щенком – прячущимся в деревьях у фьордов, пока ползущий ужас, Нидхёгг, Злостный Враг, извивался по склонам Оркхауга.
Гримнир зарычал и сплюнул. Нар! Я больше не щенок!
Его здоровый глаз горел в окутанном дымом мраке ночи, и последний сын Балегира вошёл в расщелину и боком спустился в темноту. В конце узкой расщелины не было лабиринта; не было золотого ложа с сокровищами, только пещерообразная камера, дальний вход в которую всё ещё находился под водой, – зловещее чёрное озеро, отражавшее болезненное сине-зелёное свечение, озарявшее всё вокруг. Сияние исходило от пятен плесени и грибков, прилипших к скалистым стенам. В этом слабом свете Гримнир увидел гигантскую груду костей – бедренные и черепа, грудные клетки и позвоночники. Казалось, некоторые из них были животными, но и человеческих виднелось немало. И на этом жутком ковре покоились останки гигантского змея, скелет без плоти в шкуре из пронизанной костями бронированной чешуи. Ему вспомнились собственные слова, сказанные над тлеющим костром: «То был монстр, наполовину змей, наполовину ящер. Он был длиннее волчьего корабля – длиннее даже скандинавских драконьих кораблей – и передвигался на двух когтистых лапах. Сверху и снизу его покрывала костяная чешуя, на брюхе бледная, как человеческая плоть, а вдоль спины – темнеющая до цвета мха и озерной грязи. Эта чудовищная голова…»
Этот череп с широко посаженными глазами, тяжелыми челюстями и клыками длиной с предплечье Гримнира был пронзён мечом сквозь толстую бровь. То было оружие с длинной рукоятью, навершием в форме желудя и простой крестовиной, его чёрное железное лезвие не тронуло время. Гримнир всё ещё видел руны рока, выгравированные на доле.
– Сарклунг, – прошипел Гримнир. Чтобы добраться до него, ему придётся карабкаться по груде костей; но вместо этого он опустился на колени. Там, на краю жуткого кургана дракона, лежал скелет, непохожий на другие. Скелет каунара, облаченный в лохмотья проржавевшей кольчуги с золотыми звеньями, всё ещё поблескивающими среди иссиня-черной зелени. Его грудная клетка была раздроблена; длинные борозды рассекали кости, а одна рука была укорочена, как будто дракон прокусил её насквозь.
Ноздри Гримнира раздулись; через мгновение он услышал грохот камней, когда кто-то сдвинул их ногой. Его рука опустилась на рукоять ножа. Тишину прорезал знакомый голос.
– Милосердные боги, – сказала Ульфрун, и её слова отозвались эхом. Она держала топор на сгибе руки. – Здесь он и умер. Мой родственник, Сигфрод, это…
– Фо! – рявкнул Гримнир. – Если ты в это веришь, то ты просто идиотка, мать-волчица. Здесь никогда не было человека по имени Сигфрод. Та сволочь, что забрала твою руку и наложила на тебя проклятый гейс, соврала.
– Конечно, – ответила Ульфрун, её глаза опасно блеснули. – Ведь все врут, кроме тебя, верно? Отойди, скрелинг! Этот меч мой! Мне нужно закончить предначертанное! Спор между древностью и новым! Пророчество…
– Ой, какие мы важные! Что значат споры и пророчества для такого никчёмного отродья, как ты? – сказал Гримнир. Он поднялся с корточек; в руках он держал череп Радболга Кьялландисона. – Думаешь, что всё знаешь? Тогда скажи мне: кто твой драгоценный Серый Странник? Назови его!
– Он Бог-Ворон; Бог повешенных; повелитель щита и сородич асов; Всеотец! Он Один!
Гримнир рассмеялся и покачал головой.
– Ошибаешься, идиотка! Может, он и носил лохмотья и шляпу так называемого Серого Странника, но это был не он. Одноглазый ублюдок, повелитель Асгарда, к этому непричастен, хотя я готов поспорить на свою жизнь, что он это одобряет. Причём всей душой!
– Может, это ты лжёшь, – сказала Ульфрун. – Ты сам хотел забрать меч, так ведь, двуличная свинья?
– Конечно хотел! Он принадлежит мне! Но почему я тогда просто не забрал его, если пришёл за этим? – ответил Гримнир. – Нар, безголовая ты идиотка! Что будет с тобой, если моя рука освободит Сарклунг? Думаешь, гейс просто позволит тебе жить дальше, поглощая смерть за смертью? Или тот, кто сотворил это с тобой, просто разом обрушит на тебя все эти смерти? Ну что, давай узнаем?
Он потянулся за рукоять Сарклунга…
– Не надо, – сказала женщина, облизывая губы. Её взгляд метнулся от длинной рукояти с навершием из желудя к мрачному лицу Гримнира. – Допустим, ты говоришь правду. Допустим, всё это сделал не Серый Странник… тогда кто? И зачем?
– Моя старуха, Халла, разгадала это, когда её поймало солнце, – ответил Гримнир. Он вытащил из нагрудного кармана кольчуги маленький мешочек, расшнуровал его и вытряхнул содержимое на ладонь. Среди клятвенных колец и амулетов лежали четыре каштана. Ульфрун присмотрелась внимательнее. На каждом была нацарапана руна: Ансуз, Исаз и два Наудиза. А-И-Н-Н. Он расставил их в правильном порядке большим пальцем с чёрным ногтем: Н-А-И-Н.
– Наинн. – Гримнир сплюнул и раздавил четыре каштана крепкой как тиски хваткой.
– Наинн? – покосилась на него Ульфрун. – Кто такой Наинн?
– Бородатый лорд, который высек Сарклунг. Выковал из сердца упавшей звезды в качестве дара дочери его кузена, Кьялланди, – Гримнир взглянул на рукоять, торчащую из черепа змея. – Это хорошая работа, и Кьялланди позарился на меч. Но его старшая дочь, Скрикья – та, что произвела меня на свет, – уже поклялась служить другому, самому сыну короля Нидавеллира. А этот идиот, Наинн, обиделся.
Да, тогда Спутанный Бог ещё не пришёл к моему народу и не раздал блюда с кровавым мясом девяти домам, которые выбрал в качестве своей прислуги, в том числе и дом Кьялланди. Но то была не козлятина и не говядина. Нар! Кровавый пир, который устроил Отец Локи, был отвратительным последом Ангрбоды, что родила могучего Фенрира, змея Ёрмунганда и безмолвную Хель. Те, кто были на этом пиршестве, изменились навеки.
Кольчуга зазвенела, когда Гримнир ударил себя в грудь.
– Они стали каунарами. И прежде чем эти бородачи изгнали мой народ из Нидавеллира, Кьялланди убил Наинна и отнял у него Сарклунг, – голос Гримнира понизился почти до шёпота и стал распевным, когда он рассказывал историю клинка. – Он орудовал им против асов на полях Ётунхейма, когда владыки Асгарда пришли забрать детей Локи с Ангрбодой, чтобы предстать перед судом этого проклятого ворона, Одина. И когда Всеотец провозгласил нашу погибель, Сарклунг отправился на бедре Кьялланди по Дороге Пепла в Мидгард. Он убил им Храуднира на склонах Оркхауга, его острие попало в глаз Балегира, прежде чем Кьялланди потерпел поражение. Он убил им проклятых римлян в Атласских горах. И когда он пал в битве, его сын Гиф вернул Сарклунг Скрикье, своей сестре, жене Балегира и королеве каунаров. Она нанесла этому несчастному змею тяжелую рану, но потом погибла. – Гримнир поднял череп своего сородича. – И Радболг вонзил меч в череп зверя и умер за это.
Ульфрун медленно закивала, запоминая длинную историю клинка. Наконец она сказала:
– Если всё это Наинн, то как? Это точно был не драуг, не ходячий труп, движимый ненавистью и местью.
Гримнир уставился на череп в своей ладони, погладил его по лбу в молчаливом благословении, а затем с некоторой долей почтения положил обратно. Когда он выпрямился, черты его лица потемнели от гнева.
– У Наинна было три сына. Двое умерли на Зеландии в 999 году. Последний, двергская крыса по имени Нали, открыл мне Дорогу Пепла, когда я искал полудана Бьярки. Он нарушил обещание, и мы подрались. Я думал, что этот ублюдок мёртв… но это был он, клянусь. Он и наложил на тебя гейс.
Ульфрун покачала головой.
– Зачем? Я не имею никакого отношения к этой вражде. Зачем гному искать меня?
– Он выбрал тебя, чтобы вернуть меч своего отца, – сказал Гримнир, пожимая плечами. – Наверное, надеялся, что вместе с этим ты оторвёшь мою проклятую голову. Убил Халлу, когда понял, что она расскажет мне о нём. И с тех пор эта свинья играет на нас, как на лютне.
– А если я возьму меч?
– Гейс исчезнет.
– Я не хочу, чтобы этот ублюдок победил, – прорычала Ульфрун.
– Тогда вынь меч и отдай мне, – сказал Гримнир, смотря на череп Радболга. – Он мне нужен. Вынимай, – прошипел Гримнир. – Разбей гейс.
Ульфрун уставилась на череп дракона, из которого торчал меч. Кивнув, она взобралась на груду костей. Вокруг неё сыпались бедренные кости и рёбра, а от голеней отскакивали черепа. Она изо всех сил тянула здоровую руку, пока пальцы не коснулись рукояти Сарклунга. Ульфрун Железная Рука уставилась в зубастую пасть дракона, его толстые зубы поблескивали в голубоватом свечении. На её лбу выступил пот, а взгляд переместился на Гримнира.
– Если я умру, убей его этим, – сказала она.
И с глубоким вздохом она крепко ухватилась за рукоять и вытащила выкованный гномами клинок из черепа Злостного Врага.
Ничего не произошло.
Гримнир выдохнул, сам не осознавая, что затаил дыхание. Он не заметил никаких изменений в женщине, когда та соскользнула с костей и встала рядом с ним – она не постарела и не закричала, когда гейс обрушил на неё двадцать девять смертей. Она просто подняла меч, изучая лезвие с выгравированными рунами, все ещё алмазно-острое и без ржавчины. На какое-то время – долгое время – она задумалась о своем будущем, взвесила все варианты. Она перевела взгляд с клинка на Гримнира и обратно. И затем медленно протянула ему рукоять.