отмечавший смену полного цикла. Встречали его на исходе зимы, в преддверии весеннего пробуждения природы, и все новогодние обряды были проникнуты стремлением очиститься от груза прошлого и открыть себя будущему. В каждом доме на Новый год вешали талисманы и обереги, отгонявшие нечистую силу. Среди них выделялись изображения духов-стражей ворот и потешно-грозного повелителя демонов Чжункуя. Комнаты украшали символами благополучия и счастья, а к воротам прикрепляли парные благопожелательные изречения, написанные скорописью, дабы «ускорить» приход весны. Устраивавшиеся в ту пору веселые игрища, пышные пляски драконов и львов, яркие и шумные фейерверки преследовали все ту же цель – вдохнуть в мир новую, свежую жизнь.
Весенний праздник отмечали накануне сева, и важнейшим его обрядом было поклонение предкам на родовом кладбище, что совершали, как подобает весной, в утренние часы. Такие подходы к семейным могилам были одновременно увеселительной прогулкой и завершались обильной трапезой. Летний праздник устраивали незадолго до летнего солнцеворота, и выражал он прохождение через, так сказать, экватор годового круга. Поэтому, как и в Новый год, в доме вешали талисманы. Кульминация же праздника приходилась на полдень. Гвоздем праздничной программы на сей раз становились состязания «драконьих лодок», или, по-другому, лодок, символизировавших драконов. Подобное зрелище, конечно же, не могло не тронуть сердце земного дракона – августейшего владыки империи. Минские современники рассказывают о гигантских лодках-драконах, появлявшихся в дни летнего праздника на озерах императорского парка. В лодках был спрятан особый механизм, и когда они скользили по глади вод, украшавшие их морда, хвост и лапы приходили в движение.
Куньцань.
Человек в пещере.
Лист из альбома. Около 1670 г.
Праздники осени, периода увядания и роста силы инь, отличались иной атмосферой. Они проходили вечером и ночью, и заметную роль в них играли женщины. В ночь на седьмой день седьмого месяца женщины (и только они) чествовали небесных фей, которые, согласно народному поверью, в эту ночь спускались на землю. Чуть позднее приносили жертвы умершим предкам, причем теперь, в пору осеннего увядания и одновременно жатвы, в центре внимания оказывались неупокоенные, демонические души – олицетворение крайнего инь.
К середине восьмого месяца были приурочены празднества «середины осени» – праздник урожая. Люди вновь вешали у дома фонари, устраивали ночные гулянья и, главное, любовались луной, светившей особенно ярко на осеннем небосклоне. В эти дни женщины поклонялись «хозяйке луны», гадали о своей судьбе и пекли «лунные лепешки» – круглые, как полная луна. Если весной гуляющие собирались у воды, то осенью, отправляясь на праздничную прогулку, полагалось подниматься на вершину горы.
Разумеется, годовой ритм сезонов и праздников сказывался и на внутреннем убранстве дома. Вэнь Чжэньхэн в своем компендиуме «изящного» быта оставил указания о том, как украшать жилище в течение года. На Новый год, писал Вэнь Чжэньхэн, следует вывешивать портреты знаменитых людей древности, в дни весеннего праздника – изображения пиона и лотоса, к летнему празднику – каллиграфические надписи мастеров эпохи Сун и Юань и картины, на которых изображены состязания лодок-драконов, в шестой, самый жаркий месяц – пейзажи с тенистыми рощами, в которых хорошо укрываться от жары; осенью человек с хорошим вкусом повесит у себя изображения деревьев и цветов, особенно красивых в осеннюю пору, а в канун Нового года – портреты небожителей и Небесного Владыки, восседающего в разноцветной облачной колеснице. Впрочем, поток времени не отрицает всевременности. Изображения «высохших деревьев и бамбука среди камней», добавляет Вэнь Чжэньхэн, можно держать в комнате в любое время года[143].
Календарные праздники исправно выполняли первейшее предназначение празднества: отмечая протекание обыденного времени, указывать на присутствие в нем другого Времени, безначального и бесконечного. Точно так же пространство в китайской культуре есть всегда физическое присутствие вещей, уникальное место, сообщающее о другом мире – о пространстве как чистой, рассеянной структуре. Простейший способ придать физическому пространству эту символическую глубину состоял в том, чтобы ввести в него ориентацию по четырем сторонам света со всей сопутствовавшей им символикой. Чувство пространственной организации, необыкновенно обостренное у китайцев, было, помимо прочего, откликом на потребность знать «счастливые» и «несчастливые» направления в том или ином месте или моменте времени.
Для жителей старого Китая пространственно-временные параметры вещей определяли, так сказать, энергетическую конфигурацию, или, по-китайски, «дыхание земли» в данной местности. Свойства же «дыхания земли», как считалось, определяли нравы и характер местных жителей. Минский литератор Е Цзыци, следуя многовековой традиции, писал:
«Где земля красива, там и люди красивы, а где земля дурна, там дурны и люди. От дыхания гор возникает много мужественности, от дыхания озер – много женственности; дыхание воды ослабляет зрение, а дыхание ветра ослабляет слух; дыхание дерева делает горбатым, а дыхание камня – сильным…»[144]
В поверхности Земли, этой «парче гор и рек», китайцам виделось смутное отражение небесного «узора»; прихотливые изгибы холмов, затейливо петляющие ручьи, курчавая поросль на склонах гор, причудливо скрученные камни – все это представало взору как следы космического вихря энергии, знаки жизненной силы природы. Напротив, прямая как стрела гряда холмов, голые, однообразно-унылые склоны, текущие напрямую реки свидетельствовали о мертвящем веянии, и жить среди них было не только тоскливо, но и небезопасно. Подлинным же фокусом ландшафта считались так называемые драконьи пещеры – места, открытые токам энергии, накапливающие их и в то же время достаточно укромные, закрытые для того, чтобы позволять накопленной энергии рассеиваться в пространстве. Традиционный для китайской живописи мотив «чудесной пещеры» или «человека, медитирующего в пещере», отображает это представление о присутствии в физическом пространстве иного, символического мира Вечносущего. Очень важно было, помимо прочего, отыскать «счастливое» место для своего дома и родовых могил: скопление в таких местах животворной энергии должно было благотворно отразиться на судьбе потомков.
Поисками мест, где скапливалась жизненная сила космоса, ведали знатоки особой науки – геомантии, или, как говорили в Китае, науки «ветров и вод» (фэн шуй). С помощью специального компаса, показывавшего соответствия в общей сложности 38 (!) разновидностей «веяний», геоманты определяли, как в данной местности соотносятся между собой Зеленый Дракон (символ ян) и Белый Тигр (символ инь), каковы очертания «тела дракона», где находятся драконье «сердце» и расходящиеся от него в разные стороны драконьи «вены», то есть цепочки холмов. Очертания каждого холма выдавали его соотнесенность с одной из пяти фаз мирового цикла, так что приходилось учитывать и то, как эти фазы сочетаются на местности. В любом случае идеальным считалось закрытое пространство, в котором могла скапливаться космическая гармония. С этой целью можно и нужно было совершенствовать естественный ландшафт: изменить русло реки, насадить деревья или построить башню, сгладить или, наоборот, заострить вершину холма и т. д.; следовало также заботиться о том, чтобы не испортить хозяйственными работами «дыхание земли».
Как бы ни оценивать сегодня китайскую геомантию, надо помнить, что она была органической частью куда более широкого по своей значимости взгляда на мир, отличавшегося тонким чувством равновесия человека и его природной среды, непринужденного, живого сродства между тем и другим. Этот взгляд на мир обосновывал нераздельное единство практических, религиозных и эстетических запросов людей.
Особую модель двухмерного пространства создавали и два способа расположения триграмм из «Книги Перемен». В китайской космологии им соответствовали две математические структуры, получившие название «магических квадратов». Обе они состояли из девяти полей, наделявшихся определенными числовыми значениями. Один из них, квадрат Ло-шу, был составлен так, чтобы сумма любых стоящих в одной линии чисел равнялась 15. Другой квадрат, Хэ-ту, образован пятью парами чисел, разность которых равна 5. Схема Хэ-ту соответствовала расположению триграмм «по Фуси» и состоянию «первичного неба», а схема Ло-шу – расположению триграмм «по Вэнь-вану» и состоянию «позднего неба». В даосских храмах эти магические фигуры служили моделью священного пространства алтаря. Во время молебна даосский священник, доставляя богам письменное прошение, совершал особые, стилизованные шаги в по-следовательности полей магического квадрата и тем же путем возвращался обратно. Так обозначали в Китае древний мотив путешествия в потусторонний мир.
Еще одна пространственная схема, употреблявшаяся в даосских ритуалах, воспроизводила Полярное созвездие обители Небесного Владыки. Священник расставлял на алтаре 12 масляных лампадок в порядке расположения 12 звезд этого созвездия и молил богов о благоденствии заказчиков церемонии.
Императорский дворец в Пекине, вид сверху.(Север внизу.)
Нетрудно предугадать, что и в архитектурном отношении китайские храмы являли собой образ мироздания. Их стены были ориентированы по сторонам света, а главные ворота выходили на юг. Внутри над центральной частью храма сооружали купол, символизировавший Небо, фундаменту здания (в подражание Земле) придавали форму квадрата, а крыша имитировала священную гору, райскую обитель небожителей, о чем свидетельствовали установленные на ней фигуры святых – героев популярных легенд и преданий. Крыше храма полагалось возвышаться над окружающими домами, как бы осеняя их божественной благодатью.