Итак, человек в китайской традиции – это прежде всего тело, но не в качестве праха, а как прообраз жизненной целостности. Добродетельный сын, согласно нормам конфуцианской морали, должен был беречь в неприкосновенности свое тело, в котором продлевалась жизнь его родителей. В императорском дворце лица с телесными увечьями или ранами не допускались к участию в жертвоприношениях. По древнему обычаю, следовало закупоривать все отверстия в теле покойника. Не менее примечателен тот факт, что возраст человека в Китае исчисляли с момента зачатия, то есть признавалось существование тела прежде телесного облика и индивидуального сознания. В терминах даосской традиции человек обладает «подлинным» телом, относящимся к бытию Хаоса, или «первичного неба», и оформленным, явленным телом в круге «позднего неба». Согласно учению даосов, появлению богов и даже «изначального ци» предшествовало существование «Великого человека Дао», вышедшего из первозданной пустоты. Такой человек есть внутреннее пространство, глубина, выявляемая лишь благодаря телу. Его главнейшее свойство – «самоопустошение», но, устраняя себя, он обретает способность все в себя вместить. Все превозмогая, он становится сокровенным Подлинным человеком, который с истинно царской щедростью пред-оставляет каждой вещи быть тем, чем она должна быть; он «держит весь мир на ладони» и дает всему живому пространство расти.
В пейзажной живописи Китая, в том числе и в минскую эпоху, человек предстает одним из множества элементов мироздания и зачастую сведен, казалось бы, к незначительной детали картины. При внимательном рассмотрении, однако, он столь же часто оказывается подлинным, хотя и не слишком приметным центром живописного изображения. Обратимся, например, к картине Шэнь Чжоу, известной под названием «Путник с посохом». Мы найдем в ней характерные приметы вкуса минских художников к символическому изображению природы. Пейзаж Шэнь Чжоу имеет обязательное для живописи «людей культуры» антикварное значение: он выполнен в манере Ни Цзаня и, кроме того, содержит отсылки к наследию зачинателей классического пейзажа – Дун Юаня и Цзюйжаня. Условность без труда прослеживается и в композиции картины, выписанной со всей тщательностью псевдореалистической манеры того времени. Восемь деревьев на переднем плане как бы заполняют пространство ущелья или, если угодно, обрамлены двумя расходящимися хребтами, а их устремленная ввысь крона словно продолжается в восходящих вверх уступах гор (собственно, на картине запечатлен идеальный, с точки зрения науки «ветров и вод», пейзаж). Столь же неакцентированные, но несомненные созвучия существуют между пейзажем и фигурой путника. Передающий движение легкий наклон этой фигуры словно находит отклик в наклоне двух обрамляющих ее деревьев и очертаниях массивного горного стана в левой части переднего плана картины. Массив, в свою очередь, направляет наш взор к верхней гряде, увенчанной, словно шапкой, затемненной вершиной. С посохом же путника перекликается другая, более легкая гряда холмов. Так человеческая фигура становится средоточием движения природных образов, но это средоточие мира не фиксировано геометрически, а раскрывается в сложном взаимодействии форм и сил, в живой асимметрии вещей. Затерянность человека явленного, «человекоподобного» среди просторов мироздания неожиданно смыкается здесь с вечной незримостью, извечным отсутствием внутреннего человека как Подлинного господина мироздания – того человека, существующего прежде человеческого, который пребывает в символическом прото-пространстве пустотного семени вещей, пространстве Драконьей пещеры или Сокровенной заставы. Этот мотив со всей очевидностью выражается в традиционной для китайской живописи теме человека, покоящегося в пещере, – прообразе сокровенного средоточия вселенского круговорота, и равным образом вечноживого зародыша в материнском чреве.
Шэнь Чжоу.
Путник с посохом.
Вертикальный свиток
Идея «единения человека и Неба» – основополагающая для традиции – формулировалась в категориях не только и не столько анатомии, которой в Китае не придавали значения, сколько структур внутреннего, энергетического тела человека и универсума: китайская медицина различала в теле 365 суставов по числу дней в году, 12 энергетических меридианов по числу месяцев, а отдельные органы и части тела соотносились с космическими стихиями. Специфически китайским выражением той же идеи антропокосмоса можно считать представления о синхронности энергетических (и физиологических) процессов в человеческом теле и процессов физического мира. Наиболее известный тому пример – соответствия между годовым циклом и круговоротом ци в организме. Такие соответствия находили даже для числа вдохов или ударов сердца. Следует упомянуть и о принципе взаимоподобия внутреннего и внешнего в китайской концепции тела-универсума: все функциональные системы организма (несводимые, напомним, к анатомическим органам) имели свои «проявления» на поверхности тела. Средой же преемствования микрои макромира считались токи «жизненной энергии». Именно погружение в поле ци, по китайским понятиям, воспитывает в человеке сверхчувствительность, способность предвосхищать движения и даже мысли окружающих. По этой же причине всякое тело «выходит из пустоты», ибо пустота есть условие всякой сообщительности. Не удивительно, что китайских врачей всегда интересовали в человеке прежде всего (и едва ли не исключительно) сочленения и отверстия, в том числе выходы энергетических каналов – в сущности, именно пустоты в плоти.
Шэнь Чжоу.
Путник с посохом.
Вертикальный свиток
К минской эпохе давно уже сложились очень подробные и систематические методики сбережения и пестования этого энергетического потенциала организма. При всех различиях они имели одну общую цель: сохранить и укрепить жизненную целостность тела, ведь энергия в организме считалась прообразом «единого дыхания» Пустоты. Поэтому китайские знатоки духовно-телесного совершенствования – а ими были в основном даосы – всегда предостерегали от чрезмерного развития какой бы то ни было стороны человеческой жизнедеятельности, будь то интеллект, жизнь чувств или физическая сила. От подвижника Дао требовалось прежде всего «оберегать внутри» Единое Дыхание. Уже в древнейшей книге рукопашного боя, «Каноне совершенствования мышц» (VII в.), сказано: «Пусть ци будет оберегаемо внутри и не рассеивается вовне. Когда ци собрано воедино, сила собирается сама собой, а когда ци в достатке, сила сама собой достигает всюду»[150].
Это оберегание жизненной цельности означало в первую очередь соблюдение принципа «срединности» во всех делах. Китайская аскеза не требовала от своих приверженцев никаких усилий, за исключением, казалось бы, самого простого и легкого: отказаться от всех усилий и вожделений, от всего насильственного и чрезмерного. По словам знаменитого врача Сунь Сымяо, чтобы сохранить здоровье, достаточно следовать следующим нехитрым правилам: «Не слушать раздражающих звуков, не говорить праздных слов, не делать лишних движений и не держать в голове суетных мыслей»[151]. Мудрость, по китайским понятиям, – это умение не просто что-то не делать, а не делать ничего особенного и жить в свое удовольствие – так, чтобы «пища была угодна животу, работа – мышцам, а погода – коже».
Мудрость в китайском понимании начинается с благоразумного умения все делать в меру. Благоразумие же предполагает действие «сообразно обстоятельствам», в соответствии с естественным ритмом жизни. Само понятие жизни в китайском языке обозначалось понятием «действие-бездействие» (ци-цзюй), как раз предполагающим тонкое чувство границ должного во всяком занятии и состоянии. Чтобы воспитать такое чувство, не требуется ни больших знаний, ни долгой тренировки, достаточно одного: внутренней свободы. Той свободы, без которой не может быть настоящего творчества и приносимой им радости. Однако же занятие литературой и искусствами, по китайским представлениям, должно способствовать укреплению жизненной энергии в писателе и художнике, и для этого нужно уметь следовать жизненному ритму в себе: сосредоточиваться, когда ум ясен и свеж, откладывать кисть и заниматься другим делом или просто прогуливаться, когда наступает усталость. Когда же приходит вдохновение, нельзя упускать момент и нужно писать несмотря ни на что. Ли Юй, который одним из первых в Китае стал жить на доходы от издания своих литературных произведений, даже соорудил у себя в кабинете уборную, чтобы иметь возможность справлять нужду, не отвлекаясь надолго от письма.
Небо – круг. Земля – квадрат. Голова человека круглая, как Небо. Ноги человека квадратные, как Земля. На небе есть солнце и луна, у человека есть два глаза.
На земле есть девять континентов, на человеке есть девять отверстий. В небесах есть буря и дождь, в человеке есть веселье и гнев. В небесах есть гром и молния, в человеке есть голос. В природе есть четыре времени года, у человека есть четыре конечности. В природе есть пять нот, в человеке есть пять внутренних органов. В природе есть зима и лето, в человеке есть холод и жар. В природе цикл из десяти дней, у человека десять пальцев на руках. В сутках двенадцать часов, у человека десять пальцев на ногах, пенис и мошонка. У женщины нет двух последних органов, и потому у нее нет телесной полноты, как у мужчины. В году 365 дней, в человеческом скелете 365 суставов.
На земле 12 больших рек, в человеке 12 главных каналов. На земле поросль, на теле волосы. На небе есть созвездия, у человека зубы. На земле есть скопления людей и города, в человеке вздутия плоти. На земле есть области, где круглый год ничего не растет, среди людей есть такие, которые не имеют детей. Так соотносятся между собой Небо и Человек.