— Моя мать была учительницей, а отец в свободное время играл в любительском театре. — О собственных литературных склонностях Иэн промолчал — в разговоре с библиотекарем это прозвучало бы чересчур самонадеянно.
— Вы говорите «были». Ваши родители…
— Оба умерли.
— И мои тоже.
— Так что вы мне принесли? — спросил Иэн, сделав глоток холодного горького эля, пахнущего сырой землей. Он не любил разговаривать о личном и всегда старался отделить эту часть своей жизни от службы. К тому же смерть родителей была темой особенно острой и больной.
— Начнем, пожалуй, с этой, — сказал Пирсон, вытаскивая книгу из лежащей под столом кожаной сумки. Он открыл ее и аккуратно перелистнул пару страниц. Ни один мужчина в мире не касался своей возлюбленной с той нежностью, с которой Джордж Пирсон листал книги. Его глаза заблестели.
— Нашел ее в одной из лондонских книжных лавок. Вещь редкая, вряд ли продавец понимал, какой раритет ему достался.
Иэн взглянул на фронтиспис, где красовалось набранное вычурным шрифтом заглавие и имя автора: «Гийом де ла Робер. Разум преступника изнутри».
— Он был соратником великого Франсуа Видока. Я вам об этой книге вчера говорил.
— И что же в ней замечательного?
— В наше время ее практически невозможно найти. Что до прочих достоинств… что ж, посмотрите и сами мне скажете. Надеюсь, она вас не разочарует.
— «Ожидания суть корень всех страданий».
— Ага, а вот происхождение этого высказывания уже под вопросом. Многие приписывают его Барду, вот только оно не встречается ни в одном из его творении.
— Вы просто кладезь информации, мистер Пирсон.
— Позвольте скромно напомнить вам, что я всего лишь библиограф-консультант, — сказал Пирсон, вновь берясь за свою сумку, — у меня тут есть еще несколько книг.
— Может, сосредоточимся пока на этой?
— Как скажете, — в голосе Пирсона послышалось разочарование.
— Остальные я тоже увидеть хочу, — заверил Иэн, — но, боюсь, для чтения времени у меня не слишком много.
— Это из-за вашего дела? — Пирсон заговорщически понизил голос, будто их могли подслушать. — Холирудский душитель?
Иэн сделал большой глоток эля и вдруг с удивлением понял, как же, оказывается, давно ему хотелось — и даже было необходимо — выпить.
— Его так прозвали журналисты, но это еще не…
— В газетах пишут, что было еще одно убийство — это же ужас какой-то! — Пирсон удрученно покачал головой, но глаза его восторженно сияли. — Думаете, они между собой связаны?
— Я правда не могу это комментировать.
Сгорающий от любопытства библиотекарь наклонился к нему так близко, что Иэн различил крошечный лопнувший сосуд на его переносице.
— По городу рыщет психопат, — сказал Пирсон.
— И я его остановлю, — уверенно сказал инспектор.
Однако слова эти прозвучали фальшиво. Несмотря на душистый горький эль и нестройный хор голосов, несмотря на мирное потрескивание в большом камине дров, то и дело выстреливающих искрами в темноту дымохода, Иэн вдруг сжался от непрошеной тревожной мысли: где уверенность, что убийца не опередит его, ударив вновь?..
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
К тому моменту, когда Лиллиан Грей выбралась из экипажа с крепко зажатым в руке билетом, у здания Королевского театра уже собралась толпа. Люди толкались и тянули шеи, пытаясь разглядеть происходящее у касс, а некоторые во все горло требовали продать им билет. Увидев это, Лиллиан искренне порадовалась тому, что сходила в кассу заранее.
Впрочем, судя по наклеенному на стену плакату с надписью «Билетов нет», шансов добиться своего у большинства собравшихся не было. Из-под этого черно-белого плаката выглядывала разноцветная афиша с причиной столь необычного даже для субботнего вечера ажиотажа. Причина смотрела на поклонников сверху вниз во всем своем пятикратном, по сравнению с оригинальным масштабом, великолепии — белозубая улыбка и черные как смоль блестящие волосы, оттеняющие безупречную белизну воротничка элегантного фрака.
Месье Жак Лекок, экстраординарный гипнотизер!
Повелитель оккультных искусств и знаток людских душ!
Единственный вечер — лишь для отважных!
(Детям и склонным к обморокам женщинам вход воспрещен)
При виде этого умело будоражащего воображение вычурного призыва Лиллиан лишь покачала головой — разве можно было более действенно завлечь на представление склонных к обморокам дам? Может, и правда будет что вспомнить, подумала она, подбирая юбки, чтобы ступить на парадную лестницу. Унылое ненастье, не выпускавшее город из своих объятий всю последнюю неделю, отступило. Вечер выдался великолепным — широкая, будто в улыбке расплывшаяся луна осеняла своим светом неоклассицистические здания Нового города. В мертвенно-белом свете они казались призраками, парящими над блестящей брусчаткой в безмолвном ожидании чьего-то прихода. Поднимаясь по широкой лестнице, Лиллиан ощутила, как по телу пробежал трепет предвкушения. Театр заново отстроили всего три года назад — ноги утопали в глубоком мягком ковре, тихо светилась позолота на колоннах и массивных рамах украшавших вестибюль зеркал.
Воздух был насыщен ароматами дорогих духов, со всех сторон доносились шорох шелка и негромкое позвякивание браслетов и бокалов с шампанским. Посетители возбужденно роились у буфета, стремясь успеть обзавестись стаканом горячительного или пакетиком сладостей до начала представления. Всеобщее радостное возбуждение передалось и Лиллиан, пробирающейся через вестибюль к своему месту в частной ложе прямо над сценой. Альфи входил в совет попечителей театра, и после смерти мужа ее встретили тут с большим сочувствием, настоятельно предлагая сохранить свое место в ложе. Но не было никакой нужды ее уговаривать — Лиллиан обожала театр и зрелища.
Как же жаль, подумалось ей, что племянник не смог прийти — в присланной ей записке Иэн писал, что он не может отложить дела, пока действующий в городе душитель не схвачен. Одна работа на уме, подумала Лиллиан, поудобнее устраиваясь в красном бархатном кресле. Вообще-то неожиданный отказ очень ее расстроил, хотя она в жизни не призналась бы в этом Иэну. Лиллиан Грей никогда не лезла за словом в карман, но она ни за что на свете не хотела показаться кому-то — даже собственному любимому племяннику — старой одинокой женщиной.
И все же, подумала Лиллиан, поднимая свой театральный бинокль, как же жаль, что Иэн упустил возможность побывать в таком пестром обществе. Вокруг царили шик и роскошь. Помимо представителей интеллектуальной и творческой элиты Эдинбурга в этот вечер сюда явились разряженные в свое лучшее платье купцы, держатели таверн и банкиры. На некоторых парней помоложе, полузадушенных своими твердыми стоячими воротниками, было жалко смотреть. Задние ряды занимала публика попроще — торговцы, кузнецы и докеры с голосами столь же грубыми, как их просоленные и обветренные многолетним трудом руки. Среди женщин Лиллиан углядела нескольких ночных бабочек, определив их по крикливым нарядам и слишком уж ярко нарумяненным щекам. Они громко хохотали, явно успев уже не по одному разу приложиться к бутылке с виски.
Музыканты закончили настраивать инструменты, спешно рассаживались по своим местам опоздавшие. Многоголосый гомон стал стихать, превращаясь в напряженное молчание, и на подиум вышел дирижер в великолепном фраке и белом галстуке. Он бросил строгий взгляд на музыкантов и резко уронил палочку, давая отмашку к началу. Оркестр заиграл популярный марш, потом — сумрачный таинственный вальс, который Лиллиан слышала впервые. С континента, подумала она, — из Франции, наверное.
Последние аккорды вальса еще не успели стихнуть, когда тяжелая красная кулиса ушла в сторону, открыв залу силуэт одинокой фигуры, подсвеченной лучом синего прожектора. Разом онемевшая публика напряженно замерла в своих креслах, все взгляды устремились на застывшего в глубине сцены мужчину, чьи черты были скрыты окутавшей все вокруг тьмой. А потом он шагнул вперед, и сцена в мгновение ока расцветилась миллионами ослепительных в своей яркости бликов лазури и индиго, золота и янтаря, киновари и пурпура. Женщины ахнули, мужчины выпрямились в своих креслах. Еще два шага — и зал был в полной власти человека на сцене.
Волшебство началось.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Четыре пинты спустя твердое намерение Гамильтона не задерживаться в таверне окончательно растворилось в хмельной дымке. Иэна мучило раскаяние — выходит, он отменил встречу с тетушкой лишь затем, чтобы надраться с едва знакомым ему человеком.
— Боюсь, мне пора, — сказал он, нетвердо поднимаясь из-за стола. Голова кружилась сильнее обычного — наверное, из-за того удара о мостовую. Вообще весьма неразумно было, подумалось ему, так безмятежно браться после этого за стакан.
— Я могу проводить вас, — с готовностью предложил Пирсон. — Вы сейчас куда?
— Всего лишь домой.
— А где это, позвольте спросить?
— Виктория-террас, — четыре пинты эля полностью лишили его обычной осторожности. Да и потом, думал Иэн, натягивая пальто, это ж просто библиотекарь.
— Отлично! Нам по пути! Пройдусь с вами, если не возражаете.
Причин возражать у Иэна не было, так что вскоре двое мужчин уже вышли в холодную февральскую ночь.
У Эдинбурга, как и у всех больших городов, часто менялось настроение. Он мог быть теплым и по-шотландски, в свойственной местным разбитной манере, приветливым, а мог стать и лукаво манящим, как черноглазая гетера, или же источать предвещающую беду мрачность. Этим вечером в заметно похолодевшем воздухе витало чувство напряженного ожидания. С востока надвигалась метель, и ветер от Ферт-оф-Форта налетал резкими порывами, кружа вокруг зданий, как кот, выбирающий местечко помягче, чтобы прикорнуть.
Двое мужчин шагали по улицам, наглухо запахнувшись в свои пальто. Разговаривать было уже невозможно, потому что ветер становился все сильнее, бросая в лица своим жертвам пригоршни колючего снега и стегая их по прищуренным векам. Омнибусы уже давно ушли с улиц, да и кебов, сколько ни глядел Иэн, не было.