Лиллиан грустно улыбнулась:
— Порой чем ты умней, тем сложней быть счастливым.
— Я не про счастье говорю, а про то, что надо делать дело.
— Так, может, Дональд и делает то, что должен делать прямо сейчас? — Лиллиан положила руку на плечо Иэну.
Иэн взглянул в ее участливые голубые глаза и вздохнул:
— Ах, тетя, если бы все люди были как ты!
— Что ж, — сказала она, — я рада, что ты наконец-то смог оценить меня по достоинству. И скажи своему начальнику, что я с радостью принимаю предложение. Еще чаю?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ
Замерший на пустынной темной улице человек поднял взгляд к башням Эдинбургского замка, свет которых тускло пробивался сквозь пелену тумана. Его левая рука сжимала в кармане шелковый шарф. Вечер воскресенья был не лучшим временем для охоты, к тому же после дождя, заливавшего город всю предыдущую неделю, кругом было сыро и воняло плесенью. Вконец измученные скверной погодой горожане думать забыли о пабах. Все сидели по домам перед каминами, тепло укутавшись и прихлебывая сдобренный виски чай или горячий ром. Слабаки никчемные, подумал он, глядя, как выскочившая из-за мусорного ящика жирная крыса протискивается между прутьями канализационной решетки.
Он зашел в укромный проулок, и в этот момент снова начал накрапывать колючий мелкий дождь. Остановившись у бочки, до краев заполненной дождевой водой, он стряхнул со своего пальто несколько капель и привалился к холодной каменной стене. Он вожделенно перебирал пальцами шарф в своем кармане. Такой ночью вести дела было опасно — слишком уж тихо в городе, его легко может заметить кто-нибудь. Когда улицы кишат праздными гуляками, вероятность выделиться из толпы и остаться в чьей-то памяти гораздо меньше. Осторожность, являющаяся, как известно, лучшей частью доблести, была и неотъемлемой частью свода его собственных правил.
Когда случайный прохожий замечал в пустынном винде или клоузе распростертую на земле фигуру, то чаще всего полагал, что это очередной упившийся бродяга — обыденное зрелище, нечего и глядеть. А он любил постоять рядом с трупом, наслаждаясь своим триумфом. А еще, когда кто-то все же решался подойти, он был достаточно близко, чтобы видеть изумление и ужас на лице обнаружившего дело его рук. К моменту же прибытия полиции он был уже далеко — не стоило искушать удачу.
Он вздохнул и, прислонив голову к стене, вспомнил последнего. По привлекательности, конечно, со Стивеном Вайчерли и рядом не стоял, зато здоровяк, крепкий и очень сильный — чисто бычок молодой. Хотя, конечно, силы ему не хватило, как им всем не хватало ее в самом конце. А злость из него так и перла — как же страстно парень жаждал драки! Закрыв глаза, он живо вспомнил, как это мощное тело билось под его руками в отчаянных усилиях вырваться. При мысли о нем, крепком и упругом, жизнь и смерть которого были на кончиках его собственных пальцев, в паху стало тесно. Он мог оборвать эту жизнь одним движением удавки, с той же легкостью, с какой задувают свечу. Чуть ли не с раскаянием вспомнилось посетившее его тогда мимолетное желание не убивать жертву — не из жалости, а дабы продлить момент.
Его дыхание участилось, в брюках стало еще теснее, пальцы еще крепче стиснули в кармане шарф. Другой рукой он освободил свою вздыбленную плоть и стал оглаживать ее, заново переживая последнюю победу. Он вспоминал жаркое и резкое дыхание парня у своего уха — вспоминал, как вжался лицом в щеку жертвы, туже затягивая шарф. Поняв тогда, что парень вот-вот обмякнет, он ослабил хватку, позволив ему сделать еще пару вдохов, а затем окончательно затянул петлю…
Сладкая дрожь прошла по всем его членам, и он затрясся, смешивая свое семя с бегущими по мостовой ручейками усилившегося дождя, а потом замер, глядя, как они исчезают в жерле канализационных решеток, чтобы глубоко под землей смешаться с тайными грехами всех жителей этого города. Он подставил руку под поток воды, падающей в бочку, и кончики губ приподнялись в улыбке.
А потом снова зажмурился, но на этот раз в голове зазвенел голос отца:
— Дрянь никчемная! Да как вообще можно быть таким слабаком?
От этого воспоминания лоб ожгло стыдом, и он протестующе затряс головой, но воспоминание лишь еще цепче, словно зловредный паразит, впилось в мозг.
— Брат мужик мужиком, а ты кто такой есть? Старая жалкая баба! А ну встал и снова вперед пошел!
Окружающий его проулок исчез, вокруг снова был огороженный задний двор фермерской лачуги его детства. Он чувствовал под ногами мягкий скользкий дерн, на котором так легко поскользнуться, видел белые струйки отцова дыхания в сыром воздухе, слышал хриплое дыхание брата и чувствовал кислый запах собственного ужаса. Стерев с холодного лба пот, он пошел к брату, беспорядочно молотя воздух кулаками. Краем глаза заметил в окне кухни искаженное ужасом белое лицо матери.
Ему снова было восемь, брату — на два года больше.
От этого воспоминания он замычал, словно раненое животное, и стиснул голову, чувствуя приближение жаждущей поглотить его без остатка тьмы. О, в сердце людском столько зла, что и не знаешь даже, с чего начать…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Когда ранним утром понедельника Иэн пришел в участок, его встретил констебль Бауэрс.
— Босс вызывал вас, сэр, — сказал он, махнув кулаком с оттопыренным большим пальцем в сторону кабинета Крауфорда.
— А зачем?
— Да из-за писем, наверное, — ответил Бауэрс, застегивая мундир.
— Писем?
— Вы что, не слышали?
Иэн оглядел помещение — все присутствующие замерли, выжидающе глядя на него.
— И похоже, единственный, — сказал он, — спасибо, констебль.
— Удачи, сэр, — ответил тот и нырнул в двойные двери на главную лестницу.
В ответ на стук в дверь Крауфорда раздалось ворчание, которое одновременно было похоже на «входите», «подите» или даже «пилите». Очевидно, главный инспектор подхватил простуду, и это было не к добру.
Крауфорд восседал за столом, понуро глядя на бесформенную груду лежащих перед ним писем.
— Бауэрс сказал, вы меня вызывали, сэр?
— Закройте дверь, — сказал Крауфорд и высморкался в недра необъятного белого платка.
— А вы, похоже, простудились, сэр, — заметил Иэн, закрывая дверь.
— Слухи о вашей феноменальной наблюдательности определенно не преувеличены, — пробормотал Крауфорд, запихивая платок в нагрудный карман.
— Сэр? — Иэн начинал терять терпение, но демонстрировать этого не хотел.
— Чего встали? Вот, пожалуйста, — сказал Крауфорд, ухватив одной рукой целую стопку писем. — Сами посмотрите.
— А что это вообще такое?
— Письма от всех психов города, вообразивших себя душителями. Плюс несколько в высшей степени полезных советов касательно способов улучшения нашей работы.
— А может, среди них есть и настоящий убийца?
— Это вам решать — вы же ведете дело, — сказал Крауфорд, отодвигая груду писем от себя к Иэну. — А теперь извольте очистить мой стол.
Иэн распахнул дверь и крикнул в нее:
— Сержант Дикерсон, не принесете ли коробку?
Спустя минуту сержант уже стоял в дверях. Иэн сгреб все письма в принесенную коробку и вернулся к собственному столу.
— Чтоб мне, сэр, — сказал Дикерсон, глядя на доверху наполненную коробку.
— Закатывайте рукава, сержант, — сказал Иэн, — сами себя они не разберут.
Перед ними лежал не один десяток писем — самых разных форм и размеров, каракули на жалких обрывках и аккуратно начертанные послания на качественной бумаге. Несколько корреспондентов оказались женщинами — одна из них жаждала встречи с душителем, уверяя, что сможет наставить его на истинный путь, а другая предлагала свою руку и сердце Иэну.
Одно письмо заметно отличалось от прочих. На листе бумаги с маркой отеля «Ватерлоо» хорошими синими чернилами убористым мужским почерком была написана всего одна фраза: «Поймайте его, прежде чем я его убью».
Больше на листе не было ничего — ни подписи, ни даты.
— Что скажете? — спросил Дикерсона Иэн.
Сержант нахмурился и поскреб подбородок:
— Чтобы убить душителя, он должен знать, кто это.
— Вы читаете мои мысли.
— Думаете, этот тип в «Ватерлоо» живет? Шикарное местечко.
— Может, да, но с тем же успехом он мог воспользоваться их бумагой, чтобы запутать след.
— И что нам с этим делать?
— Пока что ничего, — сказал Иэн, однако аккуратно сложил лист и спрятал его в карман жилета.
Весь оставшийся день Иэн провел за попытками найти зацепки в убийстве Бобби Тирни, но тщетно — его сестры и большинства соседей не было дома, а оставшиеся оказались неразговорчивыми. Оставалось надеяться, что сержант Дикерсон, которого он отправил на другой конец города для изысканий по делу Стивена Вайчерли, будет удачливее.
Иэн вернулся в участок вскоре после пяти — усталый и расстроенный. На смену только что заступил новый наряд, однако, несмотря на это, верный Дикерсон сидел за своим столом, погруженный в работу. При виде Иэна его веснушчатая физиономия осветилась улыбкой, которая, впрочем, при виде выражения лица начальника сменилась озабоченной гримасой.
— Неудачный денек, сэр?
Иэн рухнул на стоявшее у стола Дикерсона кресло:
— «Я долго время проводил без пользы, зато и время провело меня»[15].
— Весьма поэтично сказано, сэр.
— Да, этого у Шекспира не отнимешь, сержант.
— Я делаю кое-какие заметки, сэр. Мисс Харли не оказалось дома, но я сказал служанке, что мы снова придем завтра.
— Ах да, влюбленная в Вайчерли племянница.
— Прошу прошения, сэр?
— Босс Вайчерли считает, что его племянница была влюблена в юного Стивена.
— Это может сообщить делу интересный поворот, сэр.
— Вам удалось найти в городе канцелярские магазины, где торгуют игральными картами с необычными рисунками?
— Пока нет, сэр. Может, нам стоит поискать специализированные заведения?
— Хорошая мысль.