Я почувствовал глубокое волнение и уже собрался что-то сказать, но господин де Сен-Нере прервал меня на полуслове.
— Идите спать, друг мой, наберитесь сил. Завтра будет тяжелый день.
Я уже уходил, но он вновь подозвал меня.
— И еще поцелуйте ее, — сказал полковник.
После этих слов он крепко меня обнял.
Нз истории нам известно, что знаменитые полководцы обычно крепко спали накануне решающих сражений. Я не являюсь великим полководцем, и в отличие от них в ночь перед битвой под Седаном мне так и не удалось заснуть. Очень уж сильно меня взволновали слова господина де Сен-Нере, и кроме того, сказать по правде, мне было по-настоящему страшно.
До начала сражения оставалось несколько часов, и меня постоянно мучили одни и те же вопросы: смогу ли я достойно вести себя в бою и окажусь ли достаточно смелым? Однажды мне довелось драться на дуэли и держался я в тот раз совсем не плохо. Но разве можно сравнить шпагу противника с градом снарядов или атакой кирасирского полка? Мне казалось, что я сумею достойно исполнить свой долг, однако уверенности в этом у меня не было. В оправдание себе могу лишь сказать, что предстоящее сражение было первым в моей жизни, а поскольку у меня не было боевого опыта, то я имел право поволноваться, ну хотя бы немного.
Кроме того, даже если бы я, как и положено настоящему герою, был совершенно спокоен, то все равно в тот вечер мне не удалось бы заснуть, потому что на нашего сержанта напала невыносимая болтливость. В ожидании предстоящей битвы Франческас сильно переволновался, и чтобы унять нервное напряжение, он произносил бесконечные речи, адресуя их своей обычной жертве, "этой трижды скотине Пенанросу". Кстати, когда с ним такое случалось, он начинал говорить с сильным марсельским акцентом. В любой другой ситуации марсельский говор этого сына Окситании[76] мог бы меня повеселить, потому что он и вправду был очень забавным, но в тот вечер мне было не до шуток и смеяться совсем не хотелось. Я выбрался из палатки и, завернувшись в овчинный мешок, улегся под открытым небом. Было холодно. Темнело в это время года ненадолго, и я видел, как небо постепенно окрашивалось в розовый цвет. На соседних холмах горели костры, и их свечение напоминало ночное освещение Парижа.
Вскоре я заснул, но спал очень беспокойно. Мне снилось, что удар саблей рассек мне голову, а ногу оторвало снарядом. Когда я появлюсь перед Сюзанной в столь жалком виде, она рассмеется мне в лицо и скажет: "Ах, бедняжечка мой, каким вы стали смешным! Я бы вас пожалела, не будь вы таким уродом". Не знаю почему, но во сне вместе с Сюзанной была мисс Клифтон, так вот она, в отличие от Сюзанны, пожала мне руку и сказала: "Когда человек не может быть полезен, он чувствует себя очень несчастным".
Проснулся я от утреннего холода. Новый день уже наступил. На востоке весь горизонт был залит белым светом восходящего солнца. Над долиной стелился легкий туман, и в его клубах качались верхушки тополей. Я открыл глаза, и в тот же момент дрогнула земля. Это был пушечный выстрел. Прогремел он на востоке. Вскоре на юге раздался второй выстрел, и почти одновременно с ним — третий, но на этот раз на юго-западе. Неужели сражение уже началось? Я поскорее вскочил на ноги. Но после отдельных выстрелов, прозвучавших довольно далеко от нас, никакого продолжения не последовало.
Господин де Сен-Нере оказался прав: пруссаки действительно всю ночь маневрировали, заняли позиции вокруг нашего расположения, а на рассвете произвели пристрелку целей, чтобы наилучшим образом разместить свои батареи. Следовательно, мы слышали лишь пристрелочные выстрелы и лишний раз убедились, что любые свои действия пруссаки производят методично и экономно.
Лагерь разбивали ночью, в полной темноте, и поэтому я не имел ни малейшего представления о том, где мы в тот момент находились. При свете дня стало ясно, что лагерь разбит на склоне холма на правом берегу Мааса. Перед нами была долина, по которой протекала река. С холма ее не было видно, но судя по тому, как над землей змеился туман, можно было догадаться, что извилистое русло реки проходит где-то неподалеку. Позади лагеря, насколько хватало глаз, простирались бесконечные леса. Французская армия занимала пространство между рекой и лесами. Здесь было сосредоточено множество полков всех родов войск. При виде столь внушительной военной силы я, как обычно, почувствовал облегчение. Мы собрали огромную армию, и к тому же позади нас находились мощные укрепления Седана. Это его огни светились прошлой ночью. За спиной у нас была бельгийская граница, а впереди — река. Следовательно, пруссаки могли атаковать нас только справа или слева. Я мало что понимал в стратегии, но чувствовал, что только так могли разворачиваться боевые действия, и это придавало мне уверенности. Пруссаки уже предприняли первые атаки в Базейе. Если бы в ходе сражения подошли войска Базена, то для нас это стало бы настоящей удачей. Тогда пруссаки могли оказаться между двух огней и были бы сметены нашими войсками.
Прозвучала команда "По коням!", и в тот же момент со стороны Базейя до нас долетели звуки выстрелов. Затем тяжело загромыхали артиллерийские орудия, а вслед за ними длинными очередями застрочили митральезы. Сражение началось. Оно постепенно разворачивалось вокруг нас, разгораясь, словно подожженная пороховая дорожка. Казалось, что пруссаки лезли отовсюду, но, к моей радости, далеко продвинуться им не удавалось. С нашей позиции было прекрасно видно все, что происходило вокруг. Солнце поднималось все выше. Вот я и стал участником сражения. Придет момент, когда и я полезу в самое пекло. Но всему свое время. Начало было великолепным, а что будет дальше — посмотрим.
Я был счастлив от того, что не чувствовал ничего, кроме любопытства. И когда Франческас спросил у меня: "Ты как?", я с гордостью ответил: "Все хорошо".
— Хорошо, что хорошо, — сказал он и ткнул пальцем мне в грудь, — а там-то у тебя как, под красивой рубашкой? Что скажешь?
— Что там, что здесь, везде хорошо.
— Значит, дело пойдет? Теперь ты это знаешь точно. Зря только они нас сюда пригнали. Мы и в окрестностях Шалона могли бы неплохо повоевать и не вымотались бы то такой степени.
Тем временем артиллерийский огонь заметно усилился. Казалось, что не было такого места, с которого не били бы прусские батареи. Их не было видно, но звуки выстрелов раздавались отовсюду, и мне показалось, что от страшного грохота я уже оглох. Обстрел велся без остановки. Как только какой-нибудь наш полк занимал позицию, в его расположение сразу летели снаряды. Создавалось впечатление, что снаряды сами ищут людей. Пока полк находился в движении, снаряды падали впереди него или позади, но как только он останавливался, снаряды начинали ложиться прямо в гуще людей. При этом я не видел, чтобы наши снаряды накрывали прусские позиции. Мне казалось, что они взрываются, не долетев до цели. Их дымные разрывы выглядели очень красиво, но ведь дерутся не для того, чтобы плясали на ветру белые облачка, а для того, чтобы потекли красные ручьи.
В наших рядах красных ручьев пока не наблюдалось. Однако в других полках снарядами уже выбило немало людей. Глядя на то, что творила артиллерия, я невольно представлял себе, какой начнется ужас, когда снаряды станут ложиться посреди наших эскадронов.
И такой момент настал. На нашем холме расположились несколько кавалерийских полков — кирасирских и драгунских — и когда лучи солнца пробились сквозь утренний туман, они заиграли на касках и кирасах выстроившихся всадников. В тот же момент пруссаки дали понять, что пришла, наконец, и наша очередь, и они собираются немедленно нами заняться.
Над моей головой послышался странный свист, совершенно не похожий на все известные мне звуки. Я мгновенно вскинул взгляд и успел увидеть летевший снаряд. Он взорвался в нескольких сотнях метров позади нас прямо на холме, на котором сосредоточилась наша кавалерия. Сразу за ним взорвался второй снаряд, потом третий, и тут я обхватил руками шею лошади и прижался к ней.
— Это что такое! — воскликнул Франческас. — Чтобы я больше такого не видел!
Мое движение было совершенно непроизвольным, но после окрика я чуть не сгорел от стыда. Я быстро выпрямился и с этого момента держался на лошади прямо, как громоотвод. Но вдобавок к случившемуся со мной начало твориться что-то невообразимое: невероятно сильно забилось сердце, а где-то под ним, как выражался Франческас, "под ложечкой", все мои нервы задрожали и скрутились в тугой жгут. Возможно, это было от страха. Не знаю. Ясно только, что причиной тому было волнение, причем такое сильное, какое впоследствии мне ни разу не довелось испытать, поскольку к свисту снарядов привыкаешь довольно быстро.
— Ладно, ладно, — сказал Франческас, поняв по моей бледности, какая беда в тот момент обрушилась на меня, — это у вас от холода, выпейте глоток.
И он протянул мне фляжку.
Говоря по правде, не я один втянул голову в плечи. Неподалеку от нас расположились кирасиры. Это были те самые знаменитые кирасиры, которые участвовали в сражении при Фроэшвиллере. Так вот, я своими глазами видел, как некоторые из них схватились за шеи своих лошадей, и это немного меня утешило. Возможно, проявившими слабость кавалеристами были молодые солдаты или резервисты, впервые оказавшиеся под огнем.
Обстреливали нас нещадно. Было очевидно, что пруссаки целились именно в нас, и снаряды падали, словно градины. Если бы они стреляли точнее, то разнесли бы нас в клочья, но, к счастью, снаряды пролетали у нас над головами и только вспахивали холм, на котором мы стояли.
Неужели мы так и простоим здесь целый день? От творившегося вокруг ужаса наши лошади чуть не взбесились. Мы удерживали их с невероятным трудом, и тем не менее некоторые из них все же понесли, вызвав смятение в наших рядах.
Тем временем вокруг нас, а точнее говоря, под нами, разворачивалось сражение. И вот, что странно: притом, что артиллерийский огонь был исключительно мощным, ведь по нам стреляли тысяча двести орудий, ружейная стрельба звучала еще мощнее и казалась просто бешеной. Гром ружейных выстрелов сливался в один рокочущий вал, который непрерывно и с большой скоростью катился по полю.