Затем наклонившись к моему уху, прошептал:
— Это и вправду принц.
Я направился к кассе, но парикмахер отказался взять с меня деньги.
— У таких людей, как вы, — сказал он, подмигнув мне, — я денег не беру. Рад был вам услужить.
И он немедленно, аж до самого носа, покрыл лицо нового клиента мыльной пеной.
До похода в парикмахерскую я намеревался прогуляться по городу, но теперь, поняв, что мой камуфляж выглядит неубедительно, я решил вести себя более осторожно. Необходимо было поскорее выбраться из города и до ночи затаиться в лесу.
Я двинулся по Парижскому проспекту и неожиданно с востока донесся глухой звук пушечного выстрела. Затем прозвучал второй выстрел, а после него прогремели еще десятка два пушечных залпов. Обстрел вела парижская артиллерия. Я почувствовал, как у меня по всему телу пробежала дрожь. А ведь за последние три месяца мне не раз доводилось слышать орудийные залпы.
Я ускорил шаг. В конце проспекта был небольшой мост. Несколько местных жителей стояли на мосту и прислушивались к канонаде. Среди них я заметил пожилую крестьянку в чепце. Она, как и положено крестьянке из парижского предместья, держалась уверенно и явно не лезла за словом в карман.
Люди прислушивались к выстрелам и спорили между собой. Одни говорили, что это обычный обстрел, а другие уверяли, что парижане проводят вылазку.
Пока они спорили, на мост ступил немецкий офицер, которого сопровождали три офицера более низкого ранга. На старшем офицере была полевая форма кирасира и желтый берет. Он остановился, прислушался к разговору и, обращаясь к собравшимся, сказал:
— Советую вам, господа, разойтись по домам. Если это действительно вылазка противника, тогда вы подвергаете себя опасности.
В ту же секунду пожилая дама распрямила сутулые плечи и заявила, глядя ему в глаза:
— Помолчи! У себя будешь командовать!
Офицер только улыбнулся в ответ. Это был господин Бисмарк.
Вскоре обстрел прекратился, и стоявшие на мосту люди разошлись, а я направился в сторону леса.
Наступил решающий момент.
По плану, составленному Омикуром, по прибытии в Версаль я не должен был сразу пытаться пересечь линию фронта. Как раз, наоборот: из Версаля мне следовало идти в Вильнев-Сен-Жорж и по дороге заломинать расположение вражеских позиций. Только после тщательного изучения местности мне разрешалось попробовать пробраться в Париж. Такая стратегия давала двойную выгоду: во-первых, проводя разведку местности, я выполнял задание командования по сбору сведений, и во-вторых, я и сам пользовался этими сведениями, благодаря которым имел возможность прокладывать свой маршрут по наименее охраняемым местам.
Правда, следуя инструкциям, полученным в Туре, мне пришлось скорректировать план Омикура. Чиновник, передавший мне сообщения, сказал, что их необходимо доставить как можно скорее и поэтому я, пренебрегая опасностью, должен сразу направляться в Париж.
Возможно, я переоценил значение его слов, но, как бы то ни было, я уже не мог избавиться от ощущения, что судьба Франции находится в моих руках, и мне необходимо немедленно приступить к исполнению своего долга. Проще всего было перебраться через Сену в районе Севра и этим шансом я решил воспользоваться. Что же касается задания Омикура, то я утешал себя тем, что, сначала передам донесение, а потом выберусь из Парижа (раз я туда попаду, то, значит, смогу и выйти) и соберу для него все необходимые сведения.
Составляя новый план действий, я так увлекся его конечными целями, что совершенно упустил из виду многие важные детали моего рискованного предприятия. Весь переход до Парижа я свел к нескольким простым этапам: сначала выбираюсь из Версаля, потом иду в лес, сижу там до ночи, а затем спускаюсь к берегу Сены, переплываю через нее и наконец попадаю в Париж. Я уже воочию представлял себе, как триумфально вступаю в Париж и пробираюсь сквозь толпу восторженных парижан, засыпающих меня вопросами о славной Луарской армии.
— А это правда, что вы одержали победу в сражении при Кульмье?
— Чистая правда. Я сам участвовал в сражении. Наша армия насчитывает двести тысяч человек, и скоро мы двинемся к вам на помощь и вынудим пруссаков снять осаду Парижа.
А потом я сообщу им точные сведения о положении дел в Версале. Я скажу, что не надо верить прусским газетам, которые поют с голоса англичан, что гарнизон Версаля насчитывает не более пяти-шести тысяч человек и уже в октябре, если парижане будут действовать решительно, они легко смогут освободить город. То, на что не хватало сил вчера, обязательно осуществится завтра.
От таких мыслей быстро наступает эйфория. Та легкость, с которой я добрался до Версаля и получил пропуск в комендатуре, а также возможность безопасного продвижения по городу на какое-то время вскружили мне голову. Однако, спустившись с моста, на котором я вместе с горожанами вслушивался в канонаду, и оказавшись в полном одиночестве в чистом поле, я словно очнулся от наваждения и мои благодушные мысли мгновенно улетучились. Оценив реальную ситуацию, я понял, что от Версаля так же далеко до Парижа, как и от Тура, где меня предупреждали об опасности моего путешествия.
Мне вдруг стало очень страшно оттого, что я оказался один в стане врагов. Теперь мне мерещилось, что где-то тут, за ближайшим кустом, притаился прусский часовой и целится мне в голову. Пробраться из Версаля в лес легко только на словах, а в действительности сделать это совсем не просто. Даже выйдя из города, невозможно сразу попасть в лес. Сначала надо незаметно красться по улицам, а потом вы попадаете на совершенно открытое пространство, где кроме вас нет ни единой души. В обычное время крестьянину легко затеряться среди других крестьян, но сейчас, в это смутное время, кроме меня за городской чертой не оказалось ни одного человека, на которого могло бы переключиться внимание наблюдателя.
Не успел я отойти на две сотни шагов, как сразу наткнулся на прусского жандарма. Я был готов к встрече с часовым. Часовой — это еще куда ни шло, но жандарм! Я даже принял его за товарища того самого жандарма, которого убил на берегу Саара, а потом долго таскал за собой. Чтобы не пуститься наутек, мне пришлось призвать на помощь все мое самообладание.
Не знаю, что могло его насторожить, то ли какое-то мое непроизвольное движение, то ли странность самого факта, что погонщик скота прогуливается в такое время по дороге, ведущей в Вирофле, но, как бы то ни было, он бросился ко мне, преградил дорогу и спросил:
— Вас куда?
Такая манера говорить по-французски вселила в меня надежду на спасение. Я подумал, что вряд ли нам удастся завязать долгую беседу.
Не открывая рта, я достал из кармана пропуск и показал ему.
— Караша, — сказал он, — карашо, куда?
Я неопределенным жестом показал ему, что иду вперед. Не хватало только, чтобы повторилась история, приключившаяся со мной в Куртижи. Ведь если я назову ему место, в которое направляюсь (которое, кстати, мне и самому было неведомо), он может захотеть пойти туда вместе со мной.
— Куда?
Я опять достал из кармана пропуск и сунул ему под нос, предварительно ткнув пальцем в подпись.
— Карашо, куда?
Надо было хоть что-нибудь ему ответить. Я напустил на себя глупый вид и выпалил:
— Свинья, колбаса, сосиски.
В ответ жандарм расхохотался. Наверняка он решил, что такой дурень не может представлять опасность. Отсмеявшись, жандарм отпустил меня на все четыре стороны.
Невдалеке стояла группа солдат. Они, не говоря ни слова, пропустили меня. Солдаты видели, как я беседовал с жандармом и показывал ему документы, поэтому еще одна проверка показалась им излишней.
Но это не означало, что отныне мне не страшны никакие проверки. Если я опять наткнусь на солдат, например, на пост или на часового, никто не станет слушать объяснения, что меня только что проверяли. К тому же может попасться офицер, который хорошо говорит по-французски, и будет непросто выкрутиться, если он начнет давить на меня разными вопросами. Погонщик скота, идущий в сторону Парижа, не может не вызывать подозрений. В лучшем случае меня отведут назад в Версаль. На этом я потеряю целый день и не смогу вновь попытаться дойти до Севра, потому что после первого задержания нельзя будет в том же самом месте попадаться им на глаза. Тут-то я и пожалел, что слишком рано покинул Версаль.
На мое счастье, весь день было пасмурно, ни один лучик солнца, как и положено в ноябре, ни разу не пробился сквозь свинцовые облака, и к вечеру начало темнеть гораздо раньше обычного.
Правда, в сгустившихся сумерках еще вполне можно было что-нибудь прочитать, что я и сделал, когда проходил мимо заброшенного дома, стоявшего без дверей и с выбитыми ставнями. На доме висел плакат, прочитав который, я окончательно впал в уныние. Там было написано, что жители, пойманные в лесу, будут немедленно арестованы.
Я даже пожалел, что прочитал это предупреждение, однако, от своего намерения не отказался, решив, что просто на меня свалилась еще одна угроза, не более того. К тому времени я уже вплотную подошел к лесу и решительно вошел в него. Пройдя несколько шагов по мелколесью, я остановился и лёг на землю, решив таким образом дождаться, когда окончательно стемнеет. В этой части леса когда-то добывали камень, и я сразу наткнулся на отвалы земли и большие ямы, в которых легко можно было спрятаться. Чтобы обнаружить меня в такой яме, пришлось бы свалиться в нее.
Долгожданная ночь наконец наступила, но вместо облегчения она принесла мне новые проблемы, потому что оказалась такой же серой и пасмурной, как и день, а следовательно — без луны и звезд на небосклоне. Беззвездное небо сильно ухудшило мое положение. От Вирофле до Бельвю и Медона совсем недалеко, каких-то семь или восемь километров, если идти по главной дороге. Но я не собирался спокойненько идти себе, насвистывая, у всех на виду. Как раз наоборот, следовало пробираться через лес, держась посередине между дорогой на Париж, которая была бы слева от меня, и дорогой на Шуази-ле-Руа, идущей по правую руку. А когда ночью идешь по лесу, то, чтобы не сбиться с пути, нужны звезды, светящиеся, как маяки, в лесной тьме. Если не будет звезд, тогда я неминуемо начну кружить по лесу, перепутаю лево и право и буду периодически выходить то на одну, то на другую дорогу, где меня, в конце концов, и схватят. А ведь еще надо обходить разбросанные по лесу посты и прятаться от прочесывающих лес патрулей. Однажды летом, а было это три года назад, во времена моей бурной молодости, я почти каждую ночь блуждал по этим лесам. Тогда я неплохо их изучил, но все-таки недостаточно хорошо, чтобы передвигаться практически наощупь. Сейчас единственными ориентирами для меня могли служить только звезды. В общем, я решил, что выйду из своего укрытия лишь в том случае, если они появятся на небе.