— Тогда ладно, — сказала я легкомысленно, пытаясь снять внезапно сгустившееся напряжение, — никаких вдохов-выдохов, — и демонстративно сжала губы.
Это помогло — он рассмеялся.
— Да нет, скорее, всё дело было в неожиданности.
Он поднял свободную руку и осторожно положил её на мою шею. Я сидела неподвижно. Холод его прикосновения мог бы стать предупреждением. Но страха не было. Были другие чувства…
— Вот видишь, — сказал он, — всё замечательно.
Кровь ускорила свой бег. Мне не хотелось этого, очевидно, что это всё усложняет. Конечно, Эдвард слышал бешеное биение пульса в моих венах.
— Этот румянец на твоих щеках очарователен, — пробормотал он. Мягко высвободил свою руку из моих, погладил мою щёку и вдруг обхватил лицо своими мраморными ладонями.
— Не двигайся, — прошептал он. Собственно, я и так уже застыла.
Он наклонился ко мне, медленно, пристально глядя мне в глаза. Затем внезапно, но очень нежно прикоснулся щекой к ямке у основания моей шеи. Шевелиться я была совершенно неспособна, даже если захотела бы. Я прислушивалась к его ровному дыханию и смотрела, как ветер и солнце играют его бронзовыми волосами — самым человеческим, что в нём было.
Нарочито медленно его руки соскользнули на мою шею. Я вздрогнула и услышала, как он задержал дыхание. Руки спустились к моим плечам и остановились.
Он повернул лицо, скользнул кончиком носа по моей ключице и нежно прижался щекой к моей груди.
Слушал моё сердце.
— Ах, — вздохнул он.
Я не знаю, сколько мы так просидели, может быть, долгие часы. Со временем биение моего пульса поутихло. Но Эдвард молчал и не двигался, держа меня в своих руках. Я знала, что в любой момент он может сорваться, и моя жизнь остановится. Очень быстро, я ничего не успею заметить. Но не могла заставить себя испугаться. И не могла думать ни о чём, кроме того, что он прикасается ко мне.
А потом он отпустил меня. Слишком скоро.
Глаза его были спокойны.
— В следующий раз будет не так тяжело, — сказал он удовлетворённо.
— А сейчас было тяжело?
— Не настолько ужасно, как я ожидал. А тебе?
— Нет, для меня это не было… ужасно.
Мои интонации его рассмешили.
— Ты знаешь, что я имел в виду. Вот, — он взял мою руку и приложил к своей щеке. — Чувствуешь, какая она тёплая?
Да, она была почти тёплой, его обычно ледяная кожа. Но я едва заметила это теперь, когда касалась его лица. Я ведь мечтала об этом постоянно, с самой первой встречи.
— Не двигайся, — прошептала я.
Никто не умеет так замирать, как Эдвард. Он закрыл глаза и словно превратился в камень.
Очень медленно, даже медленнее, чем он, внимательно следя за тем, чтобы не делать неожиданных движений, я погладила его щёку, нежно приласкала веко и лиловую тень в углублении под глазом. Обвела пальцем совершенный нос и затем, очень осторожно, безупречные губы. Он приоткрыл рот, и я почувствовала холодное дыхание на кончиках пальцев. Мне захотелось наклониться, вдохнуть его запах. Поэтому я убрала руку и откинулась назад, чтобы не заводить его слишком далеко.
Он открыл глаза — в них был голод. Не тот голод, что мог бы испугать меня, но тело моё напряглось, и пульс снова участился.
— Как мне хочется, — прошептал он, — как хочется, чтобы ты почувствовала, в какие сложные… запутанные ощущения погружаешь меня. Чтобы ты поняла.
Он прикоснулся к моим волосам, потом осторожно провёл рукой по моему лицу.
— Объясни мне, — выдохнула я.
— Не уверен, что смогу. Я говорил о голоде, вернее, жажде, которую я — достойное сожаления создание — испытываю к тебе. И думаю, ты можешь понять это, так или иначе. Хотя, — он улыбнулся, — как существо, не склонное к противоправным деяниям, вряд ли можешь в полной мере прочувствовать. Но, — его пальцы прикоснулись к моим губам, и я снова вздрогнула, — есть и другой голод. И его я не понимаю, он для меня как иностранный язык.
– Это я могу понять лучше, чем ты предполагаешь.
— Я не привык к таким человеческим эмоциям. Это всегда так?
— У меня? — я сделала паузу. — Нет, никогда. Никогда раньше.
Он взял мои руки в свои. Какая же я слабая по сравнению с его мощью.
— Я не знаю, как стать тебе ближе, — признался он. — Не знаю, смогу ли.
Я медленно наклонилась вперёд, предупреждая его взглядом, и прижалась щекой к его мраморной груди. Я слышала его дыхание, и ничего больше.
— Этого достаточно, — вздохнула я, закрывая глаза.
Каким-то очень человеческим жестом он обхватил меня руками и прижался щекой к моим волосам.
— А у тебя хорошо получается, ты себя недооцениваешь, — заметила я.
— У меня же остались человеческие инстинкты. Возможно, очень глубоко спрятанные. Но они есть.
Ещё одно неизмеримо долгое мгновение мы сидели, прижавшись друг к другу. А я гадала, так же ли ему не хочется двигаться, как мне. Но не могла не заметить, что постепенно темнеет, и тени деревьев удлиняются. Я вздохнула.
— Нам пора уходить.
— Я думала, ты не умеешь читать мои мысли.
— Кое-что проясняется, — я услышала улыбку в его голосе.
Он взял меня за плечи, и я взглянула в его лицо.
— Можно я кое-что тебе покажу? — спросил он с внезапно вспыхнувшим в глазах возбуждением.
— Что покажешь?
— Как я передвигаюсь по лесу, — он заметил выражение моего лица. — Не бойся, тебе ничего не угрожает, и мы доберёмся до твоего пикапа намного быстрее, — на губах его появилась знакомая, невыразимо прекрасная кривоватая улыбка, и моё сердце едва не остановилось.
— Ты превратишься в летучую мышь? — спросила я с опаской.
— Что-то подобное я уже слышал, — рассмеялся он.
— Ну, правильно, я уверена, что ты постоянно проделываешь такие штуки.
— Давай, трусишка, взбирайся мне на спину.
Я немного помедлила, надеясь, что он шутит. Заметив мои колебания, он улыбнулся и дотянулся до меня. Сердце отреагировало мгновенно, и хотя он не слышал моих мыслей, меня снова выдал участившийся пульс. Затем он взгромоздил меня себе на спину безо всяких усилий с моей стороны и обхватил себя моими руками и ногами так туго, что нормальный человек на его месте наверняка задохнулся бы. У меня было ощущение, что я обнимаю камень.
— Я немного тяжелее, чем рюкзак, — предупредила я.
— Ха, — фыркнул он, и я почти услышала, как он закатывает глаза. Никогда раньше я не видела его в таком приподнятом настроении.
Он испугал меня — внезапно схватил мою руку, прижал ладонь к своему лицу и глубоко вдохнул.
— С каждым разом всё легче и легче, — пробормотал он.
И побежал.
Если бы я никогда не боялась смерти в его присутствии, сравнивать ощущения мне было бы не с чем. Он летел сквозь тёмные, плотные заросли как пуля, как призрак. Не было слышно ни звука, словно ноги его вообще не касались земли. Дыхание его оставалось ровным, казалось, этот бег не требовал от него никаких усилий. Но деревья пролетали мимо со страшной скоростью, всего в нескольких дюймах от нас. Я была в таком ужасе, что боялась закрыть глаза, хотя холодный ветер хлестал по лицу и обжигал их. Ощущение было такое, словно я высунула голову в иллюминатор самолёта во время полёта. И впервые в жизни я почувствовала отвратительную дурноту морской болезни.
А потом всё кончилось. Путь, который утром мы преодолели за несколько часов, сейчас потребовал нескольких минут.
— Бодрит, не правда ли? — спросил он высоким, возбуждённым голосом.
Он стоял неподвижно, ожидая, пока я слезу. Я попыталась, но тело не слушалось. Так и висела, обхватив его руками и ногами, а голова очень неприятно кружилась.
— Белла? — спросил он тревожно.
— Наверное, мне надо полежать, — ответила я, ловя ртом воздух.
— О, прости, — он подождал ещё, но я по-прежнему не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.
— Кажется, мне нужна помощь, — призналась я.
Он тихо рассмеялся и осторожно ослабил мёртвую хватку моих рук на своей шее. Сопротивляться его железной силе моё тело не смогло. Затем он повернул меня вокруг себя, так что мы оказались лицом к лицу, и побаюкал меня на руках, как ребёнка. Подержал меня ещё немного, а потом опустил на пружинистый папоротник.
— Как ты себя чувствуешь?
Я не очень понимала, чувствую ли я себя вообще.
— Голова кружится.
— Опусти голову между колен, — я попробовала, и это помогло. Я медленно вдыхала и выдыхала, он сидел рядом. Время шло, и, наконец, я почувствовала, что могу поднять голову. В ушах гулко звенело.
— Мне следовало догадаться, что это не лучшая идея, — задумчиво произнёс он.
Я попробовала добавить позитива, но голос прозвучал слабо:
— Нет, было очень интересно.
— Ха! Да ты же бледная, как привидение. Как я.
— Наверное, надо было закрыть глаза.
— Не забудь об этом в следующий раз.
— В следующий раз, — простонала я.
Он рассмеялся, по-прежнему пребывая в прекрасном расположении духа.
— Выпендрёжник, — буркнула я.
— Белла, открой глаза, — тихо сказал он.
Его лицо было совсем рядом с моим. И снова меня ошеломила его красота — роскошь, к которой я никак не могла привыкнуть.
— Я думал, пока бежал… — он сделал паузу.
— Надеюсь, о том, чтобы не врезаться в дерево.
— Глупышка, — хмыкнул он. — Бег — моя вторая натура, тут не о чем думать.
— Выпендрёжник, — снова пробурчала я.
Он улыбнулся.
— Нет, — продолжал он. — Я думал о том, что хочу кое-что попробовать, — и опять обхватил моё лицо обеими руками, а я снова перестала дышать.
Он помедлил в нерешительности — и для этого у него были свои причины.
Не так, как медлит мужчина, собирающийся поцеловать женщину, изучая её реакцию, пытаясь понять, как она это воспримет. Или продлевая мгновения предвкушения, иногда даже более чудесные, чем сам поцелуй.
Эдвард медлил, потому что изучал самого себя, пытаясь понять, насколько это безопасно, насколько он контролирует свои инстинкты.
А потом холодные мраморные губы очень нежно прижались к моим губам.