— А… откуда ты знаешь, как меня зовут? — выпалила я.
Его мягкий смех очаровывал.
— Ну, я думаю, каждый тут знает, как тебя зовут. Все в городе ждали твоего приезда.
Я слегка поморщилась — примерно так и обстояли дела.
— Нет, — я продолжала глупо выяснять, — я имела в виду, почему ты назвал меня Беллой?
Он озадачился на секунду:
— Предпочитаешь, чтобы тебя называли Изабеллой?
— Нет, мне нравится Белла… но я подумала… ведь Чарли… то есть мой отец… ну, он обычно называет меня за глаза Изабеллой. Поэтому все именно так меня и зовут, — я попыталась объясниться, чувствуя себя при этом совершеннейшей идиоткой.
— О… — только и смог сказать он. В смущении, я отвела глаза.
К моему огромному облегчению, мистер Беннер наконец начал урок. Я попыталась сосредоточиться на пояснениях, которые он давал к сегодняшней лабораторной. Образцы в коробках были расположены не по порядку. Работая в паре, мы должны были упорядочить стёклышки с образцами клеток корня репчатого лука по фазам митоза и подкрепить это соответствующими записями. Учебником пользоваться было нельзя. Нам давалось двадцать минут, после чего мистер Беннер проверит, кто как справился с заданием.
— Начали, — скомандовал он.
— Дама первая? — спросил Эдвард. Я посмотрела на него. Он улыбался кривой улыбкой, но это было так красиво, что я уставилась на него завороженно, как ненормальная.
— Или я начну, если пожелаешь, — улыбка исчезла; очевидно, он засомневался в полноценности функций моего мозга.
— Нет, — сказала я, краснея, — я начну.
Я решила покрасоваться немного, совсем чуть-чуть. Эту лабораторную мне уже приходилось делать, так что я знала, что искать. Всё было довольно просто. Я поместила первое стёклышко в микроскоп и быстро сменила разрешение на x40. Секунду я рассматривала образец.
Мой вердикт был однозначен:
— Профаза.
— Не возражаешь, если я взгляну? — спросил он, когда я стала убирать стеклышко. Его рука перехватила мою, останавливая. Пальцы были ледяные, как если бы он подержал их в сугробе, прежде чем войти в класс. Но руку свою я отдёрнула не поэтому. Его прикосновение было подобно электрическому разряду.
— Извини, — пробормотал он, тут же убрав руку. Но потом потянулся к микроскопу. Я следила за ним, всё ещё потрясенная, пока он изучал образец, на что ему понадобилось гораздо меньше времени, чем мне.
— Профаза, — согласился он, аккуратно вписывая это в первую графу нашей лабораторной. Он быстро сменил стёклышко на следующее, бросил беглый взгляд в микроскоп.
— Анафаза, — проговорил, тут же вписывая это в тетрадь.
Я напустила на себя безразличный вид:
— Можно мне?
Он усмехнулся и подвинул ко мне микроскоп.
Я с нетерпением заглянула в окуляр. И только для того, чтобы разочароваться. Чёрт побери, он прав!
— Образец номер три?
Я, не взглянув на него, протянула руку.
Он вручил мне образец, тщательно следя за тем, чтобы не прикоснуться к моим пальцам. Я постаралась как можно быстрее рассмотреть срез.
— Интерфаза.
Микроскоп я подтолкнула к нему до того, как он сам попросил. Он бросил лишь краткий взгляд и стал записывать. Я могла бы записать результат первая, но меня устыдил его ровный изящный почерк. Не хотелось испортить страницу своими уродливыми каракулями.
Работу мы закончили раньше всех. Майк с соседкой сравнивали два образца снова и снова, некоторые искали ответ в тайно открытых под партой учебниках.
Мне ничего не оставалось, кроме как по возможности не смотреть на него… безуспешно. Я подняла глаза — он смотрел на меня, с тем же непостижимым выражением сожаления во взгляде. И тут мне стало понятно, что именно изменилось в его лице.
— Ты носишь линзы? — не задумываясь, ляпнула я.
Мой неожиданный вопрос озадачил его.
— Нет.
— А… — я смутилась, — Мне показалось, что что-то не так с твоими глазами.
Он пожал плечами и отвернулся.
Но если серьёзно, то я была уверена, что с его глазами что-то не так. Я чётко помнила совершенно чёрный оттенок в последнюю нашу встречу — уж очень цвет радужки контрастировал с бледностью его кожи и рыжиной волос. Сегодня это был абсолютно другой цвет: необычно охряной, темнее жжёного сахара, но с похожим золотистым отливом. Мне было непонятно, как подобное возможно, если только по какой-то причине он не соврал про линзы. Или, может быть, это Форкс сводит меня с ума в буквальном смысле этого слова.
Я посмотрела на его руки. Они снова были сжаты в кулаки.
К нашей парте подошел мистер Беннер, выяснить, почему мы не работаем. Он увидел полностью выполненную лабораторную, потом стал вчитываться в ответы более внимательно.
— Эдвард, не кажется ли вам, что Изабелла имела полное право поработать с микроскопом? — поинтересовался мистер Беннер.
— Белла, — машинально поправил Эдвард. — Вообще-то, она определила три из пяти.
Теперь мистер Беннер смотрел на меня, правда, довольно скептически.
— Вы выполняли эту лабораторную раньше? — задал он мне простой вопрос.
Я робко улыбнулась:
— Не с корнем репчатого лука.
— С зародышем трески?
— Верно.
Мистер Беннер кивнул.
— Программа в Финиксе опережает нашу?
— Да.
— Ну что же, — произнес он через секунду, — это даже хорошо, что вы сели вместе.
Отходя, он бормотал себе под нос что-то ещё. Он ушёл, и я снова стала разрисовывать тетрадку.
— Так жаль, что снег кончился, правда? — спросил Эдвард. Кажется, ему приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы поддерживать светскую беседу. Паранойя овладела мной снова. Это как если бы он подслушал наш с Джессикой разговор за ленчем и пытался доказать мне, что я была не права.
— Не думаю, — честно ответила я, вместо того, чтобы притвориться нормальной, как все другие люди. Я старалась освободиться от глупой подозрительности и не могла сконцентрироваться.
— Тебе не нравится холод, — это не звучало как вопрос.
— И сырость.
— Форкс, должно быть, не слишком подходящее для тебя место, — заключил он.
— Не представляешь, насколько, — мрачно буркнула я.
То, что я сказала, привело его в некоторое подобие ступора, мне сложно было даже представить — по какой причине.
Его лицо отвлекало, я попыталась больше не смотреть ему в глаза, даже если того требовала обычная вежливость.
— Так зачем же ты сюда приехала?
Никто ещё ни разу не задавал мне этого вопроса — вот так напрямик.
— Сложно объяснить…
— Я попытаюсь понять, — настаивал он.
Я выдержала долгую паузу, а потом снова совершила ошибку, встретившись с ним взглядом. Его тёмно-золотистые глаза смутили меня, и я ответила, не задумываясь:
— Моя мама снова вышла замуж.
— Это не звучит как-то по-особенному сложно, — заметил он, однако, с внезапной симпатией — Когда это произошло?
— В прошлом сентябре, — голос мой исполнился грусти, неожиданной для меня самой.
— И он тебе не нравится? — предположил Эдвард, по-прежнему вполне миролюбиво.
— Нет, Фил хороший. Немного молод для мамы, но вполне милый.
— Тогда почему ты не осталась с ними?
Мне была не ясна причина такого интереса, но он продолжал смотреть на меня и глаза его были внимательны, как если бы скучнейшая история моей жизни являлась чем-то жизненно важным.
— Филу приходится много ездить. Он зарабатывает на жизнь бейсболом, — добавила я с полуулыбкой.
— Я должен был слышать о нем? — спросил он, улыбнувшись в ответ.
— Скорее всего, нет. Он не настолько хорош. Всего лишь младшая лига. Но разъезжать приходится много.
— И твоя мать отправила тебя сюда, чтобы путешествовать вместе с мужем, — это снова прозвучало как утверждение, а не вопрос.
Я вскинула подбородок.
— Нет. Она не отправляла меня сюда. Это добровольная ссылка.
Его брови сошлись в одну линию.
— Не понимаю, — сознался он, и этот факт, казалось, очень его удручал.
Я вздохнула. Зачем я всё это ему объясняю? Он продолжал озадаченно смотреть на меня.
— Она поначалу оставалась со мной, но скучала по мужу. И чувствовала себя несчастной… Поэтому я решила, что настало время отправиться к Чарли, — закончила я угрюмо.
— А теперь несчастна ты сама, — замечание было очень точным.
— И? — с вызовом спросила я.
— Это несправедливо, — он пожал плечами, но глаза оставались напряжёнными.
Я невесело рассмеялась.
— Разве тебе никто не говорил? Жизнь вообще несправедливая штука.
— Уверен, я где-то это уже слышал, — сухо промолвил он.
— Поэтому и говорить не о чем, — я всё ещё недоумевала, почему он на меня так смотрит.
Взгляд его сделался оценивающим.
— Держишься отлично, — медленно проговорил он. — Но готов поспорить, тебе гораздо хуже, чем ты хочешь показать.
Я состроила гримасу, еле удержавшись, чтобы вдобавок, как пятилетний ребенок, не показать ему язык, и отвернулась.
— Я не прав?
Я сделала вид, что пропустила вопрос мимо ушей.
— Сомневаюсь, — продолжал он самоуверенно.
— А тебе-то какое дело? — разозлилась я и уткнулась взглядом в курсирующего по классу мистера Беннера.
— Хороший вопрос, — сказал он тихо, словно бы самому себе.
Он замолчал, и я поняла, что иного ответа не получу. Вздохнув, я хмуро уставилась на доску.
— Я тебя раздражаю? — спросил он обеспокоенно.
Я обернулась к нему и снова, не задумываясь, сказала правду:
— Не ты. Я злюсь на себя. На моем лице ясно написаны все мои мысли. Мама всегда называла меня своей открытой книгой.
Я нахмурилась.
— Напротив, я считаю, тебя очень сложно прочесть, — и это после всего, что я выболтала, и о чём он сам догадался!
— Тогда, наверное, ты очень хороший чтец, — парировала я.
— Обычно так и есть, — он широко улыбнулся, сверкнув безупречными белоснежными зубами.
Мистер Баннер призвал класс к порядку, и я с облегчением свернула беседу. Мне просто не верилось — я только что расписывала свою унылую жизнь этому необычному, красивому юноше, который, вполне возможно, презирает меня. Он, казалось, был поглощён нашей беседой, но вот сейчас, когда я подсматривала за ним краем глаза, могла видеть — он снова отодвинулся от меня, руки его сжимали края парты с явным напряжением.