Как ни странно, Владимир Львович поддержал все перестановки. Тестя занимала эта схватка, он с любопытством наблюдал за новым положением фигур на шахматной доске. Видимо, своим азартом отец заразил и его.
Даже Марков и Казимир казались обескураженными этой новой жестокой силой. Отец давил команду Румянцева открыто, наглым натиском, как дворовый хулиган, но эта стратегия работала успешно. И Максиму неожиданно понравилось вместе с ним идти вперед «по беспределу». Лязгая железными когтями, Москва учила ремеслу вероломства, и Максим запоминал урок. Жить стало интересно и весело, только домашняя обстановка тяготила его.
Кристина тяжело переносила беременность. Новый год они встречали вдвоем в Париже, и всю неделю Максим чувствовал себя заложником ситуации. Ее тошнило в самолете и в гостиничном номере, она то плакала и упрекала его, то ластилась и требовала нежности. В музее она скучала, в толпе ей становилось нехорошо, зато она могла часами примерять туфли и кофточки в торговых галереях. Бо́льшую часть купленных сувениров она оставила в гостиничном номере.
Дома не стало лучше, но у проблемы появилось решение. Максим взял привычку подниматься рано и возвращаться домой после девяти, окончательно перебрался в гостевую спальню. Кристина проходила обследования, в коридорах клиники встречала новых подруг, с которыми теперь часами обсуждала диеты для разных периодов кормления и гигиену новорожденных. Все же он продолжал выслушивать ее отчеты о самочувствии, изображать внимание к всегда преувеличенным недомоганиям, разрешать вопросы, с которыми не справлялся ее маленький негибкий ум. Максим даже удивлялся собственному терпению. Но что будет, когда ребенок появится на свет и добавит к нервным припадкам жены нескончаемый крик, детские болезни, грязные памперсы и отрыжку?
В марте ее невроз совершил новый виток. Она снова стала наряжаться, чуть не каждый день покупала Максиму подарки, вставала по утрам, чтобы приготовить завтрак. Он часто ловил на себе ее взгляд, полный беспокойства. Иногда тревога прорывалась наружу. Она спрашивала: «Я очень некрасивая с животом? Ты меня больше не любишь? Ты ведь не бросишь меня?» Он утешал ее как мог, она успокаивалась, оставляла его в покое, но через пару дней все повторялось заново.
В начале марта из секретариата тестя пришло официальное приглашение на гала-концерт для Фонда попечителей и спонсоров Императорского театра, и Кристина страшно обрадовалась, стала готовиться к будущему празднику. Она объяснила Максиму, что этот вечер, как придворный бал, и приглашение в ложу означают повышение статуса, приобщение к верхушке правящей элиты. Что все ее подруги хотят попасть на гала-концерт, но счастье выпадает только избранным. Она заказала платье, в назначенный день парикмахер три часа завивал ее волосы и накладывал макияж. Ей снова было нехорошо, но к нужному времени она собралась и, худенькая, нарядная, с огромным животом, прикрытым кружевной пелеринкой, опираясь на руку Максима, вышла к машине.
Театр взяла в оцепление вооруженная охрана, опора и символ верховной власти. Водитель предъявил пропуск, Максиму пришлось показать приглашение. За оцеплением собралась небольшая толпа зевак. Они смотрели, как подъезжают к парадному входу сверкающие черным лаком автомобили, как летними бабочками выпархивают на снег нарядные женщины на шатких каблуках, как мужчины взбегают по лестнице моложавой пружинистой походкой. Ожидая своей очереди, Максим думал, что до последних дней существования человечества, даже за минуту до ядерного взрыва, зеваки будут смотреть из-за плеч охранников на то, как женщины в мехах и мужчины с кожистыми затылками упругой и твердой походкой хозяев поднимаются по ступеням дворцов.
Кристина нервными движениями снова и снова припудривала пятна на лице, обращала к нему полные тревоги глаза:
— Я очень плохо выгляжу? Мне не надо было ехать?
— Раз уж поехала, возьми себя в руки, — потребовал он. — Ты выглядишь абсолютно нормально для женщины на последнем месяце беременности.
На ее глаза навернулись слезы:
— Почему ты стал такой злой?
Он промолчал, скрипнув зубами, но все же заставил себя протянуть руку и сжать ее холодную влажную ладошку — нельзя было позволить ей затеять домашнюю сцену на глазах чужих людей.
— Прости. Ты правда выглядишь хорошо.
Служители в ливреях, в белых перчатках встречали гостей у гардероба и провожали в фойе. Архаичная фурнитура обнажала суставы сословного скелета общества. Здесь, в оперном театре, принципы демократии не действовали никогда и власть открыто получала желаемые почести. Театральные лакеи исполняли свои роли убедительно, как и важные господа. Старозаветные чиновники и даже либеральные журналисты, в небольшом количестве допущенные в фойе, внезапно обретали светский лоск, вельможные манеры, а прислуга сгибалась в поклонах, принимая меховые накидки дам. Максима будоражила причастность к избранным, посвящение в тайный орден сильных мира.
Женщины окружили Кристину, и Максим с облегчением отдал ее, повеселевшую, с сияющими глазками, на попечение Галины, жены Юрия Минаевича. Муж тоже был здесь. В смокинге и подпиравшем багровую шею воротничке, он еще больше напоминал выходца из преисподней.
Подошел и Владлен Василевский. С бритым черепом, в черной бабочке над воротником крахмальной сорочки, он словно готовился к пробам на роль в экранизации «Крестного отца». Мужчины повели Максима по кругам олимпа.
— Видишь тот, лысый? Судится со всеми тремя бывшими женами. А моделька с большими титьками — его новая. Я бы вдул!
— Долговязый, банковская группа. Спортсмен. Никто не знает, кого он трахает. Говорят, кладет с собой в постель биатлонную винтовку.
— А вон стоит пузатый, с платком в кармашке, — косил выпуклым глазом Юрий Минаевич. — Сожрал два металлургических завода. А репутация — такую полезно иметь, когда тебя с общего режима в «крытку» переводят.
Василевский кивал в сторону окон:
— Спонсоры партии, о них хорошо или ничего.
Максим спросил про старика, который выглядел так, будто уже умер, но колдун оживил его, чтобы он мог еще немного приподняться на падении нефтяных акций.
— Это был уважаемый человек, занимался разработками на шельфе. А потом его заставили компанию продать, стал просто богатый еврей. Без влияния.
— В чем ошибка избирателя? Он думает, что главное в жизни — это бабло. Думает, добуду душистый лимон и получу ключи от рая. Этим простой народ и отличается от тех, кто принимает решения за него. Надо четко понимать, деньги почти ничего не значат. Главное в жизни — это люди и отношения.
— Так что смотри и делай выводы. Здесь все, кто крутит шестеренки.
Женщины в изысканных нарядах громко обсуждали деликатные темы:
— Господи, девственность можно восстановить элементарно! Иди к Бакирхановой. У меня подруга три раза выходила замуж, и каждый раз девочкой. Заодно сделаешь лазерную коррекцию половых губ.
— Я не ношу бриллианты. Ты что, не понимаешь? Девушка моего возраста в бриллиантах — это вульгарно. Мои камни — изумруд и александрит.
— Мужчину надо подстегивать, чтоб он не начал тебя угнетать. Надо держать его в тонусе. Я использую свечи и шелковое белье.
Максим смотрел по сторонам, узнавал депутатов, предпринимателей, руководителей телеканалов. Хозяин железных дорог хохотал над шутками министра, алюминиевый магнат делал селфи с двумя губастыми моделями. В буфете ультра-либеральные прозападные журналисты, объединившись с идейными противниками, проталкивались к фуршетным столам.
— У нас же как, украл в России — вложил за бугром. И пока царствует эта философия, мы так и будем для Запада точкой отсоса, — привычно рассуждал Василевский, на разные лады поворачивая пару банальных идей. — При этом учти, наши паразиты еще вреднее западников. Во-первых, их больше. Во-вторых, они идейные. Глобализация им дороже матери, отца и красного словца. Если человек на своей родине только зарабатывает, а сбережения его в швейцарском банке, бизнес на Кайманах, а вся его семья живет в Провансе или в Эр-Рияде — куда он будет рваться телом и душой? Поэтому господа вроде вашего Глеба Румянцева и убеждают друг друга, что народ у нас — генетический мусор, что экономика наша разорвана в клочья и все поросло крапивой от Амура до Днепра.
Юрий Минаевич поддакивал:
— Главное, мы начали это осознавать. Америка семьдесят лет внедряла нам свою идеологию. Лучше мертвый, чем красный. У них же кровь зеленая. Баксы, грины, бабло.
— Во-во, и кровь, и плоть, национальная идея. Но России сегодня дается шанс повернуть историю на сто восемьдесят градусов. Потому что к русским прививка золотом не прижилась. Сейчас вот это стало понятно, буквально вчера.
Оба были в курсе финансовых решений отца и в целом одобряли их.
— Все понимают, куда он крутит руль. Легализация и возвращение активов в реальный сектор. Это многим не нравится.
— Офшорный карман штука заманчивая, много можно спрятать. Только карман-то чужой.
— Вон британцы уже начали счета контролировать, завтра недвижимость, потом еще какие-нибудь санкции введут.
— Так что цени и содействуй. И тестя уважай, он человек мудрый, он мыслит стратегически.
Максим не возражал. Он знал, что Юрий Минаевич связан с секретным отделом, который собирает компромат на крупный бизнес, а Василевский помогает отцу на уровне силовиков разруливать вопросы с зарубежными хозяевами кипрских банков и трастовых фондов. «Опасный, но полезный», — говорил про Владлена отец.
Неожиданно Максим увидел Марьяну. Она приехала с пузатым московским чиновником, давним приятелем деда. Кажется, пару лет назад у нее был роман с этим Саловым. В белом костюме, на высоких шпильках, она выглядела довольно эффектно, но трудно было привыкнуть к переменам в ее внешности, к пухлым губам и высоким скулам. Она к тому же высветлила волосы и стала казаться моложе, но Максим не мог отделаться от чувства, будто на ее прежнее лицо натянули силиконовую маску.
Держалась она все так же неуверенно, а без главного качества природной красавицы — привычки быть красивой — все ухищрения хирургов были напрасны. Она улыбалась с такой натужной веселостью, что Максиму захотелось подойти и спросить, какие антидепрессанты она принимает, чтобы посоветовать жене. Впрочем, злых мыслей и злых речей хватало вокруг и без него.