марта 1920 года Александра Крупского эстонцы освободили. Ленин написал торговому уполномоченному РСФСР в Эстонии Исидору Эммануиловичу Гуковскому, недавнему наркому финансов: «Благодарю за Крупского, его отправьте в Гатчину».
Владимир Ильич позаботился и о его детях. Сын двоюродного брата Надежды Константиновны — Михаил Александрович Крупский по рекомендации Ленина поступит в инженерное училище, на флоте дослужится до вице-адмирала. А племянница Крупской станет трудиться в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В советское время это была престижная работа.
Чем хуже чувствовал себя сам Ленин, с тем большей готовностью он откликался на просьбы тех, кого знал и ценил.
Секретарь доложила Владимиру Ильичу:
— Очень болен Юлий Осипович Мартов. Он плох.
Лидера меньшевиков Юлия Мартова называют «великим неудачником», потому что он потерял свою партию. На первом съезде Советов в июне 1917 года меньшевиков было в два с половиной раза больше, чем большевиков. Совет рабочих и солдатских депутатов в Петрограде создали меньшевики. Во ВЦИК меньшевики в сентябре-октябре 1917 года играли ведущую роль.
А после большевистского переворота другие левые социалисты растерялись. Меньшевики не могли понять, как их товарищи по подполью и эмиграции могли узурпировать власть. Сам Мартов был избран членом ВЦИК, затем депутатом Моссовета. Но умеренность в России не ценится, и меньшевики быстро утратили свои позиции.
— Что врачи говорят? — огорчился Ленин. — Диагноз поставили?
— Туберкулез.
— Так немедленно ехать в Швейцарию, в санаторий!
— Дорогое удовольствие.
— Надо помочь, — констатировал Владимир Ильич. — Почему он сразу ко мне не обратился?
— Вы же знаете щепетильность Юлия Осиповича.
— Попросите Сталина оформить решением политбюро выделение денег − ну, сколько нужно, − Мартову на лечение.
Кабинет Сталина
Помощник вошел к генеральному секретарю ЦК партии большевиков с отпечатанным на пишущей машинке проектом решения политбюро.
— Владимир Ильич просил оформить.
Сталин небрежно просмотрел текст и, не подписав, вернул ему страницу.
— Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего дела? Ищите себе для этого другого секретаря, — грубо ответил Сталин.
— Владимир Ильич будет чрезвычайно расстроен и рассержен, — предупредил помощник.
Сталин только хмыкнул − пренебрежительно. Он не сомневался, что, заняв принципиальную позицию, поступил правильно, по-ленински.
«Если дышит — душите»
Задолго до Октября один социал-демократ, слушатель эмигрантской партийной школы во французском городке Лонжюмо, решительно не согласился с молодым тогда Владимиром Ильичом, который уверенно предсказывал: в будущей революции меньшевики не будут союзниками, они могут только мешать нам, большевикам. После занятия он неодобрительно заметил Ленину:
— Уж очень вы, Владимир Ильич, свирепо относитесь к меньшевикам.
Все-таки и большевики, и меньшевики принадлежали к одной и той же партии — социал-демократической, разделяли базовые ценности и идеи. До 1917 года революционеры легко переходили из одного крыла в другое. Разногласия касались тактики и методов. Меньшевики, скажем, были противниками терактов и ограблений банков, как тогда говорили, — эксов, которыми занимались, добывая деньги, большевики.
Ленин, усевшись на велосипед, выслушал его без интереса и посоветовал:
— Если схватили меньшевика за горло, так душите.
— А дальше что?
— Прислушайтесь: если дышит, душите, пока не перестанет дышать.
И укатил на велосипеде.
На заседании ЦК партии большевиков вскоре после революции Ленин недовольно заметил товарищам:
— Мы часто чересчур добродушны. Мы должны применить силу.
14 ноября 1917 года Ленин выступал на заседании Петербургского комитета партии:
— Когда нам необходимо арестовывать — мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришел и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.
На съезде Советов Ленин объявил:
— Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, — да, мы за такое насилие!
Некоторые большевики пугались ленинских слов.
Александра Михайловна Коллонтай недолго пробыла министром. Не согласившись с мнением большинства наркомов, демонстративно вышла из состава правительства. Сидя теперь уже не в президиуме, а в зале, внимательно следила за разгоравшейся на партийном съезде дискуссией о методах управления — страной и партией.
Ленин назвал внутрипартийную демократию вредной, считая, что излишние дискуссии и выборность руководителей должны остаться в прошлом:
— Это был период сплошной коллегиальности. Из этого исторического факта не выскочишь. Но когда говорят, что коллегиальность — школа управления… Нельзя же все время сидеть в приготовительном классе школы! (В зале аплодисменты.) Этот номер не пройдет. Мы теперь взрослые, и нас будут дуть и дуть во всех областях, если мы будем поступать, как школьники… Все эти крики о назначенцах, весь этот старый, вредный хлам, который находит место в разных резолюциях, разговорах, должен быть выметен… Некоторые меньшевики и эсеры требуют замены единоличия коллегиальностью. Извините, товарищи, этот номер не пройдет! От этого мы отучились.
На трибуну вышла Александра Коллонтай. Она рассказала, как партийные секретари мешали ей излагать ее взгляды и в результате она с трудом издала брошюру «Рабочая оппозиция» тиражом всего полторы тысячи экземпляров:
— Товарищи, каждый из нас, кто работает на местах, в массе, знает, что приходится сталкиваться с ужасающими картинами условий, в которых находятся наши товарищи-рабочие, и замалчивать этого нельзя, незачем. Наоборот, нужно вскрыть эту болезнь. Несмотря на все наше личное отношение к Владимиру Ильичу, — я думаю, что мы все в глубине души имеем к нему исключительное чувство, — несмотря на это, мы не можем не сказать, что его доклад мало кого удовлетворил. Ждали от него ответа на те события, которые происходят у нас в советской трудовой России, — события грозные, чреватые последствиями. Мы ждали, что в партийной среде Владимир Ильич скажет, какие меры ЦК принимает, чтобы эти события не повторялись. Но Владимир Ильич обошел вопрос о Кронштадте и вопрос о Питере и о Москве…
Коллонтай не понимала и не принимала происходивших в партаппарате перемен:
— Партия требует голого подчинения, механической дисциплины. А мы должны обеспечить широкую, развернутую демократию. Если партия не хочет превратиться в секту, оторванную от народа, надо признать право различных партийных течений на свободные дискуссии, дать им возможность защищать свои взгляды через массовую печать, выпускать любые «вредные» брошюры, как, например, моя брошюра «Рабочая оппозиция»…
Владимир Ильич отверг все критические замечания оппозиции и отстаивал право партии монопольно управлять всем и вся:
— Пока мы, ЦК партии и вся партия, будем администрировать, то есть управлять государством, мы никогда не откажемся от «перетряхивания», то есть смещения, перемещения, назначения, увольнения и прочего. Не надо теперь оппозиции, товарищи: не то время! Либо — тут, либо — там. И я думаю, что партийному съезду придется этот вывод сделать, что для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций! (Аплодисменты.) У вас есть желание дискутировать, но, кроме общих заявлений, вы ничего не даете. Вместо этого вы занимаетесь чистейшей демагогией… Это демагогия, на которой базируются анархистско-махновские и кронштадтские элементы.
Руководители партии никогда не видели Ленина таким разъяренным.
Его слова другие воплощали в жизнь.
Нарком юстиции с декабря 1917 года по март 1918 года левый эсер Исаак Захарович Штейнберг, совершенно отчаявшись, обратился к Ленину:
— Для чего же тогда народный комиссариат юстиции? Назвали бы его комиссариатом по социальному уничтожению, и дело с концом!
— Великолепная мысль, — моментально отозвался Ленин. — Это совершенно точно отражает положение. К несчастью, так назвать его мы не можем.
Без билета мы нули
— Слышали новый стишок, Владимир Ильич? — спросила секретарь.
Ленин вопросительно посмотрел на нее.
— А вот. — Она держала в руках свежий номер сатирического журнала:
Партбилетик, партбилетик,
Оставайся с нами.
Ты добудешь нам конфет,
Чая с сухарями.
Словно раки на мели
Без тебя мы будем.
Без билета мы нули,
А с билетом люди.
Дочитав, спросила:
— Правда, смешно? И похоже на правду.
Она не развеселила Ленина.
От желающих вступить в партию, стоявшую у власти, отбоя не было. Новые люди хлынули в партию. Но они не радовали вождя.
Слова Владимира Ильича можно было принять за жалобу:
— Новое поколение партийцев не очень ко мне прислушивается. Тут интрига сложная. Используют, что умерли Свердлов, Загорский и другие. Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне… Это мне крайне больно. Но это факт… Новые пришли, стариков не знают. Рекомендуешь — не доверяют. Повторяешь рекомендацию — усугубляется недоверие, рождается упорство. «А мы не хотим!»
— А что же делать?
— Ничего не остается, — бодрился Ленин, — начать сначала, боем завоевать новую молодежь на свою сторону.
Свободная камера на Лубянке
Неспешно, расхаживая по комнате, Сталин возмущенно внушал своим помощникам:
— Старики мешают новым кадрам продвигаться. В основном это эмигранты, которые полжизни прожили вне России. Эти люди на самом деле партии не знали. От партии стояли далеко. Их следовало бы назвать чужестранцами в партии… В партии нет порядка. А Владимир Ильич болен. Все вожди тянут в свою сторону. Превратились в удельных князей, у каждого свое хозяйство, и к нему не подступись. Надо заставить всех грести в одну сторону.