Однажды ночью мимо ее убежища прошло стадо оленей. Она настолько обезумела от жажды, что напала на них, не задумываясь. Силы вернулись к ней, и она вдруг поняла: у нее есть выход. Ведь ей и в прошлой жизни случалось есть оленину. За несколько последующих месяцев у нее появилась новая система взглядов. Она могла существовать, не превращаясь в демона. Так она вновь обрела себя.
И решила не терять времени даром. Карин всегда была умна и стремилась к знаниям, а теперь впереди у нее была целая вечность. По ночам она занималась, днем строила планы. Потом вплавь добралась до Франции…
– Вплавь до Франции?
– Бо, люди и тогда переплывали Ла-Манш, – терпеливо напомнила она.
– Ты права, конечно. Просто подробность выглядит забавно. Продолжай.
– Надо сказать, что все мы отлично плаваем…
– И всё-то вы делаете на «отлично», – пробормотал я.
Она ждала, вскинув брови.
– Извини, больше не буду перебивать. Честное слово.
Она загадочно усмехнулась и закончила фразу:
– …потому что нам, строго говоря, не обязательно дышать.
– Тебе…
– Нет-нет, ты же обещал, – она рассмеялась и легко приложила холодный палец к моим губам. – Так ты будешь слушать или нет?
– Сначала ошарашила меня, а теперь ждешь, что я буду молчать? – невнятно пробормотал я, задевая губами ее палец.
Она подняла руку и приложила ее к моей груди. Сердце с готовностью отреагировало на это прикосновение, но я не подавал виду.
– Так тебе не надо дышать? – решительно спросил я.
– Да, совсем не обязательно. Это лишь привычка, – она пожала плечами.
– И долго ты можешь обходиться… без дыхания?
– Думаю, до бесконечности, но точно не знаю. Со временем становится немного неуютно, если не чувствуешь запахов.
– Немного неуютно, значит, – эхом повторил я.
Я не следил за выражением собственного лица, но что-то на нем заставило Эдит помрачнеть. Ее рука безвольно повисла вдоль тела, она застыла, вглядываясь в мое лицо. Пауза затягивалась. Лицо Эдит приобрело каменную неподвижность.
– Ты что? – шепнул я, касаясь этого застывшего лица.
Под моей рукой оно снова ожило, Эдит слабо улыбнулась.
– Я же знаю: в какой-то момент то, что я рассказываю тебе, или то, что ты видишь, станет для тебя последней каплей. И тогда ты с криком бросишься прочь. – Ее улыбка померкла. – Останавливать тебя я не стану. Я жду этого, потому что боюсь за тебя. И вместе с тем я хочу быть с тобой. Совместить эти два желания невозможно… – она умолкла, изучая мое лицо.
– Никуда я не убегу, – заверил я.
– Поживем – увидим, – она снова улыбалась.
Я нахмурился.
– Ну, продолжай: Карин приплыла во Францию…
Она помолчала, потом безотчетно перевела взгляд на еще одну картину около двери: самую красочную из всех, самую большую, в самой богатой раме; картина была вдвое шире дверного проема. Холст изображал множество пестрых фигурок в ниспадающих складками одеждах: эти фигурки вились вокруг высоких колонн, выглядывали с мраморных балконов. Возможно, это был какой-то библейский сюжет или сцена из греческой мифологии.
– Карин приплыла во Францию и продолжала путешествовать по всей Европе, точнее, по европейским университетам. По ночам она изучала музыку, естественные науки, медицину и наконец нашла свое искупление и призвание в том, чтобы спасать людям жизнь, – выражение лица Эдит стало восторженным, почти благоговейным. – Мне не хватит слов, чтобы описать ее борьбу: Карин понадобилось два столетия изнурительных усилий, чтобы научиться владеть собой. Теперь запах человеческой крови на нее практически не действует, поэтому она может заниматься любимым делом, не испытывая мучений. Там, в больнице, на нее нисходят покой и умиротворение… – долгое время Эдит смотрела в пустоту, потом постучала пальцем по картине, перед которой мы стояли. – Она училась в Италии, когда узнала, что и там есть подобные ей. Они оказались гораздо более цивилизованными и образованными, чем призраки из лондонской клоаки.
Эдит указала на сравнительно благопристойную группу, невозмутимо взирающую с самого верхнего балкона на хаос, творившийся внизу. Я присмотрелся к этой группе и вдруг удивленно рассмеялся, узнав женщину с золотистыми волосами, в белом одеянии, чуть поодаль от остальных.
– Для Солимены[4] неиссякающим источником вдохновения служили друзья Карин. Он часто писал с них богов, – усмехнулась Эдит. – Сульпиция, Марк, Атенодора… – перечислила она, указывая на троих из них. – Ночные покровители искусств.
На переднем плане были изображены темноволосые мужчина и женщина в яркой одежде.
– А вот эта? – спросил я, указывая на неприметную девчушку со светло-русыми волосами, в блеклой одежде. Она стояла на коленях и льнула к юбкам женщины с роскошными черными локонами.
– Меле, – ответила Эдит. – Она… пожалуй, ее можно назвать служанкой. Маленькая воровка на службе у Сульпиции.
– Что с ними стало? – задумался я вслух. Мой палец завис в сантиметре от фигур на холсте.
– Живут все там же, – она пожала плечами, – как жили до этого неизвестно сколько тысячелетий. Карин пробыла с ними совсем недолго, несколько десятков лет. Она восхищалась их культурой и утонченностью, но они упорствовали в своих попытках исцелить ее от отвращения к «естественному источнику пищи», как они это называли. Они пытались переубедить друг друга, но безуспешно, и в конце концов Карин решила отделиться и попытать удачи в Новом Свете. Она мечтала найти вампиров, которые так же, как она, отказались от человеческой крови. Понимаешь, ей было страшно одиноко.
Долгое время поиски были напрасными. Но когда люди перестали верить в существование вампиров, Карин обнаружила, что может общаться с ничего не подозревающими людьми, выдавая себя за обычную женщину. Она начала работать сестрой милосердия, хотя знаниями и навыками превосходила хирургов того времени. Но как женщине, в те времена ей приходилось довольствоваться второстепенной ролью. Она делала, что могла, спасая пациентов втайне от менее знающих и способных врачей – конечно, когда этого никто не видел. Но несмотря на работу бок о бок с людьми, дружеских отношений, о которых она так мечтала, ей по-прежнему недоставало; сближаться с людьми она все-таки не решалась.
Когда вспыхнула эпидемия гриппа, она дежурила по ночам в чикагской больнице. К тому времени она уже несколько лет обдумывала одну идею и даже разработала план: раз найти компаньона не удается, нужно создать его самостоятельно. Колебалась она лишь потому, что не до конца понимала, как произошла метаморфоза с нею самой. Мысль о том, чтобы лишить другого человека жизни, была ей невыносима. Она еще не приняла окончательного решения, когда нашла в больнице меня. На мое выздоровление никто не надеялся, и меня уже перевели в палату к умирающим. Моих родителей Карин выходить не сумела и знала, что я осталась одна на свете. И решила попытаться…
Ее голос, понизившийся почти до шепота, затих. Невидящим взглядом она смотрела в западное окно. Я размышлял, что она видит сейчас внутренним взором, – воспоминания Карин или картины своего прошлого, – и терпеливо ждал.
Наконец она заулыбалась и повернулась ко мне.
– Вот мы и пришли к тому, с чего начали, – заключила она.
– И с тех пор ты всегда жила с Карин?
– Почти всегда.
Она взяла меня за руку и повела в коридор. Я окинул взглядом картины, гадая, услышу ли о них еще что-нибудь.
По коридору Эдит шла молча, пока я не уточнил:
– Почти?
Она вздохнула, поджала губы и взглянула на меня искоса.
– Не хочешь отвечать, да? – догадался я.
– Это не самые лучшие воспоминания.
Мы начали подниматься по лестнице еще на один пролет.
– Мне ты можешь рассказать все.
На верхней ступеньке лестницы она помедлила, всматриваясь в мои глаза.
– Наверное, все-таки придется. Ты должен знать, кто я.
Мне показалось, что она опять имеет в виду то же, что и раньше, – что я испугаюсь и убегу. Я приготовился и старательно сделал невозмутимое лицо.
Эдит тяжело вздохнула.
– Со мной случился приступ подросткового бунтарства, лет через десять после того, как я… родилась заново или была сотворена – называй, как хочешь. Принципы воздержания, которых придерживалась Карин, меня не прельщали, я злилась в ответ на попытки обуздать мой аппетит. И потому какое-то время жила сама по себе.
– Правда?
Вопреки ее предположениям, я вовсе не был шокирован. Скорее, заинтересовался.
– И это не отталкивает тебя?
– Нет.
– Почему?
– Видимо… потому, что звучит логично.
Она расхохоталась громче обычного и потащила меня вперед, по такому же коридору, как этажом ниже.
– С тех пор, как я родилась заново, я пользовалась преимуществом – знала, что думают все вокруг меня, и люди, и не только. Вот почему я бросила вызов Карин лишь через десять лет: я видела, что она действует совершенно искренне, и прекрасно понимала, почему она так живет.
Через несколько лет одинокой жизни я все-таки одумалась, вернулась к Карин и с тех пор полностью разделяю ее взгляды. Я думала, что буду осознанно выбирать свою жертву. Поскольку я знала мысли своей добычи, я могла не трогать ни в чем не повинных людей и охотиться только на злодеев. Если я шла по следу убийцы в темном переулке, где он крался за юной девушкой, и спасала ее, значит, я не чудовище.
Я попытался вообразить сцену, которую она описала. Что думал убийца, увидев ее бледное, нечеловечески прекрасное лицо? Сознавал ли он ее грозную силу?
– Но время шло, и я понимала, что превращаюсь в настоящего монстра. Каким бы оправданным ни казалось мне убийство, за отнятую человеческую жизнь все равно приходилось платить раскаянием. И я вернулась к Карин и Эрнесту. Они встретили меня с распростертыми объятиями, хотя я не заслуживала подобного снисхождения.
Мы остановились перед последней дверью в коридоре.
– Моя комната, – объявила Эдит и открыла дверь.