Квартира сильно отличается от той, в которой она побывала несколькими днями ранее. Ей кажется, что здесь живет более традиционная пара, возможно постарше, потому что вещи здесь выглядят дороже. Стены белые, рамы у картин строгие, шторы гладкие. На столике в прихожей пусто, только тщательно выровненная стопка конвертов. Камилла замечает лампу с белым абажуром на идеально гладком гранитном основании, и ей кажется, что все сумасбродство, на которое способна эта пара, заключено в этом необычном предмете. Тома ведет ее на кухню, затем в комнаты. Камилле сложно представить себя здесь. Какой была бы ее жизнь, если бы она жила в такой квартире? Завела бы она себе подставки для ножей и настольный пылесос?
Тома наблюдает за Камиллой. Он тоже не представляет ее в этой квартире – и, видимо, именно поэтому, неосознанно, предложил ей посмотреть ее. Монотонным голосом он расхваливает достоинства идеально настроенного термостата, двойных стекол, не пропускающих ни малейшего шума, и нейтрального декора, который открывает столько возможностей для фантазии. На этой фразе он замечает, что Камилла одобрительно кивает. Внутри у него что-то сжимается. Что, если эти аргументы убедят ее купить квартиру? В конце концов, это прекрасная недвижимость. У Камиллы были бы веские причины для покупки. Он представил себе, как они подписывают договор о продаже, он с официальной улыбкой пожимает ей руку, а затем они расстаются и никогда больше не увидятся. У них больше не будет поводов для встреч. Если только он не начнет караулить ее возле дома, ведь он знает ее адрес. Тома трясет головой, прогоняя навязчивые мысли.
Он собирается рассказать про водонагреватель, который только что поменяли, но вместо этого у него вырывается нечто совершенно иное.
– С другой стороны, в кондоминиуме не все просто…
Камилла отрывает взгляд от большой белой картины с серой фигурой, которую она уже несколько секунд пытается идентифицировать, и поворачивается к нему.
– Вот как?
– Да, впрочем, ничего серьезного, – пытается вывернуться он. – В конце концов, это бывает во всех кондоминиумах.
Камилла долгую секунду смотрит на него, потом снова поворачивается к картине. Тома застывает в углу комнаты. Ему хочется исчезнуть, хочется, чтобы предыдущей сцены не было. Что станется с ним, если он будет позволять старушкам не продавать свою недвижимость, а молодым девушкам мешать покупать ее? «Ты живешь на проценты от каждой сделки», – напоминает он себе строгим голосом. Он выплачивает кредиты, покупает продукты и платит по счетам вовсе не из зарплаты. Его оклад – чистая формальность.
Камилла возвращает его к действительности, подойдя к нему решительным шагом. Он выпрямляется, чтобы вернуть себе самообладание, поскольку чувствует себя немного неловко от этой внезапной близости. Ему кажется, что она сделала слишком большой шаг и нарушила его личное пространство.
– Тоска зеленая здесь, правда?
– Ну… немного сдержанно.
– Пускай сдержанная, но все равно тоска. Вам так не кажется?
Она улыбается так, будто только что предложила ему покурить в укромном уголке школьного двора.
– Похоже на приемную врача. И даже приемная моих родителей выглядит веселее.
– Так ваши родители врачи. Врачи – это хорошо. Нужная профессия. Опять же, стабильность, – невнятно бормочет он.
Камилла смотрит в глаза Тома и наклоняет голову набок.
– Я предпочла бы, чтобы они были… не знаю… художниками или архитекторами.
– У меня дядя архитектор. Он носит красные брюки, чтобы напоминать себе, что он вообще-то творческая личность. Потому что на самом деле он целыми днями рисует прямые линии и делает расчеты стоимости.
– Ну, тогда пиццайоло. Я хотела бы вырасти в пиццерии, погружать руки в мягкое тесто, есть сырые грибы и ходить с мукой в волосах.
– Мой отец однажды купил пиццерию. Через полгода он так растолстел, что мама заставила его продать заведение. А это был единственный раз, когда из его затеи что-то получилось… Это очень выгодное дело – пиццерия, вы не поверите. Наверное, поэтому их так много.
Тома пожимает плечами.
– Наверное, даже принц жалуется на то, что сын короля, – заключает он.
34Аделаида
На первый взгляд, Аделаида кажется довольно суровой. В глубине ее глаз таятся серьезность и глубокая печаль, заметные только тому, кто сам испытал боль. У нее вид человека, которому пришлось оплакивать собственную жизнь.
Ей не пришлось бороться с тяжелой болезнью, но все равно ее можно назвать выжившей. Одной из тех женщин, кто чуть не потерял себя, чуть не стал частью чужой жизни и чуть не потратил впустую собственную. Сделанный однажды выбор, не вполне обдуманное решение, постепенное увязание, молчание как знак согласия.
Аделаида долгое время была тем, чего от нее ожидали окружающие: женой своего мужа, дочерью своих родителей, матерью двух сыновей, сотрудницей компании… Она долго принадлежала другим. Вовремя сдавала рабочие документы. Не просила повысить зарплату. Никогда не лезла без очереди. Исправно оплачивала парковку. Не опаздывала на встречи. Ходила в кино на новый фильм, о котором все говорили, и сама в свою очередь говорила о нем чужими словами, выражавшими чужое мнение.
Если уж на то пошло, на самом деле у нее не было собственного мнения. Порой она говорила противоположное тому, что думала: так казалось проще. Случалось, муж обрывал ее на полуслове за ужином в компании, и ее фраза повисала в воздухе. У Аделаиды была бесконечная коллекция незавершенных фраз, но, похоже, никого не интересовало их окончание. Даже ее саму.
С самого детства жизнь отвела ей определенное место в обществе, и она с изумлением наблюдала, как четко вписывается в эту подогнанную по мерке форму. Она полностью воспроизводила роль своей матери: делала покупки, убирала, готовила, составляла список покупок во время уборки и планировала отпуск во время похода по магазинам. И все это, конечно, помимо работы. Муж был неплохим человеком, но ему и в голову не приходило ломать жизненный уклад, который его вполне устраивал. Аделаида ставила блюдо на стол, обслуживала всех, и никто не удосуживался сказать ей «очень вкусно». Если и были комментарии, то обычно они касались не вполне удавшегося блюда. Она часто думала, что к официантам в ресторанах относятся лучше. К тому же им платят.
Но однажды. Ничтожная мелочь. Не капля, переполнившая чашу. Скорее, выскочившая из ванной пробка.
Кто-то придержал для нее дверь.
Она была еще далеко и, чтобы не заставлять себя ждать, ускорила шаг. Даже ринулась вперед, придерживая сумку, чтобы та не соскользнула с плеча. Мужчина смотрел на нее с улыбкой. «Знаете, я вполне могу уделить вам пять секунд своего времени», – сказал он. Одна фраза. Но ей показалось, что незнакомый человек готов предложить ей больше, чем все ее близкие вместе взятые.
Она вернулась домой и села на диван, чтобы уставиться в черный ящик, по которому шел фильм, выбранный мужем. Затем она встала.
Солнечный луч, вдруг пробившийся сквозь барьер облаков, отражается от алюминиевого стола. Аделаида закрывает глаза и запрокидывает лицо вверх, чтобы впитать всю доступную порцию витамина D. В те редкие дни, когда нет работы, она любит встать пораньше и устроиться на террасе кафе с книгой. Она заказывает черный чай и круассан, с которого снимает слой за слоем – ритуал, уходящий корнями в детство. Если она не читает, то пишет. Зависит от настроения. Она научилась выражать на бумаге свои эмоции, которые так долго держала в себе. Теперь она выплескивает их в блокноте.
В течение тех нескольких украденных часов она старается не думать ни о работе, ни о чем другом. Единственный ее приоритет – она сама.
Иногда около полудня она обедает с каким-нибудь мужчиной. Редко с одним и тем же дважды. Она знакомится на улице, в барах, в музеях, в очередях. Иногда это ее ровесник, иногда вдвое старше или моложе. Для нее это не имеет значения: с тех пор как она открыла глаза, она видит красоту повсюду. Ее могут привлечь очки, ямочка на щеках, жест, голос, фраза. Она с радостью принимает жизнь. Раньше она всегда оставалась незамеченной. Случалось, профессора до самого июня называли ее Аделью, а она не решалась их поправить. Теперь ее замечают.
Аделаида помнит, как впервые мужчина, не муж, положил руку ей на колено. Его пальцы скользнули вдоль бедра, и она почувствовала, как у нее внутри все сжалось от давно забытого восторга. Она занималась любовью молча, ошеломленная чувством, которое не могла контролировать. Ее глубоко тронула пылкость, с которой этот незнакомец старался довести ее до экстаза.
В дни, когда она не работает, Аделаида покупает лотерейный билет. Это единственное, что осталось у нее от прежней жизни, клочок бумаги, который она получает взамен блестящей монетки. Два евро за несколько часов мечты и надежды. На один день она может стать богатой, и эта возможность ее радует. Она уже не так сильно, как раньше, хочет выиграть, но все равно соблюдает ритуал. Это способ напомнить себе, что та жизнь действительно существовала и не так уж давно. Когда-то в той, прежней жизни, коллега по работе произнесла фразу, которую она помнит до сих пор: «Все, кто выиграл, по крайней мере, участвовали в игре».
С тех пор как она осталась одна, Аделаида играет намного больше.
Когда она ушла от мужа, отношения с сыновьями сильно ухудшились. Сначала они почти год с ней не разговаривали. Двое ее сыновей, близнецы, которые чуть не убили ее при рождении, продолжали убивать ее, став взрослыми. Потом были похороны бабушки, матери Аделаиды, и потихоньку отношения восстановились. Смерть сближает живых. Но что-то сломалось необратимо. Ей потребовалось время, чтобы признать, что даже мать семейства может произнести слова: «Семью не выбирают».
Аделаида наблюдает, как Камилла старательно выводит на большой грифельной доске часы работы магазина.
35Камилла
В полумраке своей квартиры Камилла забивается в уголок дивана. Это огромный диван, слишком большой для гостиной, но именно по этой причине она его и выбрала. Этот диван заменил ей объятия, которых больше нет в ее жизни. Она чувствует себя такой маленькой, когда прячется в нем. Она запросто могла бы зарыться в одну из складок и затеряться среди монет, игральных карт и