Маргарита умолкает и смотрит на Камиллу.
– Ты знаешь, что означает «нурит» на иврите?
Та качает головой.
– Это лютик.
– О!..
– Да, – говорит она улыбаясь. – Симпатичный такой сорняк.
Камилла не знает, что сказать, но Маргарита не дает ей времени на раздумья и продолжает свой рассказ.
– При той административной неразберихе, которая царила после войны, сменить личность и получить новые документы было не слишком сложно. В то время документы даже не были обязательными. Так в одночасье я стала Маргаритой Ришар.
– Я думала, Ришар – фамилия вашего мужа.
– Да, и его тоже. Видимо, Ришарам нравится спасать мне жизнь, – улыбается Маргарита. – Я стала их дочерью, но прежде всего они стали моими родителями. Шли годы, и я больше вообще не хотела говорить о войне. До такой степени, что мой муж так никогда и не узнал об этой истории.
– Вы хотите сказать, что…
– Он ничего не знал о моих детских годах до девяти лет. Это стало семейной тайной, которая исчезла со смертью моих приемных родителей и братьев и была окончательно похоронена в день смерти Жанны.
– Ваша покойная подруга была вам не просто подругой…
– Да, она была мне как сестра. Возможно, именно поэтому я сегодня рассказываю тебе об этом. Кроме меня никто не знает моей истории. Я всегда думала, что если никому не рассказывать, то мое прошлое перестанет существовать. Но когда приближаешься к концу жизни… Наверное, всех пугает мысль о том, что они исчезнут бесследно.
Камилла чувствует, как сжалось сердце.
– С первой нашей встречи я сказала себе, что, возможно, ты тот человек, которому я смогу все рассказать.
– Девушка, которая лжет из эстетических соображений… Уверены, что сделали правильный выбор?
Камилле стыдно. Долгие годы она притворяется кем-то другим только потому, что ей не хватает смелости противостоять осуждению родителей, а теперь женщина, которая прошла через самое страшное, доверила ей свою правду. Маргарита лгала, чтобы выжить, а ее собственная ложь вызвана не более чем желанием облегчить себе жизнь.
– Камилла, у меня нет детей. Не получилось. Наверное, надо, чтобы у тебя самой было детство, тогда можно передать его новой жизни. Но я здесь не для того, чтобы читать мораль. Наши судьбы нельзя сравнивать. Слава Богу, никому уже не придется пережить то, с чем нам довелось столкнуться! Но я точно знаю, что ложь, какого бы сорта она ни была, никогда не облегчает жизнь. Больше всего я жалею о том, что не рассказала правду мужу.
Маргарита берет Камиллу за руку. Она видит, что ее история глубоко потрясла девушку.
– Возможно, нам стоит начать с исповеди перед Тома? Как ты думаешь?
64Маргарита
Маргарита распахивает дверь своей квартиры, и ее пронзает чувство пустоты. Она больше не несет свою тайну в одиночку, но от этого груз последствий не становится легче. Она понимает, что никто и ничто не сможет его облегчить, и это осознание благотворно и в то же время пагубно.
Она умрет с чувством вины за то, что выжила.
Всю жизнь Маргарита страдала от одиночества, внутреннего одиночества тех, кто никогда не может быть понят. Она очень рано осознала, что каждый человек живет в одиночестве, и, несомненно, именно это раннее знание не позволяет ей смириться с тем, что и умрет она одинокой.
В детстве Маргарита часто задавалась вопросом почему – почему она, почему не другие? Почему она выжила, в то время как более четырех тысяч детей на велодроме погибли «вместо нее»? Она много плакала в прерывистой тишине, свернувшись калачиком в объятиях приемной матери, и ей потребовалось немало лет, чтобы понять, что, хотя слезы высыхают, горе иногда так и остается безутешным.
«Почему я? Почему я?» – бесконечно спрашивала она себя.
Потом в какой-то момент поняла, что простить себя за то, что живешь, – пожалуй, самое разумное, что может сделать человек. Родиться – это уже принять, что ты занял чье-то место. Судьба Маргариты была предрешена драмой тысяч других жизней задолго до того, как к ней примешалось человеческое безумие. Это нужно было просто принять.
Может быть, именно по этой причине Камилла так тронула сердце Маргариты. Казалось, девушка просила прощения за то, что не была тем ребенком, какого хотели ее родители, и в ней таилась глубина чувств, делавшая ее одновременно трогательной и уязвимой. Эгоистично, да, но Маргарита, несомненно, почувствовала, что может помочь Камилле, и ощущение собственной полезности в одну секунду развеяло все сомнения.
Маргарита ставит туфли в прихожей и, сделав несколько шагов, останавливается посреди гостиной. Она окидывает взглядом квартиру, такую пустую без людей, некогда ее населявших, и печаль застилает ей глаза. Несколько секунд она стоит в полной тишине, затем направляется к маленькому шкафчику, где хранится все, что она ни за что не выбросит. Она наклоняется и перебирает предметы, которые другие оставили после себя как осколки своей личности. Полупустой флакон парфюма, запах которого десятилетиями сопровождал Ришара. Кожаный бумажник отца. Шелковый шарф матери, цвета слоновой кости. Она берет в руки маленькую ржавую металлическую коробочку и осторожно открывает ее. Кончиками пальцев берет последнюю конфету и, не раздумывая ни секунды, кладет в рот. Вкус почти исчез, но на кончике языка появляется воспоминание об ощущении. Несомненно, это и есть старение: вкус притупляется, зато и боль становится терпимее.
65Камилла
Камилла принесла цветы. В первый раз она дарит цветы кому-то в своей семье. Ей всегда казалось, что букет станет неопровержимым доказательством ее обмана или даже провокацией. Она представляла себе, как лицо матери каменеет, рот открывается, а рука замирает у лица: «О Боже! Цветы! Камилла, ты хочешь сказать… Ты бросила карьеру адвоката, чтобы продавать цветы?! Это так, Камилла? Камилла?»
Мать открывает дверь и машет рукой перед глазами дочери, устремленными в пустоту.
– Камилла? – повторяет она в третий раз.
Камилла быстро встряхивает головой.
– Привет, мама.
– Ты замечталась, дорогая?
– Да, немного.
– Заходи. Все уже здесь.
Камилла заходит и делает несколько шагов, оглядываясь в поисках сестры. Найдя, вручает букет.
– С днем рождения, Виржини!
– О, Камилла! Не нужно было.
Она ненавидит это выражение. «Не нужно было». А что тогда нужно? Если в жизни останутся только необходимые вещи, какой в ней будет смысл? Зачем тогда было изобретать краски? Свечи? Подарочную упаковку? Разве жизнь не представляет собой сумму мимолетных удовольствий? И потом, почему бы просто не сказать, что цветы прекрасны? Именно так обычно говорят те, кому дарят цветы. «Они прекрасны». Все так говорят. Это автоматизм, своего рода общественный договор, который связывает нас вместе. «Здравствуйте, спасибо, извините, они прекрасны». Камилла незаметно вздыхает и как ни в чем не бывало переходит к рекомендациям.
– Обрезаешь концы стеблей, ставишь в вазу, заполненную на треть, потом…
Сестра не слушает, это точно.
– И выпиваешь воду до дна ночью в полнолуние.
– Обязательно! Садись. Матиас нальет тебе шампанского.
Виржини небрежно кладет букет на кухонный стол и в мгновение ока исчезает. Камилла снимает крафтовую бумагу и резинку, стягивающую цветы, срывает листья и обрезает кончики стеблей, потом обыскивает кухонные шкафы в поисках вазы. Наконец она находит пластиковый кувшин, в который аккуратно ставит букет.
Выходя из дома, Камилла пообещала себе, что расскажет им все. Она представляла, как гордо, с прямой спиной стоит посреди гостиной и спокойно объявляет, что бросила учиться на юриста и теперь работает флористом. Вернее, управляющей цветочным магазином. Ей казалось, что слово «управляющая» звучит солидно и красиво и сможет их убедить. Так она говорила себе, но сейчас у нее все вылетело из головы. В этом доме на ее цветы не обратили внимания. Сестра даже не сказала спасибо.
Камилла направляется в гостиную. Когда она входит, племянники бросаются к ней с радостными криками, и она тепло обнимает и целует их, а затем опускается на диван с бокалом шампанского. Камилла решает, что в данной ситуации лучше наполнить себя пузырьками.
Разговоры становятся все оживленнее, но Камилла не принимает в них участия. Она слышит, хотя и не слушает, рассказы о вирусах, лабораториях, конференциях, непатентованных препаратах, пациентах… Каждый раз, когда она открывает рот, чтобы сменить тему, кто-нибудь отпускает реплику раньше нее. Поэтому она наполняет открытый рот глотком шампанского и еще глубже погружается в недра кожаного дивана. Через полчаса у нее в руке уже третий бокал, и она чувствует легкое опьянение. Камилла вдруг ощущает себя в этой семье предметом мебели – шатким, скособоченным, который не выбрасывают только потому, что в нем скопилось много воспоминаний.
Виржини, разумеется, вышла замуж за врача. Матиас спасает жизни, выписывая парацетамол в частном кабинете скучнейшего благополучного пригорода, и берет непомерно высокую плату, потому что в его приемной есть кондиционер и телевизор с плоским экраном. Камилла думает, что его, пожалуй, она совсем не переносит.
В перерывах между глотками Камилла оглядывается по сторонам и замечает, что здесь нет ни одного цветка. Ни единого растения, даже искусственного. Теперь ей кажется, что в этом доме она не предмет мебели, а скорее ваза.
– А ты, Камилла?
Камилла выныривает из раздумий. Все смотрят на нее и ждут ответа.
– Последний год тебе дался не слишком тяжело? – спрашивает ее сестра.
– А… нет, я в порядке. Ну, то есть да. Конечно, было трудно.
Она колеблется.
– Я… я хотела сказать…
Все смотрят на нее с улыбкой, глазами, полными ободрения. Камилла остро сознает, что это те самые несколько секунд ожидания, когда все еще можно изменить. Она чувствует, как стучит сердце. Оно колотится так, будто она снова лежит на дороге перед домом дедушки и ждет, когда подъедет машина. Двадцать лет спустя Камилла все так же гадает, что случится в следующую секунду.