[20] Человеческий разум способен лишь констатировать различие сущности и существования в бытии всего тварного, так же, как о Боге наш разум, своими силами, способен лишь доказать, что Бог есть.
В свете знаменитых философских споров XIV столетия между номиналистами и реалистами, онтологию Фомы нередко интерпретировали в духе либо эссенциализма, либо экзистенциализма. Для традиционного католического богословия прошлого века Аквинат, чаще всего, является сторонником примата сущности: ведь он, в частности, защищал реальность единой, неизменной и вечной истины против Сигера Брабантского и аверроистов. А истина — это форма и сущность. Этьен Жильсон, один из лучших философов-томистов нашего века, в увлечении бергсонианством и экзистенциализмом, представляет Фому первым экзистенциальным философом. Он доказывает, что Фома «утверждает примат существования над сущностью». «Акт существования в его понимании находится в самой сердцевине — или, если угодно, в самом корне реальности. Следовательно, он и есть ее начало начал. Он есть абсолютно первое, первее самого Блага: ведь всякое сущее является благим, лишь будучи сущим; а сущим оно является лишь в силу ipsum esse, позволяющего сказать: это есть».[21] — Заметим, что если бы это было так, Фома не принимал бы безоговорочно тезис об обратимости бытия и блага, ens et bonum convertuntur, как он это делает неоднократно, в частности, в комментарии на De hebdomadibus Боэция. Для экзистенциалиста бытие первее блага; для эссенциалиста (Платона и всякого платоника) благо и единое первее бытия; для Фомы они обратимы. Реалист XIV века признавал подлинное бытие за универсалиями, сводя существование к сущности; номиналист видел в них nomina tantum — значки, которые абстрагирует от вещей наша ratio для удобства мысленного оперирования, в то время как подлинное бытие принадлежит лишь единичным, конкретным сущим. И те и другие не признают distinctio realis между тем, что есть сущее, и тем фактом, что оно есть, допуская лишь distinctio rationis. Именно здесь проходит демаркационная линия между ними и Фомой, который равно далек и от идеализма, и от номинализма. Ему удалось со всей отчетливостью показать двойственность бытия, и в то же время не нарушить равновесия между его сторонами. Возможно, именно это позволило ему выстроить столь полное и совершенное учение о бытии Бога, мира и человека.
На русский язык Сумма против язычников переводится впервые. Перевод представлял значительные трудности, в первую очередь, потому, что в русском языке пока не выработано языка, вполне адекватного схоластической латыни. У нас есть давняя традиция перевода греческой патристики и древней греческой философии. Кроме того, сам строй русского языка генетически родствен греческому — церковнославянский изначально воспроизводил структуру греческой грамматики, словообразования и синтаксиса. С латинской литературой дело обстоит хуже. Передать по-русски строй языка латинского автора намного труднее. Правда, Цицерона или Августина на русский язык переводят уже более ста лет, и вторые или третьи переводы оказываются уже близки к совершенству, как, например, перевод Исповеди, сделанный М.Е. Сергеенко. Но Исповедь по характеру изложения — полная противоположность схоластике: многословное, изобилующее риторическими и поэтическими красотами, эмоционально напряженное и небывало для латинской прозы искренне-задушевное. Строгое, краткое, сухое схоластическое рассуждение по-русски неизбежно утрачивает легкость, прозрачность и красоту. Предельно четкая, выверенная терминология Фомы отчасти расплывается, ибо нет однозначного перевода для таких терминов как res — вещь, дело, реальное сущее, в связи с realis; ratio — разум, рассудок, понятие, смысл, слово, способ, расчет, счет, отчет и проч.; actus (акт, действие, действительность) — в связи с agere (действовать, делать), actualis — и в оппозиции к potentia (потенция, сила, мощь, способность), posse, potentialis; ordo (порядок, иерархия, целеустремленность) в связи с ordinare (подчинять, упорядочивать, ориентировать к цели) и др. Поневоле приходится балансировать между двумя равно скверными крайностями: переводом каждого латинского термина только одним русским, отчего текст становится едва читаемым и малопонятным, и вольным пересказом, который мог бы быть удачен лишь при наличии переводчика, конгениального Фоме Аквинскому.[22] Отчасти помочь серьезному читателю и исследователю томизма призван латинский текст Суммы, помещенный параллельно русскому переводу.
Латинский текст Суммы против язычников сохранился почти целиком в автографе, поэтому расхождений в его изданиях очень мало. Настоящий перевод сделан по изданию: Thomas von Aquin. Summe gegen die Heiden. Herausgegeben und ubersetzt von K. Albert und P. Engelhardt unter Mitarbeit von L. Dumpelmann. Bd. I-II. Wissenschaftliche Buchgesellschaft, Darmstadt, 1974–1982. В этом издании текст практически не отличается от классического критического издания Editio Leonina (Thomae Aquinatis opera omnia. Romae, 1882 sqq.).
Переводчик благодарит за помощь и замечания к переводу И.И. Гайденко, В.П. Гайденко, А.В. Подосинова, Г.А. Смирнова, А.Н. Коваля, а также Е.В. Косилову и А.В. Апполонова за содействие в подготовке латинского текста.
Глава 1. В чем обязанность мудреца
«Истину произнесет язык мой, и нечестие — мерзость для уст моих» (Прит. 8:7).
Обычное словоупотребление, которому, по мнению Философа, нужно следовать, выбирая имена для вещей.[23] называет мудрецами тех, кто располагает вещи в правильном порядке и хорошо ими управляет. Вот почему среди прочих свойств, которые люди обычно полагают присущими мудрецу, Философ указывает и такое: «Мудрецу свойственно упорядочивать».[24] Но правила упорядочения и управления целесообразно упорядоченными вещами могут быть выведены лишь из их цели: ибо всякая вещь может быть расположена наилучшим образом только тогда, когда она упорядочена сообразно своей цели; ведь цель — благо всякой вещи.
Так вот, одни искусства играют роль управляющих и как бы первичных, а другие — вторичных, если предмет первых оказывается целью вторых; медицинское искусство, к примеру, предшествует искусству приготовления мазей и упорядочивает его, поскольку здоровье, предмет медицины, есть цель всех мазей, которые изготовляет фармакопея. Точно так же соотносится искусство кораблевождения с кораблестроением, и военное дело с искусством верховой езды и прочими вспомогательными военными дисциплинами. Те, что первичнее других, называются архитектоническими, то есть главенствующими или первенствующими искусствами, а сведущие в них зовутся архитекторами и мудрецами. Так вот, эти сведущие в искусствах люди, имея дело с целями отдельных вещей, не достигают универсальной всеобщей цели и потому зовутся мудрыми в том или ином деле; именно в этом смысле говорится о мудрости в Первом послании к Коринфянам: «Я... как мудрый строитель, положил основание» (3:10). Но просто мудрым может называться лишь тот, кто рассматривает цель вселенной, она же и начало вселенной; вот почему, по словам Философа, дело мудреца — рассматривать «наивысшие причины».[25]
Конечная цель всякой вещи — та, которую имел в виду ее первый создатель и двигатель. Но первый устроитель и двигатель вселенной — ум, как будет показано ниже. Следовательно, конечной целью вселенной должно быть благо ума. Но благо ума — это истина. Следовательно, истина должна быть конечной целью всей вселенной; и мудрость должна быть устремлена в первую очередь к ее рассмотрению. Именно поэтому божественная Мудрость, облекшаяся плотью, свидетельствует, что она пришла в мир, дабы явить истину, как сказано у Иоанна: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине» (Ин., 18:37).
Но и Философ определяет первую философию как «знание истины»;[26] не любой истины, но той, которая есть источник всякой истины, то есть относится к первоначалу бытия всех вещей; поэтому и истина его есть начало всякой истины, ибо расположение вещей в истине такое же, как и в бытии.[27]
Кто стремится к одной из противоположностей, тот тем самым отталкивает другую; так лекарство, доставляя здоровье, прогоняет болезнь. Поэтому раз дело мудреца — мыслить истину, в первую очередь о первоначале, и сообщать ее другим, его же дело — бороться с ее противоположностью, ложью.
Так что совершенно справедливо указана двойная обязанность мудреца устами Премудрости в приведенных в самом начале словах: «Истину произнесет язык мой»: это обязанность исследовать и высказывать божественную истину, ибо именно ее прежде всего означает слово «истина»; и бороться с заблуждением против истины: «и нечестие — мерзость для уст моих», где нечестие означает ложь, искажающую божественную истину и противоположную религии, называемой также благочестием, отчего противоположная ей ложь получила имя нечестия.
Глава 2. Какова задача автора в этом сочинении
Среди человеческих стремлений стремление к мудрости совершеннее, возвышеннее, полезнее и приятнее всех.
Совершеннее потому, что человек, со всем рвением устремляющийся к мудрости, уже становится обладателем некоторой части истинного блаженства; как говорит Мудрец: «Блажен человек, который снискал мудрость» (Сирах., 14:21).
Возвышеннее потому, что именно через него человек более всего уподобляется Богу, создавшему «все в премудрости»; а так как подобие — причина любви, то стремление к мудрости более всего связывает его с Богом дружбой, почему и сказано в