Сам клавесин вызывал в уставшем Громиле уважение. Огромный, с резными кривыми ножками, двумя рядами клавиш и откинутой крышкой, инструмент походил на морское чудище. Но звуки…
– Влоде как коты воют, – заметил он.
– Да-да, очень печально. – Самому капитану, похоже, дребезжание не казалось странным.
– Лазве музыка не должна быть сладкой, как сметана? – не выдержал Громила. – И класивой, как девушка?
Корноухий от удивления перестал терзать клавесин.
– Видишь ли, друг мой, – задумчиво ответил он, возвращаясь к секундам и терциям, – музыку нельзя сравнить ни со сметаной, ни с девушкой. Она… как бы тебе объяснить… она, скорее, воспоминание о сметане. Может быть, горькое. Она не сама девушка, а твои чувства к ней. Трепет встречи, печаль разлуки. Понимаешь?
– Нет, – признался пират. – Зачем вспоминать голькую сметану? Зачем слушать печаль?
Ох, Громила! Если бы где-то в таверне твоему капитану внезапно вцепилась зубами в горло гиена, ему бы не было и вполовину так больно. «Зачем слушать печаль?» – и дыхание Флинта Котеса перехватило. Действительно, зачем ее слушать? Зачем беречь, как темное и страшное сокровище? Зачем вновь и вновь открывать сундук своего сердца, перебирая воспоминания?
– Затем, что я ненавижу слышать тишину, – очень медленно произнес Корноухий. – От нее закладывает уши, как будто я оглох. Она превращает сердце в лед, как будто я давно уже умер. Я не могу в тишине! Один! Две тысячи дохлых рыб! Если для того, чтобы ее заглушить, мне понадобится труба или барабан – ты притащишь на корабль целый оркестр!
– Лучше бы слазу младенца уклали, – проворчал Громила. – Его и нести легче.
– Да, дети и музыка – все, что у нас остается, – невпопад ответил капитан и вытряс из клавесина такой набор звуков, что Громила скрипнул зубами, возжелав сейчас же, сию секунду, забраться на самую высокую мачту в мире.
Это была беспокойная ночь. В тихую бухту, где пришвартовался «Летучий голландец», небесными кораблями вошли черные тучи. Ветер громыхал над палубой, стуча костями команды, как кастаньетами. Дул в многочисленные щели и свистел на все лады, словно играл на гигантском саксофоне.
Но ведущую партию исполнял клавесин: он то печально ныл, то негодовал, то таял от нежности. Порывы ли ветра задевали его струны? Или капитан Корноухий нажимал на клавиши? Или там, в предгрозовой темноте, наконец-то ожили скелеты? Не дрогнувший бы и перед целой армией, Громила с головой укутался в одеяло.
Скрипнувшая дверь каюты заставила его подскочить. Уф: на пороге стоял капитан.
– Боюсь, это будет ночь откровений, мой друг, – смущенно произнес Корноухий. – Мне жаль тебя, но не рассказывать же эту историю черепушкам…
– К-к-какую истолию?
– Которую напомнили мне и этот ветер, и тучи, и музыка, и фляжка. – Капитан издал смешок, от которого у Громилы неприятно заныло в животе. – Поднимайся! Вставай! Такая ночь! Вот-вот начнется гроза! И если правда, что истории свойственно повторяться, у нас есть надежда… что какая-нибудь из молний все-таки спалит этот корабль.
– Вы хотите спалить «Голландец»? – изумился пират.
– Ну, раз уж нельзя спалить собственную жизнь… Поднимайся! Наверх! Быстрее! У тебя впереди тысяча ночей, чтобы сладко спать. И только эта одна, чтобы узнать наконец всю правду.
Сбитый с толку путаными речами капитана, но успевший понять, что поспать этой ночью все равно не удастся, пират послушно побрел за Корноухим.
Провал миссии. Давным-давно
Много лет назад Флинта Котеса никто не называл Корноухим. Уши Флинта были ровны и прекрасны. Прекрасно было и маленькое сомбреро, крепко державшееся на них. А какие туфли с серебряными пряжками! В них было одинаково удобно гулять по мощеным улочкам Пуэрто-Мяу, танцевать на балах и прятать важные записки – в полый правый каблук.
Когда живешь в столице чужой страны и называешься «атташе», секретные записки случаются. Даже в таком государстве, как Кота.
Все, что тебе надо, будучи послом, – это наслаждаться солнцем, которое немного жарче, чем в любимой Тортаге. Принимать гостей, а потом отдавать им визиты. Посещать дворец, где удостаиваться чести пожимать лапу королю Эстебану. Много улыбаться и путешествовать по соседним островам.
Время от времени следует писать отчеты: о важных торговых сделках, здоровье короля, военных смотрах, популярных уличных песнях и газетных сплетнях.
Именно просмотром газет Флинт Котес и собирался заняться этим утром. С удобством расположившись на диване, он открыл самое известное издание на всех островах Коты (и даже на берегах соседних) – «Вести за одну монету».
После первых же прочитанных строк диван показался Флинту не таким мягким, как обычно.
«Я, король Эстебан, правитель государства Кота, что охватывает и большие, и малые острова архипелага Морских Котиков, находясь в здравом уме, объявляю всем нашим подданным.
Дорогие подданные! Вас ждут годы тяжелой борьбы. Годы великой борьбы с внешним врагом».
Посол с ужасом вчитывался в текст, задаваясь вопросом, не сошел ли король Эстебан с ума вопреки своим заверениям? Какой борьбы? С каким внешним врагом? Ему, военному атташе соседнего государства, об угрозах беспечной жизни Коты ничего не известно!
«В эти решительные дни я считаю долгом совести облегчить народу единение с армией и отречься от престола, сложив с себя верховную власть.
Передаю наследие мое блестящему полководцу генералу Диего, который приведет острова Морских Котиков к неминуемой победе».
Подпрыгнув на диване, будто тот превратился в кресло для пыток и внезапно выпустил под хвост шипы, Флинт заметался по комнате. Сдернул портьеру. Разлил молоко. Хрустнуло под туфлей с серебряной пряжкой упавшее сомбреро.
ЧТО. ВСЕ. ЭТО. ЗНАЧИТ?
Что значит это внезапное отречение? Не может быть, да вот же – на столе лежит приглашение к королю! На завтра! Почему король отдает власть генералу? А главное – почему он, он, Флинт Котес, узнает об этом из какой-то жалкой газетенки?! Кто-нибудь может это объяснить?
Дверь приоткрылась.
– К вам посетитель, – буднично оповестил слуга. – Просит принять немедленно.
Не дожидаясь разрешения, в комнату аккуратно проник странный гость. Его лоснящийся халат вызывал удивление. В таких на Мяу-Гуане любители тепла и комфорта сохли после водных процедур. Но заявиться в таком виде на прием? С завернутым полотенцем на голове вместо сомбреро или шляпы?
Правый глаз посетителя смотрел на Флинта жалобно, а левый – белый, неподвижный – сверлил и гипнотизировал.
– Вам придется убраться из страны, – уверенно произнес незнакомец, и Флинт едва удержался от желания снова подпрыгнуть от неожиданности.
– Почему? – спросил он.
Здоровый глаз посетителя уставился на газету, сжатую в кулаке посла.
– Я вижу, вы еще не осознали последствий. Так вот: генерал Диего вводит в страну войска. Толпы… нет, тьмы гиен, возможно, в эту минуту высаживаются на островах. И не надо сверкать глазами! Не сегодня завтра королевство Кота войдет в состав Султаната Гиен. Ваша Мяу-Гуана тоже окажется под угрозой. А вас отзовут или выгонят. Ведь вы – шпион.
– Прошу прощения. Я – посол!
– Я и говорю – почетный шпион, – ничуть не смутившись, продолжил собеседник. – Вам дадут четыре часа, чтобы ваш корабль покинул Коту.
– Кто вы такой? Откуда вы знаете?
– Я издаю эту газету. – Обладатель заношенного халата кивнул на «Вести за одну монету». – Я знаю все. И, к моему большому сожалению, значительно больше, чем хотелось бы генералу Диего. Поэтому вы просто возьмете меня с собой на Тортагу.
Флинту наконец-то удалось освободиться от гипнотического влияния белого глаза.
– С чего вы взяли, что я соглашусь?
Посол был взбешен и раздражен. Все в этом городе знают больше, чем он – военный советник короля! А еще имеют наглость диктовать ему условия!
– Вы… вы… в драном халате, врываетесь ко мне, изображаете из себя ясновидца и требуете, чтобы я тайно вывез вас из страны, в которой одному только вам известно, что вообще происходит!
– Как я уже сказал – я издаю газету. И знаю все. И, к моему большому счастью, значительно больше, чем хотелось бы вам, – вкрадчиво ответил незнакомец. И безразлично добавил: – Мне известно содержание всех записок, которые когда-либо попадали в каблук вашей правой туфли.
Вот это был удар! Котес медленно надвигался на посетителя, тесня того к стене:
– Так почему же вы думаете, что я не оторву вам уши? Вместе с головой и этим удивительным предметом, который вы на ней носите?
Здоровый глаз издателя испуганно моргнул, а лапы вцепились в тюрбан.
– В-в-видите ли, у вас есть выбор. Вернуться в Тортагу неудачником, провалившим дипломатическую миссию. Или героем, привезя важные сведения, хранящиеся у меня вот тут. – Посетитель постучал по тюрбану. – А одна голова, пусть даже с ушами, предмет абсолютно для вас бесполезный.
Котес отступил. Окинул взглядом комнату. Сорванная занавеска уже на полу. Молоко опрокинуто. Сомбреро – растоптано. Может, выкинуть на улицу стул, не раскрывая окна?..
Внезапно он расхохотался. Чего уж теперь крушить-то? Все и так разрушено: комната, отношения двух государств, его карьера. Как он мог проглядеть происки Султаната Гиен? Надо признать: он действительно расслабился под теплым солнцем Коты. Все, что теперь остается, – попытаться спасти репутацию, пока она не превратилась в лохмотья.
– Через четыре часа вы должны быть на борту, – бросил он. – Корабль уйдет с вами или без вас.
Корабль спасения
От Пуэрто-Мяу до Тортаги для военного корабля – семь дней пути. Есть время подумать, под каким соусом подавать рапорт.
Трюмы забиты тюками. А также шкафами, диванами, посудой, картинами – всем тем невообразимым хламом, который тащат с собой, когда отдаешь приказ «брать только самое ценное».