В боковой капелле, где горели сотни свечей, сияние которых огненным лучом прорезывало сумрак церкви, можно было издали различить человека, преклонившего колена на ступеньках алтаря; он был намного выше всех окружающих. Голова его была благочестиво склонена, худые руки скрещены на груди. Вскоре он поднялся, и все увидели его мундир, увешанный орденами. Он вел под руку молодую девушку, легкая и юная походка которой составляла резкий контраст с ее печальным видом. В глазах молодой супруги сверкали слезы; выражение ее лица, сохранявшего ангельскую доброту, несмотря на терзавшее ее горе, поразило толпившийся у церкви народ, когда она садилась в карету.
Нужно сказать, что после женитьбы дон Блас стал менее жесток; казни сделались реже; осужденных не убивали, как прежде, выстрелом в спину, их просто вешали. Он стал давать приговоренным к смерти разрешение проститься с семьей перед казнью.
Однажды он сказал жене, которую безумно любил:
— Я ревную тебя к Санче.
Санча была молочная сестра и подруга Инесы. Она жила в доме дона Хайме в качестве горничной его дочери и последовала за ней в Гранаду, во дворец, где теперь поселилась Инеса.
— Когда я ухожу, Инеса, — продолжал дон Блас, — вы остаетесь с Санчей. Она очень мила, она забавляет вас; а я всего лишь старый солдат, выполняющий свой суровый долг. Я не обманываюсь на свой счет: во мне мало привлекательного. Из-за Санчи с ее смеющимся лицом я кажусь вам еще более старым, чем на самом деле. Возьмите ключ от моей шкатулки; дайте ей денег, сколько хотите, но сделайте так, чтобы она уехала, исчезла, чтобы я не видел ее больше.
Вечером, когда дон Блас вернулся домой, он сразу же заметил Санчу, занятую своими обычными делами. Ярость охватила его; он быстро подошел к ней; она, подняв глаза, твердо смотрела на него тем особенным, свойственным испанкам взглядом, в котором смешаны страх, мужество и ненависть. Через несколько мгновений на лице дона Бласа появилась улыбка.
— Дорогая Санча, — промолвил он, — сказала ли вам донья Инеса, что я дарю вам десять тысяч реалов?
— Я принимаю подарки только от своей госпожи, — ответила она, не опуская перед ним глаз.
Дон Бустос вошел в комнату жены.
— Сколько заключенных сейчас в тюрьме Торре-Вьеха? — спросила она у него.
— Тридцать два в одиночках и, кажется, двести шестьдесят в верхних этажах.
— Дайте им свободу, и я расстанусь с моим единственным другом.
— Не в моей власти исполнить ваше требование, — ответил дон Блас и за весь вечер не произнес больше ни слова.
Инеса, вышивавшая у лампы, видела, что кровь то приливает, то отливает от его лица; она отложила работу и принялась перебирать четки. Молчание длилось весь следующий день. Ночью в тюрьме Торре-Вьеха вспыхнул пожар. Двое заключенных погибли; остальным, несмотря на бдительность начальника полиции и его жандармов, удалось бежать.
Инеса ни слова не сказала дону Бласу, он ей тоже. На следующий день, вернувшись домой, дон Блас не нашел Санчи; он крепко обнял Инесу.
Прошло полтора года со времени пожара в Торре-Вьеха; запыленный с ног до головы путешественник соскочил с коня у дверей убогого постоялого двора в горной деревушке Суйя, в одном лье к югу от Гранады, тогда как Альколоте находится к северу от нее.
Это предместье Гранады образует как бы волшебный оазис среди сожженных солнцем равнин Андалузии. В Испании нет более живописного уголка. Но только ли любопытство привлекало сюда путешественника? По костюму его можно было принять за каталонца. На его паспорте, выданном на Майорке, действительно была виза, проставленная в Барселоне. Хозяин постоялого двора был очень беден. Передавая ему свой паспорт, выданный на имя Пабло Родиля, каталонец посмотрел ему в глаза.
— Хорошо, сеньор, я вас предупрежу, если гранадская полиция осведомится о вас.
Путешественник заявил, что хочет осмотреть эту прекрасную местность; он уходил до восхода солнца и возвращался в полдень, в самую сильную жару, когда все обедали или отдыхали.
Дон Фернандо целые часы проводил на холме, поросшем молодыми пробковыми деревьями. Оттуда был виден старинный дворец гранадской инквизиции, в котором жили теперь дон Блас и Инеса. Глаза его не могли оторваться от почерневших стен дворца, возвышавшегося, подобно великану, над городскими домами. Покидая Майорку, дон Фернандо дал себе слово не заезжать в Гранаду; но однажды он оказался не в силах противостоять охватившему его порыву; он направился к узкой улице, на которой высился дворец инквизиции.
Войдя в лавку ремесленника, он под каким-то предлогом задержался там и завел разговор с хозяином. Ремесленник показал ему окна комнаты доньи Инесы. Эти окна находились очень высоко, в третьем этаже.
Когда наступил час сиесты, дон Фернандо, терзаемый муками ревности, пустился в обратный путь. Ему хотелось заколоть неверную Инесу, потом себя. «Слабая, ничтожная душа! — повторял он в бешенстве. — Она способна его полюбить, если внушит себе, что так велит ей долг».
На повороте улицы он столкнулся с Санчей.
— Эй, милая! — воскликнул он, не глядя на нее. — Меня зовут Пабло Родиль, я живу в Суйе на постоялом дворе под вывеской «Ангел». Можешь ли ты прийти завтра к большой церкви во время вечерней службы?
— Да, — ответила она, также не глядя на него.
На следующий день дон Фернандо встретился с Санчей, и, ни слова не говоря, они направились к гостинице. Она вошла в его комнату, никем не замеченная. Фернандо запер дверь.
— Ну как, что с ней? — спросил он со слезами на глазах.
— Я больше не служу у нее, — ответила Санча. — Вот уже полтора года, как она отказала мне от места без всякой причины, даже без объяснения. Я, право, думаю, что она любит дона Бласа.
— Любит дона Бласа! — воскликнул дон Фернандо и вытер слезы. — Ко всем несчастьям еще это!
— Когда она меня отпускала, — продолжала Санча, — я бросилась к ее ногам: я умоляла объяснить причину постигшей меня немилости. Она холодно ответила: «Так хочет муж», — и больше ни слова. Вы ведь знаете, она и раньше была набожной, теперь же вся ее жизнь — одна сплошная молитва.
Желая угодить правящей клике, дон Блас добился, чтобы половина дворца инквизиции, в котором он жил, была отдана монахиням ордена св. Клары. Монахини поселились во дворце и недавно закончили устройство своей церкви. Донья Инеса целые дни проводила там. Когда дона Бласа не бывало дома, ее наверняка можно было застать коленопреклоненной перед алтарем.
— Она любит дона Бласа, — повторил дон Фернандо.
— Накануне того дня, когда она меня выгнала, донья Инеса говорила со мной...
— Весела ли она? — прервал ее дон Фернандо.
— Не весела, но всегда в спокойном и ровном расположении духа. Совсем не та, какой вы ее знали. Нет больше приступов резвости и дурачества, как выражался наш священник.
— Подлая! — воскликнул дон Фернандо, взволнованно расхаживая по комнате. — Вот как она соблюдает клятвы, вот как она меня любит! Даже никакой печали! А я...
— Я уже объясняла вашей милости, — снова начала Санча, — накануне моего ухода донья Инеса говорила со мной так же ласково, так же дружески, как в былые дни в Альколоте. А на следующий день холодные слова «так хочет муж», вот все, что она мне сказала, вручая при этом подписанную ею бумагу, по которой мне назначалась пенсия в восемьсот реалов.
— Ах, дайте мне эту бумагу! — сказал дон Фернандо. Он покрыл поцелуями подпись Инесы.
— Говорила ли она обо мне?
— Никогда, — ответила Санча, — так что старый дон Хайме однажды в моем присутствии даже упрекнул ее за то, что она совсем позабыла их милого соседа. Она побледнела и ничего не ответила. Но, проводив отца до двери, тотчас же побежала в часовню и заперлась там.
— Я просто дурак, вот и все! — воскликнул дон Фернандо. — О, как я ее ненавижу! Не будем больше говорить о ней. Счастье, что я все-таки заглянул в Гранаду. Но еще большее счастье, что я встретил тебя... А ты как живешь?
— Я держу лавочку в деревушке Альбарасене, в полулье от Гранады. У меня есть прекрасные английские товары, — продолжала она, понизив голос, — которые мне приносят контрабандисты из Альпухарры. В моих сундуках тканей больше чем на десять тысяч реалов. Я счастлива.
— Понимаю, — сказал дон Фернандо, — у тебя возлюбленный среди этих молодцов из альпухаррских гор. Я никогда больше не увижу тебя. Вот возьми на память эти часы...
Санча собралась уходить; он снова остановил ее.
— А что, если я проникну к ней? — спросил он.
— Она убежит от вас, хотя бы для этого ей пришлось выпрыгнуть в окно. Будьте осторожны, — добавила Санча, приблизившись к Фернандо. — Как бы вы ни переоделись, сыщики, которые шныряют вокруг дома, арестуют вас.
Устыдясь своей слабости, Фернандо не произнес больше ни слова. «Завтра же, — решил он, — я уезжаю обратно на Майорку».
Через неделю он случайно проходил по деревушке Альбарасене. Разбойники только что захватили капитана О'Доннеля, которого заставили целый час пролежать на животе в грязи. Дон Фернандо увидел Санчу, которая спешила куда-то с озабоченным видом.
— Мне некогда с вами разговаривать, — сказала она. — Идите за мной.
Лавочка Санчи была закрыта. Она торопливо укладывала английские ткани в большой сундук из черного дуба.
— Быть может, на нас сегодня ночью будет нападение, — сказала она Фернандо. — Атаман разбойников — личный враг контрабандиста, моего друга, и мою лавочку они разграбят в первую очередь. Я только что из Гранады; донья Инеса, которая все же очень добра ко мне, позволила спрятать в ее спальне самые дорогие товары. Дон Блас не увидит этого сундука, набитого контрабандой. Если же на беду он и заметит его, то донья Инеса найдет какое-нибудь объяснение.
Она торопливо укладывала тюль и шали. Дон Фернандо смотрел на нее; вдруг он кинулся к сундуку, выбросил из него все шали и залез туда сам.
— Вы с ума сошли! — воскликнула испуганная Санча.
— Вот тебе пятьдесят унций, и убей меня бог, если я выйду из этого сундука раньше, чем он очутится во дворце инквизиции в Гранаде! Я хочу ее видеть!