Чтобы облегчить себе процесс принятия решения, Септимий решил чуть-чуть накатить. И накатил – немножко, всего-то какие-то пятьсот. Ну и зажевал мухоморчиком для эффективности.
Успех накатилова был ошеломляюще грандиозен, триумфален. Самая ткань реальности волшебно изменилась – козёл и припомнить не мог такого могучего подъёма. Но он всем своим существом преисполнился – и поднялся. Уже не возникало вопросов, куда идти: всё было ясно. Сомнения кончились, кончились и колебания. Наступило время свершений. Высоко поднимая знамя, проникнутое благородным духом, Попандопулос преображался, как цветок в проруби. Теперь он видел себя борцом за переустройство мира – честное, правдивое, во всей полноте и богатстве всестороннего раскрытия безграничного потенциала его существа. Он чувствовал, как создаются – нет, рождаются! – условия для расцвета в нём высших духовных ценностей, завоёвывая его сердце и одновременно его крепя. Безгранично росли и ширились его замыслы, о которых он не мог думать без глубокого, задушевного волненья зрелой решимости, направленной прежде всего на устранение всего случайного, мелкого, наносного, незрелого, неподготовленного. В нём диалектически торжествовало мировоззрение освобождённого труда, озаряющее высочайшие бездны мирозданья, щедро берущее силы из бездонной сокровищницы души и, обогащая её сокровеннейшим содержанием, ярко, выпукло высвечивающим суть времени, направляя необузданный поток творческой энергии в русло развития. В первые ряды самовыдвигались волевое и духовное начала, величье целей и идеалов. Недостатки меркли, но меркли жизнеутверждающе, оптимистично, самоей своею гибелью приветствуя грядущее завтра – время козлов, время созидателей.
Септимия спас желудок. Опизденев от величья свалившихся на него задач, он судорожно сократился. Из козла ливануло – и тут же страшный треск и столб жгуче-смрадного пара привели его в чувство.
Он блевал в «жарку» – небольшую, компактную, но вполне себе поместительную. А рядом стоял крупный, матёрый сусанин-политрук и самодовольно пошевеливал шерстью вокруг жорла.
– От же ёбаный ты нахуй! – только и вымолвил козёл, утирая пасть левой рукой, а правой доставая из-за спины меч.
– Пфыф! – сказал мутант и отпрыгнул.
– Хуиф! – заорал Попандопулос, досылая меч прямо в раззяванную дыру. Сусанин покачнулся, схватился тоненькими лапками за злую железку и опрокинулся наземь.
– Вот то-то, – сказал козёл, с отвращением вытирая меч о ляжку твари.
Увы: было похоже на то, что гвоздь работать перестал. Во всяком случае, атаки сусанина он не выдержал. Правда, сыграл свою роль и алкоголь. Козёл по Бибердорфу помнил, что выпивка ослабляла ментальную защиту. Но не до такой степени. Так или иначе, рассчитывать на теллур было уже нельзя.
Придя к такому выводу, козёл снялся с места: немного пройтись и поразмыслить.
Местность казалась совершенно незнакомой: густой тёмный лес. До того густой, что солнца не было совсем. Потом до козла дошло, что его и впрямь нет: наступило тёмное время суток. К тому же всё тело ломило, как от долгого пути без передыху. Похоже, сусанин тащил – или гнал – его за собой весь день. То ли поблизости не было подходящих аномалий, то ли тупая тварь о них не знала и вела жертву к привычному месту харчеванья. Судя по запашку, у политрука тут была трапезная.
Когда же козёл попытался сусаньскую кухоньку покинуть, выяснилось, что это не так-то просто. За деревьями скрывался овражек, полный «ведьмина студня». Выход с другой стороны запирала петляющая между стволами полоса «антонова огня» – неяркая, но достаточно широкая, чтобы не соваться. Между ними рос густой колючий кустарник, приближаться к которому Септимию не хотелось: там что-то очень неприятно потрескивало, к тому же из-под листьев регулярно поднимались дымки.
Тогда он присел и попытался восстановить в памяти, а как же он, собственно, сюда попал. Восстанавливалось плохо: в голове начинали роиться идеи о высокой миссии, ответственности, глубинах нравственной сокровищницы. Наконец он кое-как вспомнил, как в едином порыве сиганул через овражек на пике восторженного приятия живой жизни, реальной действительности, ответственнейшей миссии по спасению всех от всего – а также всего от всех.
Искать узкое место в темноте не хотелось. Пришлось заночевать у «жарки» – благо не холодно. Очень хотелось выпить, хотя козёл понял, что водка сводит эффект гвоздя на нет – или как минимум сильно ослабляет защиту. Но на островке, окружённом аномалиями, он чувствовал себя в относительной безопасности. Поэтому он решил позволить себе совсем немножко, ну хоть бы триста.
Перед сном он, впрочем, сделал полезное дело – отволок тело сусанина к овражку и бросил его в «ведьмин студень».
Утро выдалось недобрым. Козёл проснулся от крайне неприятного чувства несвободы. Нет, не внутренней – внешней. Его что-то спелёнывало, и довольно туго. Рядом слышались голоса. Судя по интонациям, один из разговаривающих был упырь или что-то вроде того.
Септимий очень, очень осторожно посмотрел сквозь веки. Он лежал подле «жарки». Перед ней сидели и тихо беседовали два мутанта, спиногрыз и покаянец. Покаянец был в хорошо знакомом козлу синем мундире, у спиногрыза блестела прикрученная к панцирю казённая бляха. Оба были вооружены. Спиногрыз имел под брюхом подвесную кобуру с чем-то блестящим, похожим на тесла-шокер. Покаянец был попроще – у него на боку висела длинная полицейская сабля-селёдка.
Козёл понял, что в очередной раз недооценил муниципальные службы Бибердорфа, и тихо выругался.
Это не осталось незамеченным. Покаянец повернулся и вежливо сообщил:
– Вы можете пока отдыхать. Потом вы дадите предварительные показания и мы двинемся.
При слове «двинемся» спиногрыз печально хрустнул хвостом. Попандопулос догадался, что тащить его придётся именно ракопанцирному. То, что его не распеленают, козёл почему-то не сомневался.
– Да, кстати – не пытайтесь вырваться, – столь же любезно сообщил муниципал-покаянец. – Вы утомитесь сами и доставите лишние хлопоты нам. Этот материал очень упруг.
Тут Попандопулоса посетило что-то вроде робкой надежды. Похоже, его запаковали в резину. Это давало шанс дотянуться до кинжала в бедре – если, конечно, его не нашли муниципалы. Как именно им удалось так незаметно запихнуть чуткого козла в резиновый мешок, он решил пока не думать. Сначала нужно было выбраться.
– По какому праву вы лишили меня свободы? В чём меня обвиняют? – на всякий случай спросил он.
– Вы обвиняетесь в грубейших нарушениях установленного порядка! – укоризенно сказал покаянец. – А именно в неспровоцированных убийствах, недолжном использовании муниципальной собственности, нанесении неприемлемого ущерба таковой собственности, мошенническом обмане…
Козёл слушал вполуха – он возился в мешке, пытаясь дотянуться до ляжки. Наконец ему это удалось. Кинжал оказался на месте. Козлиное сердце подпрыгнуло.
– И на каком основании вы делаете эти поспешные и бездоказательные утверждения? – козлу надоело слушать перечень того, что он нарушил и нанёс. К тому же хотелось понять, как же его всё-таки сцапали.
Покаянец сообщил следующее. Оказывается, в ту же самую ночь муниципалы послали наверх комиссию по оценке размеров ущерба, причинённого налётом гней. Комиссия, чтобы не препятствовать обычному перемещению граждан, явилась именно что ночью – разумеется, имея на руках все необходимые документы. Увы, подъёмник не работал, а полуторачасовое дёрганье за алармшнур не возымело эффекта. Председатель комиссии действовал по инструкции: отправил гонца с сообщением, что с подъёмником что-то произошло и желательно применение чрезвычайных мер. Меры прибыли уже утром, но основательные – маленький водородный воздушный шар, следователь-эмпат, тесла-оружие и, самое главное, по всей форме заверенные бумаги, позволяющие использовать всё вышеперечисленное во имя скорейшего наведения установленного порядка.
Всё это время члены комиссии тоже не сидели сложа конечности, а под председательским руководством осмотрели местность, разбив её на квадраты. И довольно быстро обнаружили обломки упавшей сверху корзины, труп душееда, а потом и задушенного похухоля. Кстати появившийся эмпат подтвердил, что несчастные лишились жизни недобровольно, а также сообщил о присутствии в воздухе и на земле ауры предполагаемого преступника.
Попандопулос вспомнил, как он ссал в Лощину, и запоздало осознал, как глупо накосячил.
Покаянец неторопливо продолжал. Комиссия поднялась наверх на шаре, составила представление о случившемся, после чего разделилась. Его самого и коллегу его отрядили в погоню, с заданием: подозреваемого изловить, пленить и доставить. Остальные занялись более сложными и ответственными делами – оценкой размеров ущерба, нанесённого гнями и усугублёного козлом. То бишь написанием, оформлением и заполнением многочисленнейших бланков, ведомостей и формуляров.
Радуясь, что избежали бумажной работы, спиногрыз и покаянец пошли по следу. Ракопанцирник, собственно, и был эмпатом, а козёл оставлял за собой довольно ощутимую ауру. Шли они быстро, и, наверное, настигли бы его ещё вчера, но эпизод с политруком несколько отдалил неизбежное. Тем не менее козла они нашли. И, применив установленные законом средства (в подробности он вдаваться не стал), пленили. А теперь намерены транспортировать его в Бибердорф для совершения над ним следственных действий.
Козёл представил себе оные следственные действия и содрогнулся. Резина ехидно скрипнула.
Тут муниципал посетовал, что, поспешая за козлом, они несколько дней подряд перерабатывали, причём компенсировать переработку и выплатить сверхурочные им никто не обещал. После чего осторожно попросил козла засвидетельствовать этот факт перед следственной комиссией – ну или хотя бы напомнить о том, что двое скромных служащих в течение нескольких дней жертвовали своим личным временем во имя общественного блага.
В этот момент Септимий заметил, что покаянец не только в мундире, но и затянут по пояс во что-то вроде нахнаховских боевых рейтуз. Похоже – резиновых.