еня нет к этому таланта, понимаете? Не умею я себя жалеть так, чтобы самой нравилось. Не дано. Мне от этого только хуже становится.
Так что я беру себя в зубы и работаю. Два дня. Или три. Пока не кончается, и я снова сама своя. Тогда я сжираю охапку сена с клевером и потом иду в бар. И живу полной жизнью. Пока головёнка не начнёт побаливать, и всё по новой.
Да, на этот раз я не сдурела. Почти. За это тысяча граций Карабасу. Шеф, оказывается, такие вещи понимает и может влиять. Я ему ещё и нахамить толком не успела, а он мне сразу – «так-так, у тебя ПМС, ложись на бочок, будем с желёзками разбираться». Я бы, конечно, не легла ни за что, но он меня не спрашивал – просто отключил ноги. И потом минут десять во мне копался. В смысле дистанционно. Лежу и чувствую, как внутри что-то происходит. В конце концов он там что-то нашёл, глаза закрыл и минуты три мне было как-то странно. Потом я встала и пошла. А через пять минут сообразила, что мне не хочется ни на кого бросаться. То есть слегка что-то такое было, но вот именно что слегка. Тут я, конечно, побежала извиняться и благодарить, а он мне прямо в голову – «я понял, не за что, лучше электоратом займись, там арапчата чего-то расклеились». И я пошла и занялась, потому что приказы Карабаса лучше выполнять сразу.
Но сейчас мне по-настоящему хреново. Потому что боль в животе Карабас мне снимать не стал. Говорит, что может пострадать иннервация матки, и тут нужна химия. А я в дорогу забыла панацин. И тампоны, кстати, тоже. Я городская девочка и привыкла, что это всё продаётся в аптеке на углу. Но сейчас я лежу в каком-то деревенском хлеву – в хлеву, ёшкин кот! – на соломе. И граций во мне не больше тридцати, а то и меньше. Я валяюсь на боку, тяжело дышу, а добрый дядька Карабас время от времени заходит, меняет мне тряпку и поливает водой из ведёрка. Потому что мне скверно и дефно, а ближайшая аптека – в Директории.
Когда мы туда доберёмся, я уже буду норм. Я буду даже обаятельна. Вот только пустят ли меня туда – это, знаете ли, ещё вопрос. Они там поняш не особо жаждут видеть. Стремаются они нас. И я их понимаю. Сама до сих пор дёргаюсь, когда какая-нибудь старая корова граций на полтораста на меня начинает глядеть. Хотя вообще-то во мне двести двадцать и я сама могу её натянуть. Но детская травма, то-сё. Короче, нервирует. Даже когда някают по-доброму и под хвост не лезут. Всё равно – ну не могу. Хотя казалось бы, ну какие дела, всё между своими, сегодня ты меня чуток накернила, завтра я тебя слегонца. Не могу я так. Вот просто – не могу, и всё тут.
Отсюда и личная жизнь у меня такая дурацкая. У меня до Гермионы две девочки всего-то и было, кроме случаев по пьяни. Кому скажи – не поверят. Ты чё, скажут, Евушка, да ты же красава, у тебя фигура, на тебя все пырятся. Да знаю я, что фигура. И что пырятся. Ну сложно у меня с нормальным женским сексом, сложно. И психологически, и так. Я от языка не кончаю, извините за подробность. Ну разве что очень сильно нажрусь, и то раз на раз не приходится. Хотя нет, Гермионе же удалось. Один раз, в ту ночь. Чисто на чувствах. Я тогда совсем с копыт летела, потому что с Фру-Фру у меня всё было по-серьёзному. Может, я с ней вообще нормальной стала бы? Но нет же, Верховная влезла, растоптала первоцветы счастья моего.
Хотя – кого я обманываю? Ничего бы у нас с Гермионой не срослось. Разные мы очень. Одно только и было общего – формулы. Это сближало. Но у неё мама. А мама у неё – вот именно то самое, от чего я готова бежать хоть в Лапландию. Я в ту ночь и расслабиться-то смогла только потому, что точно знала – больше я ни её, ни Мирру не увижу. Иначе хрен бы что вышло. Опять же тысяча граций Карабасу, который меня взашей вытолкал на эту случку. Понимает он такие вещи, чо.
Кстати. Оказалось, с самцами несложно. Они вроде наших жеребцов, только поумнее и без жлобства этого жеребяческого. Пьеро, правда, странный. Но это у него от наркоты и муза тяпнула. А так-то он культурный, ласковый. Руки у него хорошие. Особенно когда по попе гладит и по ложбинке на спине. Вот если бы он только стихов не читал. Особенно своих. У меня от них пися сохнет. А то бы я его трахнула, наверное. Ну просто самой интересно, как это с хомосапым. Говорят, у них маленькие. Ничего, подожмёмся, это мы умеем. Главное, чтобы не короткий был. Есть у меня там внутри особенное местечко, вот до него доставать нужно обязательно…
Блин-банан, опять засада! Когда месячные, мне в голову регулярно лезет всякая хочка. А как начинаю хотеть – тут-то животик и прихватывает. Спазм. Так что лучше о чём-нибудь другом. Раньше-то я обычно о формулах думала. А сейчас не хочу. Потому что понимаю: всё, чем я тут занималась, в Директории никому не нужно. У них другой уровень. Мы-то в лучшем случае тащимся сзади. Кстати, у Арлекина зад красивый. Подтянутый такой, мускулистый – всё как мы любим. Жаль, что Арле педик. Хотя он интересный. И в самцах разбирается, с ним об этом поговорить можно. У нас с ним, оказывается, даже был общий жеребец. Так что мы с ним хоть и не трахались, но как бы родня по микрофлоре.
Напси – душка и забавный. И оптимист. А казалось бы – слепая собака, калушонок без прав, фактически электорат. Впрочем, нет. Всё-таки особое положение при шефе он себе выгрыз. То есть вылизал. Ну, лижется он классно. Особенно вымя, между сосками. Как-то он очень уж охотно это делает. У этого тихушника что-то на уме. И даже понятно что. Типа услужливый весь такой, а в мыслях уже к моему крупу пристраивается. Хм, интересно, вот чисто теоретически – как бы он до меня дотянулся? А если на спинку лечь? Нет, всё-таки не надо. Карабасу такое точно не понравится.
Вот интересно, он мои мысли слышит? Сейчас, например? Нет, наверное: у него своих дел полно. Да он мной вообще не особо интересуется. Как тогда в первую встречу – вообще не хотел мои мысли читать, еле уломала. Потому что если бы он посмотрел мне внутрь поглубже, то…
А что, кстати? Вот что бы он подумал? Что я дура лошадь? Сама знаю. Выгнал бы? А за что? Я же не давала повода. Я не говорю ничего такого. Не пристаю. Не навязываюсь. Бегаю перед ним на поролоновых копытах и делаю всё, что скажет. Да и подводить Верховную он не стал бы из-за такой мелочбы. В конце концов, это моя проблема. Мало ли чего мне хочется. Это же инстинкты. Физиология. Хотя какая тут физиология, когда мы разных основ? А с другой стороны, у людей с нашими предками всегда были особые отношения, так что это как ещё посмотреть…
Так, спокойно дышим, расслабляем мышцы малого таза, думаем о формулах. Например, вязкость тесла-тока в тонкоплёночном проводнике. Коэффициент к поверхности, допустим, ноль пять. Классический ток, сопротивление растёт линейно, эр-один равно эр-ноль на один плюс температурный коэффициент на разницу температур. Это для металлов, конечно, в электролите наоборот, но мы берём плёнку. Вязкость считаем за единицу: классическая компонента этот параметр вообще не содержит. Вот с теслой начинается геморрой: абсорбционный ток поднимается нелинейно, а вязкость уже больше единицы. То есть с точки зрения классической модели это сопротивление тока себе же самому. Что физического смысла не имеет, но расчёты упрощает. Хотя Гермиона считает, что физический смысл в этом есть, потому что тесла-компонента может рассматриваться как среда для классической. Но это опять же абстракция, электроны те же самые, как-то эту тему мы с Фру не прожевали…
Ой, и что это я такое делаю? По ходу, жую солому! Конкретно так выела кусок подстилки. Евушка, родненькая, ты, кажется, жаловалась на боль в животике? Так тебе её было мало? Тебе нужны ещё и рези в желудке? Для полного счастья?
Да что же это такое со мной-то?! Дура лошадь.
Глава 54bis, слишком короткая, чтобы давать ей собственный номер, но не бесполезная
17 ноября 312 года от Х.
Страна Дураков, нейтральные территории.
Кажется, вечер… хотя какая разница?
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
И как это могло со мной случиться?
Решительно – ума не приложу.
Беранже П.-Ж. Сглазили // Беранже П.-Ж. Избранные песни. М.:
Художественная литература, 1950.
Надо, наконец, признать. То есть пора бы признать, наконец. Самому себе сказать хотя бы это. Потому что чего уж теперь-то.
Я, Карабас бар Раббас, настоящий человек – и, между прочим, настоящий еврей! – с какого-то момента, но с удручающей регулярностью переживаю вот это вот всё.
То есть: думаю о. Скучаю по. Волнуюсь за. И, чего уж там – хочу! – тут без предлога. Какие уж тут предлоги.
Я попал, да.
Главное – не понимаю как. И когда. Иногда кажется, что с первого взгляда, когда она ко мне пришла и съела мой салат. Иногда – что только сейчас. На самом деле, наверное, что-то среднее. Хотя нет, не было среднего. Вот она мне никто – а вот она мне всё. И немножко больше.
Няш? Я хороший менталист, я за этим слежу. Нет, не няшила. Да я бы увидел у неё в голове. Я смотрел. Очень внимательно.
А сейчас я смотрю на неё спящую. Смотреть на спящее существо порочно, не смотреть невозможно.
Чисто логически, а также биологически и нравственно. Всё очень просто. Я человек. Ева Писториус – пони. Лошадь, если по-простому. У неё четыре ноги. Причём на каждой – копыто. И я её люблю. Я вугл ускр?
Нет, я не вуглускр. Нет, меня ничего не смущает. У неё ножки как у куколки. А попка… нет! нет! стоп! стоп! У неё нет никакой попки. Самый обычный лошадиный круп. Ну не совсем обычный. Божественно-волшебный. И ложбинка на спине, а выше – грива, в которую можно зарыться лицом…
Давай попробуем ещё разок. Твоя распрекрасная Ева – лошадь. У неё ноги с копытами. Карабас бар Раббас, ты будешь целовать вот эти ноги с копытами?
Да, конечно, буду. Целовать. Каждую. В скакательный суставчик. В каждый. О, эти суставы! – я не могу!
Вообще-то тебе сто три биологических года, дорогой. Какие ещё суставчики? Седина в голову – бес в ребро?
Или всё ещё хуже? Уж не движет ли тобой самое банальное тщеславие?