А хоть бы и так! Меня ещё никто никогда не любил. Наоборот – это бывало. Мне это, признаться, даже начало немножечко надоедать. А она – влюбилась. В меня. Боится признаться. Не пристаёт. Бегает на поролоновых копытах и делает всё, что я скажу. Умница моя лошадушка. И это нельзя списать на физиологию. Мы всё-таки разных основ. Хотя вообще-то она права, у людей с лошадьми всегда были особые отношения…
А это ничего, что она не еврейка?
У тебя в голове чип, Карабас. Он тебя контролирует. Тебе недозволителен секс с нееврейкой, Карабас. Ты можешь попытаться, Карабас. Но ты не получишь никакого удовольствия. Эта штука его тебе испортит.
Стоп-стоп-стоп. Я еврей, и более того – я раввин. У меня на плечах – светлая еврейская голова. Я что, не способен справиться с банальной талмудической проблемой?
Глава 55, из которой мы узнаём, что найти на свою задницу приключений, причём смертельно опасных, можно и в самом тихом месте
Страна Дураков, нейтральные территории.
Тот же день. На этот раз уж точно – день.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
С точки зрения внешнего наблюдателя реальная жизнь полна пустот, пробелов, соединительной ткани. Островки целенаправленного действия тонут в море мелочей, бессмысленных слов и телодвижений, пустых волнений моря житейского. Но это именно внешняя, описательная точка зрения. Вовлечённый в жизнь участник (а не просто свидетель) происходящего всегда ощущает значимость текущего момента. Житейская суета – не завеса, скрывающая высший смысл, а источник всякого смысла.
Ляйсан Игнатова. Полюса благолепия. Опыты эстетические и критические. ООО «Хемуль», Дебет: Сенбернар, Зайненхунт и Ретривер, 298.
– Опять скрипит потёртое-е-е седло, – выводил Пьеро святое караоке из Круга Песнопений Боярского, бренча на банджо. – И ветер холодииит! – тут он закашлялся.
– Чё холодит-то? – встрял Напсибыпытретень, нюхая левым глазным рыльцем ногу Арлекина. Она пахла очень красиво – чем-то сиренево-розоватым, причудливо-кудрявым. Особенно интересные оттенки исходили от ногтей.
– Былую рану, вот чего, – недовольно пробурчал поэт, откладывая банджо. – Не могу больше, горло прихватывает, – сказал он. – Арле, ну хватит жрать. Спой что-нибудь.
– А мне зачем? Это ты конского фолька не любишь. Пущай сами поют, – безразлично сказал Арлекин, чавкая творожным сырком.
– Так они опять про яйцо будут! – вскричал Пьеро.
– И деф с ними, яйцо так яйцо, – Арлекин вытянул ноги, сжал между ними голову Напси и принялся её теребить, почёсывая большими пальцами за ушами. Пёсик пёрся.
– Только не яйцо это глупое, оно ужасно, – закапризничал Пьеро.
– Тады сам пой, – Арлекин отдал Напси недоеденный сырок и достал из корзины лимонный творожок с куманикой, завёрнутый в лопух.
Поэт посмотрел на сырок скептически, извлёк склянку с шариками айса и кинул один себе в роток.
– Да хватит тебе этой дрянью обдалбываться, – Арлекин вытянул ногу и принялся чесать Напси брюшко. – Печень посадишь.
– Мне доктор прописал, – важно сказал Пьеро, скептически рассматривая пузырёк: размышлял, видимо, не добавить ли ещё один шарик, когда первый всосётся в кровь.
– Доктор? – Арлекин посмотрел на приятеля недоверчиво. Он привык, что Пьеро сидит на айсе, но доселе не интересовался, как он на него подсел и почему Карабас это терпит.
– Ну да. Ты же знаешь, меня муза укусила, – маленький шахид всё никак не мог решить, добавить дозу или всё-таки погодить.
– Ну да и чё, – пробормотал Арлекин, набивая себе рот лимонным творожком.
– Ну и то, – сказал Пьеро. – От этого вообще ничего не помогает, кроме айса.
– Врёшь, – предположил Арлекин.
– Дочкой-Матерью клянусь, – подочерился Пьеро и благочестиво провёл большим пальцем по губам.
– Слы, а как айс действует? – заинтересовался Арле.
– Как хочешь, так и действует, – сказал Пьеро.
– Очень понятно, – насупился Арлекин.
– Да как тебе объяснить-то… – начал было Пьеро, убирая пузырёк.
Мерно трусящий рыжий першерон повернул голову.
– Эй, хозяин, – сказал он, – скучно как-то! Парни вянут на корню, песен просят!
– Вот сами и пойте, – распорядился Арлекин и махнул рукой – дескать, поехали.
– Как скажете… Карский раз! Зубрик два! Любимую нашу – запевай! – тут же распорядился коняка.
– Вот огромное яйцо – богатырское! А бывает ведь яйцо сракодырское! – начал белый конь.
– Сракодырское яйцо, невъебенное! А бывает ведь яйцо и отменное! – подхватил третий, пегий першерон.
– Вот отменное яйцо, заебатое! А бывает ведь яйцо и горбатое! – вступил рыжий, творчески развивая тему.
– Хуятое, – зачем-то сказал Арлекин, Пьеро прошептал «бля» и театрально застонал.
Они уже четвёртый час тащились в телеге по пыльному шляху. Местность вокруг простиралась ровно та же самая, что и намедни, и давеча. Всё пространство до холмов было занято полями – пшеничка, мак, посевы творожка. Изредка пейзаж оживляла белёная хатка или два-три домика рядком. Иной раз встречался памятный знак былых, неспокойных времён: какой-нибудь гранитный шпиль в стиле Директории или мраморный бюстик с изящной поньской головкой.
В полях попадались крестьянствующие пупицы и псикаквы. Они смотрели на проходящий мимо обоз бессмысленными круглыми глазами.
Да, обоз. Именно таким словом следовало бы назвать три подводы, на которых перемещалась в пространстве разношёрстная Карабасова труппа.
На первой ехали Арлекин, коломбина и парочка быстроногих и востроглазых арапчат. На второй должна была находиться Ева Писториус с прочим электоратом. На третьей, с барахлом, обязаны были дежурить Напси и Пьеро. Карабас намеревался было завести ещё и четвёртую подводу, для шатра – он возжелал иметь в хозяйстве складной шатёр-шапито. Однако выяснилось, что это довольно громоздкая конструкция, таскаться с которой неудобно крайне. Тогда шеф решил не заморачиваться с этой темой, рассчитывая, что для представлений арендует подходящее помещение в Директории. Тем не менее он приобрёл несколько палаток, чтобы обеспечить труппе более-менее комфортный ночлег. Они ни разу не понадобились. Местность была населённой, крестьяне охотно – и недорого – предоставляли путникам кров и пищу. Вообще, край был мирным, изобильным и хлебосольным.
Так было не всегда. Буферная зона между Директорией и Эквестрией просто не могла не иметь сложную, неоднозначную историю. Эти земли были изрыты копытами боевой понницы Найтмер Блэкмун, неоднократно изжарены тесла-орудиями Директории, обильно унавожены уланями и гусарынями Черногривоносного Табуна Их Грациозности Уруру Первой, политы напалмом во время знаменитой Атаки Бэтменов, залиты кровью после Первого Дирэквестрийского инцидента, оставлены травам и сорнякам после Большого Набега Их Грациозности Аняня Второй, вновь заселены и распаханы военными поселенцами гетмана-протектора Абракадабра Мимикродона (чьё правление было не самым светлым эпизодом в истории Директории), превращены в пепел в ходе Второго Дирэквестрийского инцидента и наконец – после непубличных переговоров заинтересованных сторон – заселены обывателями мирных, трудолюбивых основ и оставлены в покое. Последние полвека здесь не происходило ничего примечательного. Ко всеобщему удовлетворению.
Путникам местное самоощущение передалось тоже. Все расслабились и предались неге. Даже привередливый Арлекин вовсю наслаждался простой жизнью. Он подсел на местные творожки и сырки с наполнителями. К тому же здешние землеробы всех основ и разновидностей – то ли по природной склонности, то ли блюдя демографический баланс – охотно жопничали. Маленькому педрилке то было любо: он уединялся с ними в полях, оставляя обоз под ответственность Напси и Пьеро. Которые и раньше-то не являли собой образцы дисциплины. А когда убедились, что ни на электорат, ни на имущество никто не покушается, то и вовсе распустились. Они очень быстро взяли манеру оставлять свою подводу на першеронов, а сами тусовались то с Арле, то с Евой Писториус.
Рыжая поняшка в коллективе прижилась на удивление легко. С Напси она спелась практически сразу – в самом буквальном смысле: оказывается, у Евы имелся голос, небольшой, но приятный, что-то вроде меццо-сопрано. Во всяком случае, для репертуара Напси он вполне подходил, да и святое караоке она исполняла с большим чувством. Арлекин, который женский пол не котировал, а к няшу был устойчив, тоже нашёл с Евой общую тему: с рыжухой можно было поговорить об эквестрийских жеребцах, вспомнить приятные моменты, сравнить впечатления. Когда же Арлекин узнал, что Ева даёт в попу – под настроение, конечно, но всё-таки, – он к ней совсем подобрел и однажды даже назвал Писториус «нормальным парнем». Пьеро на Еву откровенно запал – неземная страсть к Мальвине почему-то ему в том не препятствовала – и всё норовил пощупать и погладить ей всякие места. Ева не то чтобы поощряла эти поползновения, но и не особо сопротивлялась. Единственное, что стояло между ними – стихи. По собственному Евиному признанию, виршеплётство Пьеро отбивало у неё всякое желание.
Карабас смотрел на всё это сквозь пальцы, да и вообще не мешался, предпочитая держаться на некотором удалении. В самом прямом смысле: для себя любимого раввин прикупил пароконную рессорную коляску на дутиках, на которой и раскатывал, контролируя ситуацию с ближней дистанции. Сейчас, правда, он от отряда отстал – из-за Евы, у которой некстати случилась тяжёлая менструация. Тут раввин, обычно заботящийся о подчинённых весьма умеренно, неожиданно выказал редкую галантность. А именно: снял у местной жительницы удобную конюшню, где и остался со страдающей поняшей. Мотивировал он это тем, что в таком состоянии ехать куда-либо Еве тяжко. От предложения Арлекина тормознуться всем составом Карабас отмахнулся – дескать, езжайте, мы вас на коляске через пару дней нагоним. Арлекин подумал и решил не развивать тему: спорить с Карабасом было всё равно бесполезно, ждать объяснений – тем более.