– Твоё здоровье, – вежливо сказал Пьеро.
– Будем, – согласился Арлекин, закидываясь и прислушиваясь к ощущениям. На этот раз хорошо пошло. Педрилка закусил яблочком и почувствовал, что треволнения позади и жизнь снова налаживается.
– А ведь этот Грегорюк, – говорил Пьеро, обгладывая косточки пигалицы, – предупреждал. Ну что бутылку оставили для себя. И эти стопки валяющиеся. Можно было догадаться, что это отрава.
– Догадаться, как же, – Арлекин ещё выпил. На Пьеро он старался не смотреть. – Просто скобейда гнойная. Отравить водку – это, я считаю, ваще… – он задумался, с чем бы сравнить такое отвратительное преступление, но подходящего слова в своём лексиконе не обнаружил. – Мог бы и повеситься.
– На двух шеях? – уточнил Пьеро. – Как ты это себе представляешь технически?
– Или утопиться, – не сдавался Арле.
– Где? – поинтересовался поэт.
– Ну не знаю. Всё равно скобейда. Хоть и пидор.
– Не пидор, а бисексуал, – поправил его Пьеро. – С ящеркой-то он жил?
– Это какой? Джо? Вот от него-то всё гадство, – рассудил педрилка.
– Нет, это Джим, – вспомнил поэт.
– Дочь с ними, позорниками… Буэээ… Извини, опять эта твоя картинка. Насчёт Мальвины. Как ты вообще такое терпел?
– А я не терпел, – Пьеро грустно улыбнулся. – Я её любил. И сейчас люблю… наверное. Ну и ненавижу, конечно. Потому что Мальвина – дрянь, а любовь – это любовь. Диалектика чувств, знаешь ли. Odi et amo, nec possum dicere quare[23]. Напси, самогон будешь?
– Не-а, – слепой пёсик помотал головой. – У меня не самогонное настроение. Мне бы сейчас портвешочку. Или этого… аквави та.
– А что такое аквавит? – заинтересовался Пьеро. Он знал, что калуша набила Напсину голову самыми неожиданными познаниями, и регулярно просвещался через это.
– Не знаю. Но это… это что-то такое… святое, наверное, – подумав, сказал пёсик. – Чувствую, но обосновать не могу, – пожаловался он.
Пьеро задумчиво кивнул.
– А что такое святое? – ляпнул Арле. Самогон уже начал оказывать своё обычное действие.
– Святое, – наставительно сказал Пьеро, – этого того!
– Того чего? – переспросил Напси.
– Которое в высокой глы би то зы бит эвон, то не зы бит! И нет святее ничего! – провозгласил поэт.
– А у меня другое мнение, – заявил пёсик. – По-моему, оно не в высокой глы би. А в глубокой вы си.
– То виснет э вон, то не виснет, – закончил Пьеро. – Да, это оно. Это тоже оно.
Арлекин растянулся на подстилке, сдул с губы яблочную косточку. Она описала сложную траекторию и спланировала ему же на нос.
– Эй, – поинтересовался он, – мы вообще едем или стоим?
Пьеро прислушался к ощущениям.
– Едем, – сообщил он.
– Тогда чего кони молчат? – удивился Арле. – Они же вроде петь должны?
– Эй! Чего не поёте? – крикнул Пьеро першеронам.
– Жарко, – прохрипел рыжий и отвернулся.
– Чо-та меня развезло слегонца, – признал Арлекин очевидное, – я сосну чуток… в другом смысле… – пробормотал он, смежая веки. – Слышь, Пьеро, – он вдруг встряхнулся, как будто вспомнил о чём-то. – Зачем Карабас нас отослал? Как думаешь?
Пьеро посмотрел на приятеля удивлённо.
– Чтобы остаться с Евой наедине, – сказал он. – Зачем же ещё?
Глава 56, в которой наш юноша – о котором мы давненько не вспоминали – приобретает кое-что, но никто этого не замечает
16 ноября 312 года от Х.
Институт Трансгенных Исследований, корпус B.
2-й этаж, комната 226 (операционная).
Рабочее время.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Входящие /000731597860
ДОКУМЕНТ: справка о проведённой операции (к/у)
ФОРМА ДОКУМЕНТА: стандартная
ТИП ОПЕРАЦИИ: ребилдинг (клеточная перестройка тела) по методу Выбегалло-Преображенского
ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА ОПЕРАЦИЮ: л/н 15808 (доктор Карло Коллоди) ПАЦИЕНТ: л/н 635787 (эволюэ Буратина)
ЦЕЛЬ ОПЕРАЦИИ: индивидуальное развитие по стандартной программе
ПРОВЕДЕНО: реставрация лобных долей мозга, косметические процедуры
ИСПОЛЬЗОВАННОЕ ОБОРУДОВАНИЕ: автоклав Выбегалло модели «B», клеточный секвенсор Sherman/KA-5003; стандартный хирургический комплекс
ЗАМЕЧАНИЯ: диагностирована облитерация коры мозга 2-й степени; проведена поверхностная чистка
– Тьфу на тебя, скобейда дефолтная! – прошипел сквозь зубы доктор Карло Коллоди и плюнул сыну в мозги.
Плевок красиво растёкся по извилинам, как пенка на кофе.
– Папа, не ругайся! Смотрят же! – попросил Буратина.
Он лежал на столе, свежеизвлечённый из автоклава, со вскрытым черепом. Глаза его были завязаны, но бамбук ориентировался на слух и обоняние. В помещении были посторонние. Много посторонних. Они пахли немытой шерстью, сухим кормом и женской невостребованностью.
Так оно и было. Заявились проверяльщицы.
В последнее время жизнь у доктора Коллоди была не то чтобы скверной. Вовсе нет. Но – очень, очень хлопотной. Большая часть времени у него уходила на секретные исследования, которые продвигались медленно и трудно. Управление обчепробом потребовало подшивки новых кибридных цепей, так что доктору пришлось провести неделю в автоклаве и перенести две непростые операции. Когда же папа Карло наконец вернулся к своим обязанностям, выяснилось, что в родной лаборатории творится сущий бардак.
Сначала Скарятин, нажравшись, забрался в щитовую и сломал рубильник, отчего лабораторный корпус погрузился во тьму. Свет, конечно, починили, а Скарятину вломили, но это было только начало. Буквально на следующий же день овечка Долли уронила сэндвич с шампиньонами в работающий самозапиральник с ребилдуемым ежом внутри. В результате грибы проросли у ежа во рту – хорошо ещё, что тот не стал жаловаться и даже счёл грибы бонусом, ибо был до них охоч… И даже Фингал Когтевран, которого доктор оставил за старшего, – и тот не оправдал доверия. Будучи подслеповат от природы, он перепутал данные температурного датчика и чуть было не сварил Буратину прямо в автоклаве.
Кстати, о Буратине. Доктор твёрдо решил отправить сынка в Аусбухенцентрум при первой же оказии. В порядке дошкольной подготовки Карло отребилдил его вторично – малость нарастить кору, перепрошить кое-какие синапсы, улучшить реакцию. Ну и, в качестве прощального отцовского дара, снизить болевую чувствительность до допустимого предела: о воспитательных методиках Аусбухенцентрума он был наслышан.
Именно заниженная болевая чувствительность и сыграла с Бурой злую шутку. Пока он расчухал, что ему, пожалуй, жарко, и начал дёргаться и стучать в крышку, то уже успел достаточно свариться. Когтевран, свою судьбу хуя и бля, просидел в лаборатории двое суток напролёт, пролечивая бамбука и возвращая процесс перестройки тела в норму. Из-за чего запамятовал о самом важном – о документообороте. Короче, Фингал не оформил к сроку квартальный отчёт по расходам форма 596/606. Хуже того – он забыл сказать об этом доктору Коллоди. Который, наскоро раздав тумаки всем проштрафившимся, погрузился с головой в работу. И очень удивился, когда попугай Просперо, начальник отдела высоких технологий, сказал ему, что лабораторией крайне недовольны и грядёт проверка.
Доктор пошёл к начальству. Оказалось, что за последние три месяца к лаборатории накопились разные претензии. Большая их часть, впрочем, снялась после обращения к Лэсси Рерих, у которой имелись полномочия от самого Нефритового Сокровища. К тому же безопасница и сама по себе производила на бюрократических крыс сильное впечатление. Однако по поводу формы 596/606 серожопые упёрлись. Без расходного отчёта они не имели права верстать план на следующий квартал. Более того, в случае задержки финотчётности в обязательном порядке назначалась комиссия. Появление каковой в лаборатории не сулило ничего доброго.
Доктор Коллоди изошёл на говно, но вынужден был признать, что серожопые в своём праве. Злость Карло сорвал на Когтевране, чуть не порвав ему очко. Совершив акт административного насилия над подчинённым, доктор сам засел за злополучную форму – и за сутки её добил. Увы, бюрократическому механизму уже был дан ход, и проверка стояла в планах. Всё, что удалось сделать в самый последний момент – это поменять задачу комиссии на чисто техническую: проверка годности оборудования и соблюдения сотрудниками правил техники безопасности. Подписал распоряжение лично Семнадцать Дюймов, и физиономия у него была при этом крайне недовольная. Впрочем, в последнее время он вообще хандрил.
Так или иначе, теперь в лаборатории тусовалось с полдюжины разнопородых псиц, ищущих, к чему бы прикопаться. Предводительствовала ими какая-то рыжая сука, судя по брылям – булька или что-то вроде того. Сука порыкивала, била себя хвостом по бёдрам и вообще хозяйничала. Доктора Коллоди это выбешивало, он делал ошибки в работе и от того бесился того пуще.
Вот и сейчас он был близок к точке кипения. На этот раз – из-за содержимого черепной коробки сынулика.
Карло выдернул пинцетом из Буратиньего мозга кусочек серо-розовой массы и пропихнул его деревяшкину в рот.
– Жри, поёбыш! – прошипел он. – Это что? Это мозги, по-твоему?
– Яюшки! – запищал напуганный бамбук, отплёвываясь. – Папа, ты мне в рот гадости какой-то насовал!
– Это соединительная ткань, ушлёпок! – доктор Коллоди чуть не зарычал. – У тебя облитерация!
– Проблемы, доктор? – ласковым голосом поинтересовалась булька. – С техникой или с профессиональными навыками?
– Рабочий момент, – буркнул доктор, соображая, как же ему теперь быть.
Ребилдинг коры мозга всегда был и оставался самой рискованной из стандартных операций трансгена. Нет, нарастить нейроны было несложно. Однако в случае их неиспользования по назначению они начинали отмирать, замещаясь соединительной тканью. Назывался этот процесс нейрооблитерацией, а если проще – то фимозом головного мозга. Обычно это кончалось дефолтом со снижением IIQ процентов на двадцать. Поэтому наращивание коры всегда производилось поэтапно и подконтрольно, с обязательной нагрузкой на мозги отребилженного – ему нужно было выполнять сложные задания, читать учебную литературу и вообще всячески напрягать бестолковку. В корпусах для эволюэ всё это практиковалось систематически. Но Буратина вынужден был жить в старой лаборатории, а у папы Карло не хватало времени заниматься развитием сына. В результате у него и природные-то мозги изрядно скукожились, что уж говорить о новоотрощенных.