Алиса прижала уши: в крысином исполнении даже святое караоке казалось каким-то гнусным.
Кузя тем временем подобрался к Алисе сзади и попытался подёргать за ногу. Лиса отшвырнула гадёнка, но на него это не произвело ни малейшего впечатления – перекувырнувшись через голову, он тут же вскочил на кривые ножки, скорчил рожу, высунул тоненький грязный язычок и заблекотал – «бл-бл-бл-бл-бл-бл-бл».
Лиса сжала зубы. Ей очень хотелось укусить мелкую тварюшку, но это было бы мелко. Ещё больше ей хотелось укусить крысу. К сожалению, она понимала, что в таком случае серая тварь её убьёт и это будет очень плохая смерть. Однако и Шушара, похоже, побаивалась, что лиса не выдержит, поэтому не мучила её сверх положенного.
– Я как бабочка порхаю над всем, – Шушара вытянула вверх длинную багровую нитку: она уже закончила с васильками и теперь вышивала маковый цвет. – И всё без проблем… – она перекусила нитку резцами, – я просто тебя съем… Я ночью тебя съем…
Лиса подумала, что Шушара сегодня ночью снова придёт к её постели занюхнуть по-тайному, и содрогнулась.
Алиса набирала код разгерметизации автоклава, когда решётка вентиляционного люка со скрежетом отвалилась и прямо под ноги ей упал свернувшийся в комок бэтмен, весь в пыли и паутине.
– Буру-буру-брррры! – заверещал Кузя. Лиса ошиблась в цифре, и автоклав заблокировало.
Крыса выскочила из своего угла, пяльцы шмякнулись об пол.
– От шефа, – сообщил бэтмен, расправляя крылья. – Пора.
Алиса недоумённо покосилась на крылатого гонца, но крыса, видимо, поняла.
– Рано, – сказала Шушара. – Не прошла неделя.
– Сегодня собирался Научный Совет, доктора не будет до утра, он чинит секвенсор, вся ночь ваша, – бэтмен повторил вкатанные ему в голову слова. – Отведи её.
– Хорошо, – крыса осклабилась, показав блестящие резцы. – Как войдём?
– Мы решётку пропилили, – сообщил бэтмен.
Лиса наконец поняла, о чём речь, и чуть не выронила колбу с раствором. Крыса это заметила и снова заухмылялась.
– Пора, девочка, пора, – сказала она. – Или строить из себя будем?
Алиса, не думая, мотнула головой.
Лиса не сопротивлялась, когда ей завязали глаза и повели по окольным проходам со множеством поворотов, пандусов и ступенек. Потом они поднимались на лифте, снова шли по коридорам, и снова лифт, а потом – дыхание свежего ветра и понимание того, что она находится на улице. Впрочем, недолго: крыса тут же дёрнула её за поводок и потащила за собой, куда-то вниз. Пришлось вслепую спускаться по узким ступенькам, таким холодным, что у Алисы сводило подушечки на задних лапах. Потом в нос шибанула – как кулаком с размаха – тяжёлая вонь фекалий, и лиса поняла, что оказалась в канализации.
Крыса шла впереди, держа лису за поводок и время от времени подёргивая за него. Лиса осторожно ступала босыми лапами по бетонному полу, боясь свалиться в грязную жижу, которая, судя по удушающему смраду, текла где-то совсем рядом. Потом левая лапа наступила во что-то липкое, и лису чуть не скрутило от омерзения.
Слепая, беспомощная, она шла, понимая, куда её ведут и зачем. Но ей было уже всё равно – лишь бы всё произошло поскорее.
Лиса шла, прошаркивая лапой, пытаясь стереть с подушечки липкую гадость. Она так сосредоточилась на этом, что пропустила момент, когда крыса резко остановилась. Лиса продолжала идти и наткнулась на Шушару.
– Мы прыгнем, – сказала крыса. – Сперва я, потом ты. Упадёшь – утонешь, – крыса не стала пояснять, в чём именно, это было понятно и без того.
– Развяжите мне глаза, – попросила лиса. Крыса не ответила – только сунула поводок Алисе в лапу. Раздался тихий шорох, потом характерное плюхтанье чего-то широкого, плоского, лежащего в воде. Вонь ударила в нос с такой силой, что лису чуть не стошнило.
– Прыгай! – голос крысы будто хлестнул лису тряпкой по морде. Та попыталась сообразить, откуда раздался плеск – получалось, что это близко, метр с небольшим. Упасть в жижу очень не хотелось, бежать тоже было некуда. Она тихо заскулила, сжалась, инстинктивно распушила хвост и неловко скакнула вниз. Под ногами качнулись скользкие доски – и крысиная лапа тут же схватила её за шкирку.
– Стой, не шевелись, перекосишь, – распорядилась Шушара, снова берясь за поводок. – Сейчас поплывём.
Заскрипел шест, с усилием втыкающийся в дно, устланное мерзкой жижей. Алиса сгорбилась, стараясь не дышать – так тут воняло.
– Мой маленький плот, – противным голоском напевала крыса заветное песнопение, – свитый из песен и слов… – шест заскрежетал, зацепившись за что-то, – всем… моим… бедам назло, – что-то скрипнуло, треснуло, – вовсе… не так уж… – Лисе показалось, что они крутятся на месте, потом шест царапнул о стену, – хлюп! – откуда-то сверху сорвался камень, полетели брызги, на Алису попало несколько капель.
Потом они вплыли в какой-то проход. Крыса дёрнула поводок вниз, лиса пригнулась, ощущая кончиками ушей холод сырых камней в нескольких сантиметрах над головой.
– Зачем так? – наконец спросила она. – Нельзя добраться нормальным путём?
– Эмпаты, – коротко сказала крыса.
Лиса поняла. Даже хорошие эмпаты не смогли бы взять след с воды, а уж с такой – тем более. Все выделения организма обладали настолько сильной аурой, что она забивала всё остальное. Особенно это касалось фекалий, в которых сохранялись следы ауры переваренной пищи, что запутывало даже самых крутых специалистов. Как говорили сами эмпаты, разобраться можно во всём, кроме сортов дерьма.
– Канализация римских времён, – зачем-то сказала крыса. – Ещё до Хомокоста.
Алиса попыталась вспомнить, когда был римские времена и что это вообще такое, и не смогла.
Они плыли в облаке смрадных испарений, и лиса с отвращением думала, что этот запах впитается в шерсть. Крысу это, похоже, не заботило – она плыла, отталкиваясь шестом, мурлыча себе под нос святое караоке – «я убью тебя, лодочник».
Наконец плот ударился о твёрдое. Крыса прыгнула, дала Алисе лапу и выдернула её вверх. Потом сняла с неё повязку.
Они стояли в узком проходе с низкими сводами, пропадающими во мраке. Свет падал сверху, из прямоугольного люка где-то очень высоко над головой. Туда вели железные скобы, скользкие от влаги.
– Лезь, – распорядилась крыса. – Там комната. В ней будет один бамбук. Когда всё сделаешь, укусишь его пару раз, чтоб наверняка, – лиса заметила, как дрогнул голос Шушары на слове «укусишь».
– А если он меня выгонит или кого-нибудь позовёт? – спросила Алиса, пытаясь не показать, как она на это надеется.
– Нет, – Шушара приоткрыла пасть, резцы неприятно блеснули. – Выйти из комнаты некуда, дверь заперта. В окно ори, не ори, никто не услышит. Бамбук – дурак, ему бы только присунуть. Трахни его. Вернёшься – проверю. Если ничего не было, я тебя накажу, – голос серой твари сладострастно задрожал. – Очень хорошо накажу.
Карабкаясь по скользким скобам, лиса думала о том, сможет ли она сделать то, что от неё требуют. Дикая хочка, мучившая её все эти дни, сейчас почему-то отступила, оставив по себе только тупую тянущую боль внизу живота. Зато сознание того, что вот прямо сейчас она должна отдаться какому-то дошираку, её угнетало. Но выхода не было: сверху была запертая комната, внизу – крыса. Оставалось лезть наверх.
Наконец голова лисы поднялась из люка. Она осторожно оглянулась, ожидая окрика, а то и удара. Но ничего не случилось. Тогда она вылезла до пояса и попыталась осмотреться.
В комнате было темно. Немного света давала анимированная голограмма: огонь в очаге, над которым был подвешен котелок. Пламя мелькало, по комнате бегали огромные мохнатые тени.
А на полу перед голограммой валялось неподвижное тело.
Испуганная лиса вылезла, подошла, склонилась: ей показалось, что обитатель комнатки мёртв. Но сладкое посапывание и нежный, но заметный аромат перегара указывали: он был всего лишь пьян. Однако пьян он был, что называется, в дрова. Дошираки вообще плохо переносят алкоголь, а этот, судя по всему, изрядно приложился к бутылке. Которая, кстати, была при нём: даже в бессознательном состоянии бамбук не выпустил из рук своё сокровище. От посудинки несло спиртягой.
Алиса задумалась. Она должна была сделать то, чего от неё требовали. Но совокупляться с бревном было невозможно. Возвращаться или звать крысу очень не хотелось: та вполне могла сорвать злость на лисе. К тому же низ живота снова напомнил о себе: измученная воздержанием вагина требовала уже неважно чего – ну хоть чего-нибудь.
Лиса осмотрела бамбука – как ген-мастер осматривает заготовку. Это и была обычная заготовка из вольера – плоское зеленоватое лицо, узкие глазки, большой рот. Выделялся только нос: он был нестандартно длинным и напоминал пику. Алиса потрогала кончик – зелёный, гибкий: похоже, отрос недавно. Вспомнился рог цилиня. Матка отреагировала на воспоминание так, что Алиса едва удержалась на ногах. Терзающего Алису внутреннего зверя нужно было накормить. И немедленно.
Она развернула бесчувственное тело поудобнее и осторожно села бамбуку на лицо, уткнувшись мордочкой в пах. Там не было ничего необычного – еле заметные выпуклости маленьких яичек и довольно крупный член, напоминающий ивовую ветку. Лиса его потрогала: он был очень твёрдый, но, увы, вялый. Алиса понимала, что поднять его можно, если потрудиться – в конце концов, она была лисой и знала такие вещи на генетическом уровне. Но своё ей необходимо было получить прямо сейчас.
Лиса решилась. И села Буратине на нос.
Тело, принимая бамбуковую пику, сначала отозвалось резкой болью: дни воздержания подействовали не лучшим образом. Потом стало хорошо, даже очень. Лиса принялась сжимать бёдра и очень скоро кончила, потом ещё и ещё. Лицо бамбука было залито лисьей смазкой, деревянная башка постукивала об пол в такт движениям, но он так и не проснулся – только чихнул пару раз, не прерывая пьяной дрёмы.
На другом участке работ дела тоже шли неплохо: лисий язык мог раздраконить и мёртвого, а бамбук был всего лишь нажравшийся до дефолта. Тем не менее мужские рефлексы у него не атрофировались. Довольно скоро веточка начала подавать признаки жизни.