— Так оно и есть, — сказал Якец. — Ну да немного потерпеть осталось, скоро конец.
— Конец? — раздался голос Баланта. — Ты что, не знаешь, когда будет конец?
— Когда?
— Когда помрем.
— Знаю, — сказал Якец. — Но передохнуть тоже нужно. Машины и те изнашиваются.
— Яке к жене хочется, — послышался чей-то голос. — Известное дело, женился недавно человек.
— К жене! — засмеялся Балант. — Дней через десять, самое большее — через две недели здесь закончим. Но потом есть еще одна работенка. Месяца на два.
— Черт подери! Где?
— В двух часах ходьбы отсюда. Там подрядчик сбежал. Заработки будут хорошие.
Якец держал над потрескивавшим огнем портянку, голову его сверлили невеселые думы.
— Я поеду домой, — решил он наконец.
— Что ж, поезжай, — проревел Балант, который напускал на себя иногда грозный вид, а на деле был куда добрее. — Проваливай! А денег я тебе не дам. Поезжай один, если хочешь! И пусть жена пришлет деньжонок на дорогу.
Якец не проронил ни слова. Балант внимательно смотрел на него.
— Тебе так тошно? — попытался он загладить свои слова. — Если хочешь уехать, никто тебя задерживать не станет. Только ведь глупо. Работа тут рядом, заработок хороший. Еще два месяца, и получишь столько, будто ты два раза съездил в Румынию, и на дороге сэкономишь. Любовь любовью, а разум, Яка, тоже иногда не мешает иметь.
Якец слушал, и слова Баланта не оставляли его равнодушным. Но он еще ничего окончательно не решил. Тем временем вернулись рабочие из долины.
— Яка, подвинься-ка немного, замерз я как собака, — сказал один из них, с огненно-рыжими волосами.
Якец отошел в угол и опустился на нары. Сев у огня, рыжий отдышался и сказал:
— Яка, ну-ка пляши, я тебе письмо принес!
Рабочие окружили очаг, подскочил и Якец. Рыжий с шутками и прибаутками при свете очага начал читать имена на конвертах. Одно из трех писем было Якецу.
— Яка, это правда, что тебе жена изменяет?
— Молчи, пустобрех! Что, тебе болтать больше не о чем?
Рабочие заговорили о работе, о снеге, о предстоящих заработках и о Якеце забыли. А он забился на нары и вертел письмо в руках, ощупывая его со всех сторон, как будто таким образом он мог узнать, что написала ему Мицка. Он разорвал конверт и при тусклом свете горящих дров увидел, что все четыре странички исписаны сверху донизу.
Рядом с ним лежал паренек, который писал и читал ему письма. Якецу показалось, что парень смотрит на него, и он тронул его за плечо.
— Прочтешь мне письмо?
Парень поднялся. Из щели между бревен он вытащил огарок свечи и зажег его.
Письмо было слезное.
«Дорогой мой муж!
Сегодня вечером я получила твое письмо. Я так ему обрадовалась, что даже плакала, когда читала. Мы тоже шлем тебе привет через все горы и долины и желаем доброго здоровья. Только бы с тобой какой беды не случилось! Я думаю о тебе и днем и ночью и жду не дождусь, когда ты вернешься. Живем мы неплохо, сыты и здоровы, но, когда тебя нет рядом, все мне не в радость. Кажется, я не видала тебя уже много лет. Не сердись на меня за то, что я тебе расскажу: я несколько раз ходила к матери и помогала ей, работы у нее очень много. Но больше я туда не пойду, даже если мать рассердится. Сын и ты для меня дороже всего. Знаешь, сколько рабочих сейчас в долине! Много и из нашей деревни. Работу найти нетрудно, и так еще долго будет. Если приедешь, получишь работу и ты. Будешь с нами каждый вечер, и мне не придется беспокоиться, как-то ты живешь на чужбине, а ты не будешь тревожиться за нас. Ты ведь знаешь, как мне тяжело одной, хотя пока и нет ничего такого уж плохого. Когда получишь письмо, подумай о том, как бы поскорее вернуться. Мы с Тинче ждем тебя не дождемся, и нам будет очень тяжело, если мы еще долго не увидимся…»
И так до самого конца. Якец сложил письмо и спрятал его в карман. Он почувствовал какое-то странное беспокойство.
— Завтра прочтешь мне его еще раз, — сказал он парню.
— Яка тоже с нами поедет, — послышался голос Баланта, кончавшего разговор с рабочими.
— Я не поеду! — решительно сказал Якец. — Не поеду! — повторил он еще раз.
Он проговорил это с таким ожесточением, какого от Якеца никто не ожидал. Люди молчали, не решаясь ему возражать.
Мицка сдержала обещание, которое она дала в письме мужу, и больше не ходила к матери в Речину. Мать было послала за нею, но Мицка отговорилась тем, что у нее ребенок прихварывает.
После этого мать пришла к ней сама. Убедившись, что мальчик здоров, она посмотрела на дочь долгим, пристальным взглядом. Та опустила глаза, испугавшись, что мать догадается о ее беде.
— Что с тобой такое?
— Ничего, — ответила Мицка. — Ничего. Я написала Якецу, чтоб он скорей возвращался, — добавила она. — Вот и все.
Мать отступилась от нее. Она наняла еще одного пекаря и время от времени посылала дочери хлеба. Люди стали болтать, что хозяйка спуталась с Адольфом — слишком он стал развязно и нагло вести себя, будто он тут свой человек. Она сразу уволила его под благовидным предлогом. После этого Мицка опять стала заходить к матери, но только в гости, а не для того, чтобы помогать в работе. На лице ее появилось выражение горечи, в смехе звучала затаенная тоска.
Эту горечь и тоску она не смогла скрыть даже от мужа…
Был конец февраля, и солнце начинало уже пригревать, когда однажды на заре Мицка услышала шаги перед домом; ей показалось, что кто-то остановился у дверей. Она прислушалась. Кто-то взялся за дверную скобу и пытался открыть двери в сени.
Мицка встала и вышла в горницу. За окном в полумраке она разглядела темную человеческую фигуру.
— Мицка! Открой!
Это был голос ее мужа. Она почувствовала безудержную радость, смешанную со страхом. Засуетившись, Мицка бросилась в сени и только тут заметила, что раздета. Она вернулась в горницу и накинула на плечи шаль. Якец в нетерпении снова схватился за скобу.
— Сию минуту, — сказала Мицка. — Открываю.
Она отперла дверь, и Якец вошел в сени. Он показался ей ниже ростом, у него отросла борода, лицо округлилось и покраснело. За спиной на веревочных лямках висел мешок. В руках была палка. Ноги он промочил до самых колен.
Какую-то минуту они стояли и смотрели друг на друга, глазами спрашивая о самом главном. Потом оба широко улыбнулись и протянули друг другу руки.
— Добрый вечер! — сказал Якец и рассмеялся. — Вернее, доброе утро! — добавил он весело. — Я не спал, вот мне и кажется, что еще вечер. Ах ты, Мицка! — воскликнул он, радуясь, что снова видит жену, и крепко прижал ее к груди.
После первого взрыва радости — Мицка была смущена и обрадована одновременно — Якец вошел в горницу и огляделся. Домик показался ему сейчас особенно уютным и нарядным. Ведь он долгие месяцы прожил в темной, закопченной лачуге. И кроме того, он снова был со своей семьей, по которой страстно тосковал на чужбине. Он снял заплечный мешок и положил его на скамью у печи.
— Ты так долго не возвращался, — сказала Мицка. — Обещал вернуться после Нового года…
— Я и приехал после Нового года, — усмехнулся Якец. — Работе этой конца-краю не видно. Хотели еще оставить. Но где же Тинче?
— Спит, — ответила Мицка и вместе с Якецем вошла в боковушку. — Смотри, какой он румяный! Зыбка скоро мала ему будет.
Якец смотрел на спящего ребенка и улыбался. Громкий разговор разбудил Тинче. Он поглядел на мать, перевел с нее глаза на отца и снова взглянул на мать.
— Тинче! — сказал Якец, нагнувшись над ребенком и вложив в голос всю нежность, на какую только был способен. — Тинче, ты узнаешь меня?
Ему так хотелось сразу расположить к себе сына, он улыбался, а слова и голос источали ласку и нежность. Личико ребенка сделалось серьезным, большие глаза, устремленные на густую отцовскую бороду, становились все больше, в них одновременно были и удивление и испуг.
— Он тебя боится, — сказала Мицка.
Тинче протянул ручонку и пальчиками коснулся нависшей над ним отцовской бороды; Якец громко рассмеялся. Ребенок от неожиданности вздрогнул и заплакал. Мицка взяла его на руки и начала успокаивать.
Якец развязал мешок и выложил содержимое на стол. Поношенная одежонка, две рубахи, тяжелые рабочие башмаки, топор, кирка, краюха хлеба, небольшой сверток и деревянная лошадка. Лошадку он показал ребенку.
— Глянь-ка, глянь, лошадка! — сказал он сыну.
Ребенок понял. Он схватил игрушку, потом взглянул на отца и улыбнулся.
— Ну как, пойдешь ко мне? — поманил его Якец.
Мальчик посмотрел на отца, словно в раздумье, и наконец пошел к нему на руки. Так Якец купил его любовь и был счастлив.
Мицка вышла из горницы, чтобы сварить кофе. В душе ее была и радость и горечь. После долгой разлуки жизнь ее с мужем не могла пойти так, как она шла прежде. Между прошлым и будущим пролегла пустота, и в эту пустоту вклинилось что-то страшное и несказанно горькое, известное ей одной.
Она поставила кофе на стол и села рядом с Якецем. Тот заглянул ей в глаза.
— Ты здоров? — спросила она, только чтобы что-то сказать.
— Слава Богу, здоров, — ответил Якец. — А вот ты выглядишь нездоровой.
— Да нет, что ты! — возразила Мицка, опуская глаза.
— Ты не больна?
— Ну, вот еще!
Она улыбнулась. Но улыбка получилась невеселая. Якец встревожился.
— Ты чего-то грустная, — сказал он.
— Пустяки! Лишь бы ты был здоров.
Якец больше не приставал к ней с расспросами. Может, она просто устала; может, плохо спала эту ночь. А может, она всегда была такой, только он за последние месяцы это забыл.
И все же на душе у него остался неприятный осадок.
— А никакой беды тут с тобой не случилось? — спросил он ее еще раз.
— Нет, — ответила она. — С чего ты взял?
Он верил ей. И спрашивал лишь для того, чтобы успокоиться и развеять тревогу, которая вдруг закралась ему в душу. Он не сомневался, что все обстоит так, как говорит жена. Он заранее верил всему, что бы она ни сказала.