— Продай что-нибудь! — сказала Милка.
— Корову нельзя продавать, — вслух пустился рассуждать Петер, стараясь навести жену на нужную ему мысль.
— У нас есть лес.
— Придется, — обрадовался он в душе, — даже если отца удар хватит.
— Ты обещал мне новую мебель. И дом не ремонтировали, когда я пришла. Живем как в хлеву.
— Не все сразу, — увещевал ее Петер. — Деньги еще понадобятся на то… Сама знаешь…
Несколько дней спустя Продар сидел под Мертвой скалой и смотрел в долину. Накануне прошел дождь, день был ясный и свежий, далеко вокруг видна была каждая былинка.
Трое мужчин с плащами через плечо вышли из ущелья и направились к дому Кошана. Вскоре показалась Кошаниха. Она быстро побежала к мосту и исчезла между деревьями. Не прошло и пяти минут, как она уже возвращалась назад. За ней шагал Петер. В дом Кошана он вошел прежде хозяйки.
Продар долго ждал. Солнце уже начало опускаться за вершины дальних деревьев, когда незнакомцы и Петер покинули дом. Неторопливо подошли они к мосту, по очереди переправились на другой берег и скрылись из виду.
Продар встал и раздвинул кусты. Они шли не к дому. Он не мог понять, зачем они здесь, но на душе сразу стало неспокойно.
Продар сел. Солнце уже наполовину скрылось за горой, волна золотого света залила небо с плывущими по нему облаками. Синяя тень, постепенно вытесняемая мглой, закрывала весь склон.
Откуда-то с вырубки послышался протяжный крик рабочих, подобно рогу разнесшийся по долине.
Продара охватило нетерпение. Он хотел уже встать и идти домой, как вдруг услышал над собой голоса.
Он сел на пенек в углублении скалы и замер, как деревянный божок. Мужчины даже не заметили его. Трое с лицами цвета ржавчины смотрели из-под широкополых шляп. Они показывали пальцами на стволы, тараторили по-итальянски и смеялись.
Петер шел за ними. Вдруг один итальянец обернулся и сказал по-словенски:
— Хорошие деревья, хорошие деньги!
И тут они увидели Продара и от неожиданности вздрогнули. Посмеявшись над собственной пугливостью, чужаки проследовали дальше.
Продар молчал. Пронзительным взглядом смерил он сына. Петер смущенно отвел глаза и пошел за итальянцами.
У Продара защемило сердце. Он встал и прислонился к стволу дерева, словно к живому, горячо любимому существу. Он чувствовал его тепло и биение сердца.
Продар поспешил в ущелье. В горнице за столом сидели Петер и трое чужаков. Они пили водку и хлопали ладонями по кленовой столешнице. Продар уставился на лежавшие перед Петером ассигнации. Глаза его затуманились.
— Петер, не вздумай потом говорить, что я не остерегал тебя, — молвил Продар, когда все четверо воззрились на него.
— Дело слажено! — отрезал сын.
— Петер, говорю еще раз, — повторил старик, — не жалуйся потом, что я ничего тебе не сказал.
— Вот еще. — Петер пожал плечами.
— Чего хочет старик? — спросил говоривший по-словенски итальянец.
Продар вышел в сени, за спиной он слышал смех чужаков. Петер заключил сделку. В тот вечер он старался не показываться отцу на глаза.
Было воскресенье. Петер против обыкновения задержался в селе. Он еще не закончил дела с предпринимателями, которым продал лес; надо было получить с них остаток денег и окончательно оформить купчую.
Итальянцы сказали ему, что на днях начнут рубить; лес надо повалить до дождей, чтоб вовремя спустить его к воде.
Возвращаясь поздним вечером, он хотел по дороге заглянуть к Кошанам, но в окнах было темно, а на двери висел замок. Петер удивился и заспешил домой.
На мосту ему встретилась Кошаниха. Она несла узел и задумчиво смотрела себе под ноги.
— Иисус, Мария, ты ли это? — вскрикнула Кошаниха, столкнувшись с зятем.
Не успел Петер и рот раскрыть, как загадочная улыбка расплылась по ее лицу.
— Новость есть, — выпалила Кошаниха.
У Петера по коже пробежали мурашки — он боялся худых вестей.
— Что такое?
— Не пугайся! Сын у тебя родился.
Новость была не страшная, только что неожиданная. Во всяком случае, сегодня он никак не ждал ее. Примерно через месяц.
— Сын? — уставился он на тещу. — Уже?
— Что с тобой? Поглядите-ка на него… Радоваться должен! Все в порядке.
Петер радовался тому, что все в порядке, но огорчался, что в его подсчетах не все сходилось. И сознание этого было тяжко, так тяжко, что на мгновенье вытеснило все прочее.
— По-моему… — пробормотал он, — по-моему, еще рано.
— По-твоему, — подчеркнула женщина, в темноте заглядывая ему в глаза. — О том, милок, с женой толкуй. Только смотри не озоруй, чтоб не было в доме покойника.
Петер содрогнулся и торопливо зашагал домой.
Мать стояла в сенях у очага. В горнице на печи сидели отец и Милкин братишка, учившийся считать на пальцах.
— Где она? — спросил он мать.
— Наверху. Только не шуми, может, спит.
В голосе матери, в воздухе — всюду ощущалась торжественность, какая бывает, когда в доме покойник или роженица.
Петер взошел по ступенькам и неслышно открыл дверь в комнату. Окна были завешены. На комоде тускло горела лампа.
Он тихо подошел к Милке. Она не спала. Красивое лицо ее было бледным и измученным, суровая складка в уголках рта исчезла.
— Я так боялась за тебя, — едва протянула она, вскидывая на него глаза.
Ее беспокойство, ее голос показались Петеру такими трогательными, что все горькие сомнения и вопросы разом испарились. Он видел только Милку, все вокруг нее дышало теплом и покоем материнства.
— Где мой сын? — спросил он, чтобы сразу поставить все на свое место и свалить тяжесть со своей и ее души.
— Здесь, — шевельнула она головой. — Разверни!
Петер развернул лежавший подле нее сверток и увидел маленькое сморщенное личико спящего младенца. Густые черные волосы падали ему на лоб.
Петер снова завернул его.
Спустившись в горницу, он встретил острый и пронзительный взгляд отца.
Рабочие пришли валить лес как раз в ту минуту, когда мать говорила Петеру:
— О чем ты думаешь? Будешь крестить сына? Или некрещеным останется?
— Да я вот собрался в Ровты за кумом.
Не успел он отойти от дома, как к нему подошел краснолицый улыбающийся итальянец.
— Сегодня начнем.
— Сын у меня родился, — сказал Петер. — Надо за кумом сходить.
— Возьми меня, — предложил итальянец. — Чем я не кум, приятель? А сейчас идем с нами. Крестины можно отложить до вечера.
Продар стоял у окна и слушал. «Все идет как по-писаному», — пробормотал он себе под нос, вышел из дому и исчез среди деревьев. Он шел быстрым, решительным шагом, словно его ждало неотложное дело. От поля, прилегающего к мосту, в гору поднималось высохшее русло ручья, похожее на водосточный желоб. У самой вершины оно раздавалось в широкую воронку. Осенью опавшие листья слетали в этот заросший желоб, откуда метельщики сбрасывали их на поля.
Продар поднимался наверх. Ноги скользили на гладкой песчаной земле, идти было трудно. Но он все лез и лез, пыхтя, хватаясь за низкий кустарник и временами останавливаясь, чтоб перевести дух.
Примерно на полпути до вершины он остановился и посмотрел наверх. В трехстах метрах от него сидели лесорубы. На губах у него заиграла улыбка. Улыбка человека, уверенного в своей победе.
Продар поискал глазами наиболее открытое место, прикатил туда валун и сел на него. Здесь должен был пролетать каждый брошенный сверху камень, здесь должно было пройти каждое очищенное от веток дерево. «Здесь я буду сидеть, — сказал он себе. — Пусть валят, ежели у них хватит духу».
Прошло пятнадцать минут, полчаса. Сердце его билось часто-часто. Наверху разговаривали. Продару казалось, что среди других голосов он различает голос сына.
Раздался удар топора. Первый удар. Продара кольнуло в сердце. С трудом превозмог он желание вскочить на ноги и закричать.
В корнях дерева засел камень. Чтоб не задеть его топором, лесоруб отшвырнул его вниз, в ущелье, и по привычке посмотрел, куда он летит. В тот же миг он вскрикнул и застыл, разинув рот от изумления.
Посреди пересохшего русла спиной к горе сидел широкоплечий человек. Камень упал за ним, подскочил и, перелетев через его голову, грохнулся на землю.
Услышав грохот камня за спиной, Продар невольно втянул голову в плечи. Душа его замирала от страха и в то же время смеялась и ликовала.
— Ой-ой-ой! — донеслось до него сверху.
— Что там? — спросили другие голоса.
— Внизу человек сидит. Дурак какой-то, ведь убить могло!
— Точно! Эге-гей! Валяй отсюда, не то убьет!
Продар и бровью не повел, не обернулся. Сердце его зашлось от радости.
Позвали с другой делянки Петера. Он пришел, глянул вниз и обомлел.
— Это мой отец.
— Уведите его отсюда — убьет ведь.
У Петера не хватило отваги подойти к отцу.
— Перестаньте рубить, — сказал он. — Подождите!
Топоры смолкли. Рабочие переглядывались, усевшись на землю, посмеивались над приключением.
Продар слышал, что топоры затихли. Эту тишину его сердце праздновало как победу. Он торжествовал так, будто осуществил свою самую заветную мечту.
Он встал, посмотрел наверх и расхохотался. А потом бросился через кусты к Мертвой скале.
В один из темных ноябрьских вечеров, когда в доме всю ночь не гасили свет, возле дома Продара протяжно закричала сова.
Продариха проснулась и испуганно взглянула на мужа.
— Меня зовет, — сказал он.
— Вздор! Ты еще молодцом!
Милка схватила ребенка на руки.
— Неужто он помрет? — спросила она Петера.
— Спи, милая, спи! — сквозь дрему ответил он.
После Рождества, в хмурые последние дни старого года, у Продара святили покойника. Под скромным белым саваном лежала Продариха. По обеим сторонам горели свечи в деревянных подсвечниках. На подоконнике стояли три снятых со стен образа и переселившееся из темного угла распятие. Два цветка в горшках обрамляли их, придавая витавшему здесь кладбищенскому духу капельку жизни. На саване и в изголовье были разложены вырванные из церковной книги картинки с зубчатыми краями. В большой кофейной миске, свешиваясь через край, стояла маслиновая ветвь.