Тоне косился на нее, замечая, что в клецки с одной стороны шкварок положено больше, чем с другой, и та сторона, что пожирнее, повернута к Анке. Мицка хватала миску и поворачивала ее так, чтобы шкварки оказывались перед отцом. Анке кровь бросалась в лицо, она стукала сестру ложкой, а та принималась плакать.
— Будет когда-нибудь тихо? — ворчал отец. — Постыдились бы!
В пору девичества сестры вступили одновременно: глаза их засветились беспокойным блеском. Они вертелись перед зеркалом величиной с ладонь, тщательно причесывались, даже умываться стали чаще. По воскресеньям шли в церковь, разрядившись в пух и прах. После службы обе теперь задерживались в селе дольше, чем прежде. На новые платья, белые передники и головные платки пошло немало талеров из расписного сундука.
По субботним вечерам и по воскресеньям вокруг дома бывало оживление. Из деревни приходили парни, иногда заглядывали в избу, шутили и смеялись с девушками и наконец уходили. После долгих лет безмолвия в этом безлюдье повеяло жизнью и стало шумно.
Тоне все видел и слышал и тихонько усмехался в усы.
— Отдадите вы за меня вашу Анку? — спросил его однажды наполовину в шутку, наполовину всерьез один из парней.
— Если она захочет, почему бы и не отдать? Одной из них так и так придется уходить из дому.
— Только не мне, — бросила Анка.
Мицка поглядела на отца и промолчала.
Несмотря на разницу характеров, сестры ни разу не поссорились по-настоящему. Может быть, благодаря покладистому нраву Мицки, которая всегда уступала Анке без грубых слов, плача или драки. Только в одном они не могли сойтись. Когда разговор заходил о том, которая из них должна будет после замужества переселиться в дом мужа, глаза обеих загорались одинаковым упорством.
— Ну, ясно же, — говорила Анка. — Старшая останется дома, а младшая пойдет к мужу.
— Смотри-ка! Может, ты и есть старшая?
Они знали, что по возрасту одинаковы, но постоянно забывали об этом. Мицка считала себя старшей из-за своей дородности, а Анка, выросшая почти под потолок, считала это доказательством своего старшинства. Она и в самом деле выглядела старше из-за мужеподобного склада своего веснушчатого лица.
— А может, ты? — кипела Анка. — Ты рехнулась, что ли?
— Уж во всяком случае, я не младше тебя. В один день родились.
Вспомнив об этом обстоятельстве, они умолкали. Мицка всем сердцем была привязана к отцу и к дому, и ей было бы невыносимо тяжело расстаться с родным очагом. Анка же была точно отравлена мыслью о талерах, спрятанных в сундуке. Если она уйдет из дому, ей дадут только приданое. Если останется, то после смерти отца сундук перейдет к ней со всем, что в нем сохранится. Мысль об этом не покидала ее ни днем ни ночью.
— А может, я и правда старше тебя?
— Это как же, хотела бы я знать?
— Не могли же мы сразу обе родиться. Поняла?
— Ладно, — решила Мицка, — спросим отца!
За ужином они несколько раз подталкивали друг друга локтем, но ни одна не решалась заговорить первой.
— Ну, что у вас там еще? — поднял голову отец.
— Да вот нам охота знать, которая из нас родилась раньше, — отважилась Анка. — И мы решили вас спросить.
Тоне недовольно оглядел дочерей. Продолжая жевать, он раздумывал, не зная, что ответить на вопрос. Господи, они же сначала были такие махонькие и такие похожие, что он их почти не различал. Может быть, даже имена, данные им при крещении, потом перепутались.
— Понятно, одна родилась раньше другой, — сказал он. — Да только я не знаю которая. А в чем дело?
— Мы хотим знать, которая останется дома.
— Одна останется. Двум места не хватит.
— А которая?
— Та, которая захочет.
— А если мы обе хотим?
У Ерама екнуло сердце. Никогда в доме не было ссор, а сейчас он вдруг почувствовал, что добром дело не кончится. Он посмотрел на дочерей, глаза которых светились немым упорством. Это встревожило его, он облизнул ложку и со стуком положил ее на стол.
— Грызться между собой из-за этого мы не будем, — хриплым голосом сказал он. — Та, к которой раньше посватаются, пойдет из дома, а другая останется. А если кто не согласен… — И, не договорив, умолк.
Твердость отца подействовала на дочерей, они прекратили спор. Не поднимая глаз, обе молча ели, зачерпывая ложками из миски.
После этого сестры со страхом стали думать о том, что вот-вот порог дома переступит какой-нибудь жених. Но парней они все-таки не прогоняли — у обеих кипела в жилах молодая кровь. Парни из деревни приходили по ночам и стучали в окна. Ерам, который уже несколько лет спал на чердаке, снова переселился на печь. Помня собственную молодость, он не доверял дочкам. При каждом шуме он просыпался.
— Мицка! — постучал однажды кто-то в окно.
Девушки подняли головы.
— Отец спит? — спросила Мицка.
— Не знаю, — ответила Анка. И спросила парня: — Чего тебе?
— Пусть Мицка подойдет к окну.
Мицка тихонько поднялась, накрылась шалью и подошла к окну. Тоне почувствовал, как в горницу ворвалась струя холодного воздуха. Шепоту и приглушенному смеху, казалось, не будет конца. Тоне не вытерпел:
— Что там такое?
Мицка нырнула в постель и притаилась под одеялом. За открытым окном стояла неподвижная тень.
— Будет когда-нибудь покой или не будет? — повысил голос Ерам, слез с печи и запер окно.
Со двора ему ответили сердитым восклицанием.
Встав поутру, чтобы идти в лес за листьями для подстилки, Тоне не мог найти корзины ни в сарае, ни под навесом.
— Отец, гляньте-ка, — показала ему Мицка на вершину самого высокого грушевого дерева.
Все корзины и короба были привязаны к верхним веткам и качались, будто зрелые плоды.
— Вот черт! — разозлился Ерам. — Кто это начудил?
Мицка знала, но молчала. Знал и Тоне.
— Пусть только попробуют еще раз прийти, я их колом по загривку, — клялся он, с трудом влезая на грушу.
Парни пришли, но прогонять их он не стал.
После этого между сестрами воцарился мир. Они уже не препирались о том, кто из них останется дома; ждали, что явится жених, и все само собой решится. По крайней мере, Мицка ждала этого, у Анки же в голове бродили другие мысли.
Самые большие холода уже кончались, солнце изо дня в день пригревало все сильнее, и повсюду пробуждалась жизнь, когда в дом наконец постучался жених. Это был Тавчаров Янез, дом которого с прилегающей к нему четвертью надела стоял на склоне горы над Новинами. Янезу нужна была жена, которая бы стерегла дом и ходила за коровой, когда он отправлялся на дальние лесные промыслы.
Парень был красивый и сильный, слыл честным малым и хорошим работником, и Тоне обрадовался ему. О том, что Янез пришел свататься, Ерам догадался по праздничной одежде гостя.
Янез сел к столу, хозяин принес ему хлеба и водки.
— Где девушки? — спросил парень.
Тоне не знал, к которой он будет свататься, так что счел за лучшее позвать обеих. Мицка в это время кидала навоз, Анка в дальнем конце сада рубила сухие ветки и связывала их лозой в вязанки.
— Что такое? — откликнулась она, выпрямляясь, когда отец позвал ее.
— Иди домой! Жених пришел.
— А кто?
Тоне сказал.
Девушка нахмурилась. Она вспомнила, как на ярмарке Янез лишь ей одной покупал гостинцы, а на Мицку не обращал никакого внимания. Больше всего Анке хотелось сейчас остаться в саду, но перечить отцу она не решалась. Она придумала другой выход.
— Сколько приданого вы думаете дать? — спросила она, идя с отцом к дому.
— Да о чем говорить! — отмахнулся Тоне. — Что ты, что Мицка получите столько, сколько положено хозяйской дочке.
— Не сходите с ума! — вскипела дочь. — Раздадите все деньги, а вам ничего не останется. Они же вам нужны будут под старость. А если беда какая в доме?.. Когда помрете, еще будет не поздно кому-нибудь их после вас получить.
Ерам смерил ее долгим взглядом. Ум его был слишком неповоротлив для того, чтобы разгадать ее замысел.
— Ну, уж как-нибудь поладим, — пробормотал он.
Мицка уже сидела у стола и разговаривала с женихом. Когда в горницу вошла Анка, глаза у парня заблестели. Анка, при всем своем неробком нраве, покраснела до ушей; Мицка и отец переглянулись.
Разговор сразу замер. Никто не знал, что сказать. Жених взял ножик и вертел его в руках.
— Пойди, зажарь ему яичницу! — мигнул Тоне Мицке.
— Я зажарю! — отозвалась Анка, прежде чем жених успел отказаться.
Она исчезла в сенях. Это показалось ей наилучшим выходом из неудобного положения, в котором она очутилась. Янез глядел ей вслед. Немного спустя поднялась и Мицка и вышла из комнаты.
Ерам чувствовал себя неловко, но что предпринять, не знал. Ясно было, что Янез пришел свататься к Анке, а она нарочно избегает его, хотя этого не следовало бы делать. Жених тоже был смущен. Он сказал несколько слов о погоде, о плохой дороге и наконец решился:
— Я к вам по делу пришел, Ерам.
— Да и мне так кажется, — ответил хозяин, не без симпатии глядя на гостя.
— Жена мне нужна. Вот я и подумал, не отдадите ли вы за меня вашу Анку. Дом мой вы знаете, обо мне тоже, я думаю, ничего худого не слыхали.
— Кабы все такие были! — поддержал его Тоне. — Все бы такие были! Кто тут что-нибудь против скажет? Только бы Бог здоровья дал!
У парня камень с души свалился.
Между тем в сенях схватились Мицка и Анка.
— Ты чего за мной притащилась! — прошипела Анка. — Сидела бы в горнице.
— Так не ко мне же сватаются.
— А я за него не хочу.
— Почему это не хочешь?
Анка не ответила и сердито загремела посудой. Подав на стол яичницу, она вознамерилась тотчас уйти. Но отец окликнул ее:
— Анка, присядь-ка! Куда тебе торопиться?
— Посуду мыть.
— Погоди! Вот Янез к тебе сватается.
Анка остановилась посреди комнаты. Она растерялась, стояла вся красная, пытаясь сохранить спокойствие, не осрамить дом.
— Так он мне ничего не говорил.