— Ты слышала, что тогда сказала Мрета? — наконец проговорил он. Слова так и застревали в горле. — Ты ее поняла?
Руки дочери замерли, она на мгновение подняла глаза. Что-то тяжелое, невыразимое словами было в ее взгляде. Вдруг лицо ее сморщилось, она вскочила и выбежала в сени.
Отец, остолбенев, смотрел ей вслед. Ему стало ясно, что Анка все слышала и все поняла, но по-прежнему любит Йохана, будто ее приворожили, и примет его, если он вернется. Он покачал головой и пожал плечами: похоже, что он совсем уже не понимает жизни.
Однажды, в теплую ночь, когда по небу плыл серп молодого месяца, внезапно вернулся Йохан.
Уже настала весна. Снег сошел, только остатки лавин, лежавшие в ущельях под Плешецем, медленно таяли на солнце, источая мутную воду. Зелеными веерами раскрывались молодые листья, из молодой травы поднимались цветы. От пашни веяло запахом земли, из леса доносилось кукование кукушки.
Ерам и Анка работали вдвоем, как это было до ее замужества. Тоне чувствовал, что силы вернулись к нему. Если порой и возникала боль в груди, она быстро проходила. Хоть Тоне и не совсем еще успокоился, он был бы рад, если бы и дальше шло так, как теперь. Поденщиков он не нанимал и вообще избегал людей, боясь расспросов и любопытных взглядов. Даже по воскресеньям он часто оставался дома, возился около скотины и читал раз за разом «Отче наш». Еще никогда он с таким усердием и так горячо не обращался к Богу, как теперь. Его мучил какой-то тайный страх, он сам не знал перед чем, но избавиться от этого страха не мог.
Анка ходила теперь в церковь другого прихода, хотя добираться туда надо было два часа. Она делала это не только потому, что, как и отец, избегала соседей, но и потому, что надеялась выследить Йохана. Забыть его Анке не удавалось, по ночам она тосковала о нем. С отцом она уже не была такой доброй и терпеливой, как в дни его болезни, стала раздражительной и резкой. Когда она возвращалась из церкви, отец каждый раз заглядывал ей в лицо. Нет ли чего нового? Нет! Он радовался. Зять подался в какие-то дальние края, вестей о нем долго не будет. Ерам так убаюкал себя этой мыслью, что уже перестал боязливо посматривать на тропы, ведущие к дому. И только Анка ни на один день, ни на одну минуту не переставала ждать Йохана.
И в ту весеннюю ночь, когда ее разбудил легкий шум на дворе, она сразу же подумала: не Йохан ли это? Увидев в просвете окна его голову, она вздрогнула. Она ждала мужа со смешанным чувством желания и страха, сама еще не зная, какой прием окажет ему. Голова, появившаяся в окне, оживила в ней неприятные воспоминания. Страх пересилил влечение, в душе зашевелилось чувство, близкое к ненависти. По своей натуре она была переменчива и стремительно переходила из одной крайности в другую: то гроза, то ясное небо. Она сидела на постели, словно деревянная, не говоря ни слова и затаив дыхание.
Йохан тихонько окликнул Анку, и очертания его головы исчезли. Только тогда она стряхнула с себя оцепенение, точно вместе с черной тенью исчезло и воспоминание. Она выбежала в сени, отодвинула засов и тут же убежала обратно.
Муж вошел и увидел ее уже в постели. Он похудел, оброс бородой, одежда была измята. Все это Анка заметила позже — лампы она зажигать не стала и более того: лежала, повернувшись лицом к стене, сдерживая дыхание, как при боли в груди.
Она чувствовала, что он стоит у постели, смотрит на нее и недоумевает. И чувствовала также, что он робеет и совсем не так самоуверен и заносчив, как прежде. По комнате он двигался осторожно, словно боясь, как бы тесть не заметил его прихода. Усмехнувшись какой-то своей мысли, он тотчас согнал с лица улыбку. Его сердило, что жена не обращает на него внимания, и лоб его хмурился все больше.
— Хоть бы свет зажгла, — буркнул он.
Анка молчала. Йохан зажег лампу и снова посмотрел на жену.
— Поужинать у тебя ничего нет? — загудел он, едва сдерживая гнев.
— В сенях клецки остались, — ответила она, не оборачиваясь. — Полей их простоквашей. Больше ничего нет.
Анка слушала, как он собирает себе ужин и чавкая ест. Видно, проголодался. Потом он отыскал в шкафчике трубочный табак Ерама и свернул себе толстую цигарку. Он курил, почесывал голову и сплевывал на пол.
— Что нового? — спросил он, стараясь говорить тихо.
— Козу я купила, — ответила жена после долгой паузы. — С козлятами она. Вот-вот опростается.
Они замолчали. Хотя в Анкином сердце тоска по мужу все еще боролась с ненавистью к нему, она почувствовала, что лед между ними уже сломан. Йохан уселся поудобнее, вытянув перед собой ноги, и с усмешкой думал о новом женином приобретении. Да, она любила скотину, хотела, чтобы скотины было много. Он бросил окурок на пол, придавил его ногой, подошел к постели и уставился на жену. К вожделению у него примешивалась злоба, вызванная холодным приемом. Он протянул руку и грубо ткнул Анку в спину.
— Оставь меня, если по-другому не умеешь! — сердито дернулась она.
Он стоял и молчал. Анка испугалась, что оскорбила его и он сейчас же уйдет. Это положило конец ее колебаниям, ее страху и внутренней борьбе. Она обрадовалась, услышав, что Йохан раздевается. Он лег и обнял ее за плечи. Она вздохнула. Все-таки он был ее муж, и столько месяцев она томилась по нему. При мысли о ночах, которые она провела в этой кровати одна, в глазах ее погас последний отблеск укора…
Потом они, примиренные, тихо лежали рядом. Анка смотрела в лицо мужа, освещенное тусклым светом лампы, стоявшей на сундуке. После того как страсть была утолена, в Анке снова пробудился страх перед этим человеком, но такой слабый, что ей нетрудно было совладать с ним. К тому же она чувствовала, что любит Йохана таким, каков он есть и каким она его узнала и полюбила. О деньгах, которые он промотал, ей не хотелось вспоминать. Она уверяла себя, что больше не выпустит мужа из рук.
Она отвела ему волосы со лба и нечаянно коснулась шрама. Йохан очнулся от дремоты и так поглядел на нее, что она испуганно отдернула руку и опустила глаза.
— Куда ты дел деньги? — спросила Анка, стараясь скрыть, что думает совсем о другом.
— Вернул.
— Вовсе ты их не вернул, — разозлилась она. Было неприятно, что он солгал. Если бы Йохан мужественно признался, что он негодяй, она бы любила его ничуть не меньше, лишь бы он с нею был хорош. — Зачем же тогда Миха за деньгами приходил? Ты их промотал.
Йохан некоторое время молчал, сжав губы и глядя в потолок.
— А раз сама знаешь, зачем спрашиваешь? — наконец процедил он сквозь зубы и, помолчав, спросил: — Что он говорил?
— Что в суд на тебя подаст.
Наступила долгая пауза.
— Не подаст. Я уйду.
У Анки сжалось горло.
— А я? — спросила она почти беззвучно. — Или я не жена тебе? Или мы для того поженились, чтобы ты шлялся по белу свету, как цыган какой-нибудь, хоть и надобности в этом нет?
— Ты тоже можешь со мной идти.
— С тобой, — вскинулась она. — Бродяжничать?
— А чего там, — нетерпеливо шевельнулся муж. — Неужто нельзя как-нибудь по-другому зажить? — вырвались у него слова, которые он, видимо, давно носил в себе. — Не для меня эта лачуга. К такой жизни я не привык, нету мне в ней никакой радости. Мне бы настоящее хозяйство, где не надо все на своем горбу таскать… Тогда бы ты увидела… Продают тут один надел…
Анка слушала, не спуская с него глаз.
— Где это? — забыв обо всем, спросила она. — Где продают?
— У Йожковеца в Планине.
Жена задумалась. Йохан не солгал. Она и сама слыхала, что Йожковецу грозит распродажа с молотка, а потому он ищет покупателя. Ей тоже хотелось иметь настоящее, богатое хозяйство. Не только потому, что она завидовала Мицке. Анка любила землю, хотела, чтобы было много земли и много скотины. Она замечталась, глядя в потолок.
— А деньги где взять? — внезапно очнулась она.
— Так у отца-то разве нет?
— Есть-то есть, — разочарованно протянула она, чувствуя, как соблазнительная картина, созданная ее воображением, меркнет и исчезает. — Но мы их получим только после его смерти, если что останется.
— Если что останется? — гневно сверкнув глазами, переспросил Йохан. — А разве они не лежат тут, рядом с нами, в сундуке?
Анка всматривалась в его лицо, точно желая уловить его тайную мысль, которая не давалась ей в руки, будто скользкая рыба.
— В сундуке-то в сундуке, а что проку? — задумчиво протянула она. — Отец ключей из рук не выпускает.
Йохан коротко хохотнул.
— Будто уж сундук нельзя без ключа отпереть.
Анку задел его презрительный тон, а еще больше то, что слова эти прозвучали так просто, словно он сказал: подавай обед на стол! Правда, деньги были все равно что ее собственные, но все-таки взять их сейчас значило в Анкиных глазах то же, что и украсть. Неужели он думает, что отец смолчит, увидев, что сундук взломан? А раз Йохан этого не боится, значит, он задумал что-то недоброе. О покупке земли он говорит только для того, чтобы добраться до денег и удрать с ними. А тогда его долго не будет, может быть, никогда. Она потеряет деньги и мужа, а ей не хотелось лишаться ни того, ни другого. Анке показалось, что она окончательно раскусила Йохана. В ней вспыхнуло такое бешенство, что она чуть не закричала и не ударила мужа по лицу. Но она пересилила себя, лежала, не двигаясь, и молчала.
— Так, может?.. — глухо спросил муж.
— Нет, — отрезала она.
Анка слышала, как он злобно сопит, лежа рядом с нею и глядя на нее из-под полуопущенных век. И знала, что так просто он со своей мыслью не расстанется. Она оказалась в тупике и не ведала, как из него выйти. От напряжения и растерянности ее прошиб пот.
— Почему ты лампу не гасишь? — спросила она.
Йохан не ответил. Боясь уснуть, Анка не закрывала глаз. Но она очень уж устала от дневной работы и от душевного смятения. Когда она меньше всего этого хотела, веки ее опустились. Она тщетно пыталась проснуться, открыть глаза… Только услышав треск ломающегося дерева, она вздрогнула и очнулась.