Сокрушенная и подавленная, желая искупить свою вину перед Дольфи, она отдалась ему без сопротивления. Потом разрыдалась. Напрасно она надеялась, что близость с ним поможет ей открыть ему свою страшную тайну. Сквозь всхлипыванья рассказала она лишь о той ночи, с которой пошли все ее злоключения. Остальные слова заморозило холодное удивление Дольфи.
С того дня Тильда металась между счастьем и мучительным предчувствием его близкого конца. Дольфи все больше окутывал себя какой-то непроницаемой тайной, в глазах его появилось что-то чужое, неприступное. Он словно отгородился от нее колючей изгородью. Между тем к старой тайне прибавилась новая, которую надо было ему открыть. Она говорила взглядами, но он не хотел понимать. Наконец она почувствовала, что стала для него обузой, от которой он не прочь освободиться.
Тильда не удивилась, когда он сказал:
— Я оставил службу. Уеду куда-нибудь в другой город.
Сердце ее рыдало, колени подламывались, но она не заплакала, что весьма озадачило Дольфи.
— Когда ты едешь? — спросила она.
— Через три дня.
— Так скоро? — Тильда и этому не удивилась.
— Я вернусь, — добавил он. Она знала, что он не вернется, никогда не вернется и говорит это только ей в утешение.
Однако Тильда считала, что должна поделиться с ним своей мечтой. О прошлом она говорить не станет — сейчас это не имеет значения. Он выйдет в ясное весеннее утро, конечно, бледный, но сияющий, и она откроет ему душу. Он прижмет ее к своей груди, и она будет ему еще милей, чем прежде. Из-за этого он, конечно, не останется здесь и потом не вернется, но все же одна из ее тайн жарким пламенем будет гореть в его памяти. Он будет знать, что она родит ему ребенка, что она остается совсем одна в чужом городе и все равно ни на что не жалуется!
Машины заработали, пароход задрожал всем корпусом. Из труб повалил густой черный дым и грязной тучей повис над молом. Пассажиры приходили пешком, приезжали в колясках, в автомобилях и по трапу поднимались на палубу. Раздался свисток. До отплытия оставалось четверть часа.
Дольфи еще не было. Тильдой овладело беспокойство. От волнения она растеряла все приготовленные заранее слова. Теперь они не успеют даже наскоро попрощаться. Горечь перехватила горло, затрудняя дыхание.
«Может быть, он решил не ехать», — подумала Тильда, сама не веря в такую возможность. Послышался второй свисток. Оставалось всего пять минут.
Вдруг к пристани подкатила коляска, из нее выскочил Дольфи. Расплатившись с извозчиком, он взял чемодан и только тут заметил Тильду.
Дольфи так изумился, точно увидел ее на том берегу, где ему предстояло сойти с парохода, хотя он мог бы догадаться, что она придет. Дольфи протянул ей руку.
— Видишь, чуть было не опоздал.
Тильда дрожала, все вокруг нее качалось: земля под ногами, дома, пароходы, море и небо… Приготовленные слова застряли в горле, даже попрощаться у нее не было сил.
— Господа отъезжающие! «Леванте» отправляется. Господа, поторопитесь!
Дольфи вздрогнул и снова пожал Тильде руку.
— Прощай, думай обо мне!
— И ты… — с трудом выдавила Тильда.
Кто знает, что еще хотела она сказать, но голос ее замер. Неподвижная, точно статуя, провожала она глазами поднимавшегося по трапу Дольфи. Он обернулся… еще раз… еще… Тильда махала ему платком, почти не видя сквозь застилавшие ее глаза слезы огромный темный корпус парохода.
Пароход медленно отчаливал. Пассажиры все уменьшались и уменьшались и наконец стали такие крошечные, что уже невозможно было различить отдельные фигуры. Люди на берегу все еще махали платками, хотя пароход совсем скрылся в сером сумраке и на спокойной поверхности моря виден был лишь верх труб.
Два месяца спустя рыжеволосый веснушчатый полицейский отвел Тильду в участок. Он был немногословен, но зато с большой охотой слушал других. Шел он таким широким, размашистым шагом, что Тильда едва поспевала за ним.
Тильда была легко одета и дрожала от холода. Губы ее скривились в горькой усмешке, лицо выражало страх. А в глубине души полыхал пожар.
— Зачем меня вызывают в участок? — уже в третий раз спросила она.
— Комиссар вас вызывает.
— Что ему от меня нужно?
Полицейский уже дважды говорил ей, что не знает этого, а потому пропустил вопрос мимо ушей.
— Я же ничего не сделала, — всхлипнула Тильда.
Ее провожатый молча свернул с главной улицы на пустынную боковую улочку и оглянулся — не отстала ли Тильда.
Она шагала за ним почти в беспамятстве. Ее одолевали сотни мыслей, со всех сторон подступали страхи, что-то жгучее проникало в сердце, в грудь, в глаза, во рту собралась густая горькая слюна. Тильда давно уже жила в предчувствии страшной, неотвратимой беды. Сейчас она была в положении человека, над которым рушится потолок: он еще жив, но знает, что через минуту будет мертв. Возможно, ее вызывали в полицию по какому-нибудь пустяку, ведь повод всегда найдется, а она уж вообразила бог знает что. Тильда еще никогда всерьез не думала о суде, о наказании, о тюрьме. Только теперь, семеня за длинноногим рыжим полицейским, она представила себе все это так жива, что почувствовала тошноту и остановилась, чтоб не упасть.
Полицейский оглянулся и добродушно засмеялся.
— Вам так трудно идти?
— Нет. А меня не посадят?
— За что? — Полицейский смерил ее внимательным взглядом. — Вы знаете за собой вину?
Тильда испугалась. Ей показалось, что она почти выдала себя.
— Нет, — ответила она глухим голосом. — Но ведь… Если человека вызывают в полицию, он всегда думает о худшем.
— У кого совесть чиста, тому нечего бояться.
Тильда шла по краю тротуара, два раза нога ее соскальзывала вниз. Она не могла понять, почему сегодня все люди кажутся ей такими привлекательными и счастливыми. Все счастливы, она одна несчастна. А ведь несколько минут тому назад, до того как этот человек постучался к ней, она была так спокойна и беззаботна…
Дольфи, как и следовало ожидать, не писал. Прислал две короткие открытки, и ни слова больше. И все же она с обожанием вспоминала человека, которого когда-то так любила, отца своего будущего ребенка. Тильда не знала, как все обернется, одно ей было ясно — на тот страшный путь она больше не ступит. Пусть лучше она окажется на улице, пусть ей придется довольствоваться тем, что протянет ей чья-нибудь милосердная рука, во всем отдаться на волю случая.
Хозяйка, у которой она работала, заметила происшедшую в ней перемену.
— Что с вами, Тильда? — спросила она как-то.
Обливаясь слезами, Тильда рассказала ей обо всем (даже родной сестре не решилась бы она открыться), умоляя не лишать ее своего расположения, не выбрасывать на улицу.
В молодости хозяйка сама была в таком положении и потому проявила к ней участие. Тильде не верилось, что белые руки хозяйки и вправду подняли ее и что она слышит ласковые ободряющие слова.
— Ничего, ничего… Оставайтесь у меня, со временем все устроится. Я вас понимаю, в свое время мне тоже пришлось немало пережить. Не плачьте, Тильда, не надо!
Они плакали вместе — хозяйка, вспоминая прежние дни, и Тильда, растроганная ее добротой. Ей казалось, что эти слезы смыли все ее горькое прошлое, словно бы его вовсе и не было.
Тильда была счастлива; если не считать коротких мгновений любви, она еще никогда в жизни не испытывала такого блаженства. Впервые она по-настоящему думала о ребенке, со стыдом признаваясь себе, что до сих пор заботилась лишь о себе самой.
И вот после надежд на счастье, после сладких снов, в которых она видела свою будущую жизнь, представляла себе, как удивится Дольфи, когда, вернувшись, найдет ее, несломленную, с ребенком на руках, она внезапно упала на землю и снова очутилась в кипящей бездне того прошлого, которое она всегда с мукой гнала прочь, и думала, что оно уже далеко-далеко от нее. Тильда почувствовала на сердце страшную тяжесть и хотела заплакать, но слезы не шли.
Дом, где помещался полицейский участок, глядел на нее хмуро, неприветливо. Полицейский втолкнул Тильду в узкую канцелярию. Сидевший за письменным столом лысый длиннолицый чиновник смерил ее проницательным взглядом.
Всю дорогу Тильда тряслась от страха, но теперь, как это ни странно, она успокоилась. Может быть, потому, что комиссар вежливо предложил ей сесть, хотя выражение его лица ничуть не смягчилось.
Чиновник спросил у нее имя, фамилию, где родилась. Тильда отвечала без запинки, спокойным, ровным голосом. Но когда тот стал дотошно выспрашивать Тильду о ее жизни, о работе, любовных связях, язык у нее начал заплетаться, и наконец она совсем смолкла.
Комиссар, словно бы ничего не замечая, рассматривал лежащие перед ним бумаги. Вдруг он поднял голову и смерил взглядом ее фигуру.
— Барышня, вы ждете ребенка?
В Тильде шевельнулась слабая надежда, что ее допрашивают не из-за того, старого… Может быть, их интересует Дольфи?
— Да, — ответила она, покраснев.
— А когда вы в последний раз были беременны?
Вопрос прозвучал холодно, но быстро. Казалось, он был рассчитан на столь же быстрый ответ. Комиссар хотел, чтоб Тильда не успела подумать. Слова «были» и «в последний раз» он особо подчеркнул.
— Но… но я еще никогда не…
Тильда вздрогнула и изменилась в лице. Комиссар отвел от нее взгляд и с минуту молчал, готовясь к новому нападению.
— Барышня, вы волнуетесь? — спросил он как будто ласково, с ноткой сочувствия в голосе.
— Немножко. — Тильда улыбнулась вымученной улыбкой.
— Однако вы не волновались, убивая своего первенца? — как стрела пронзил ее новый вопрос.
Удар был такой страшный, что Тильда, теряя самообладание, сделала невольное защитное движение.
— Какого первенца?
— Какого? Своего! Вам это лучше знать.
Комиссар не сводил с нее глаз. Тильда заметила, как в морщинах его лица заиграла легкая самодовольная улыбка, и поняла, что своим поведением уже почти себя выдала.
— Я ничего не знаю, — в страхе пролепетала она.