Экспорт исламской революции не всегда носил мирный характер. Зачастую он сочетался с экспансионистскими призывами. Тегеран в те годы неоднократно прибегал к угрозе применения силы против тех соседних арабских государств, которые поддерживали режим Саддама Хусейна в Ираке. В 1979 г. видный религиозный деятель аятолла М. Роухани призывал к «аннексии» Бахрейна в случае, если правители династии аль-Халифа не перейдут к исламской форме правления, подобно той, что сложилась в Иране. Президент Исламской Республики Иран Абольхасан Банисадр в одном из интервью заявил, что «арабские страны, такие как Абу-Даби, Катар, Оман, Дубай и Саудовская Аравия, на взгляд Ирана, представляют собой государства, не являющиеся независимыми»[71].
Уже в начале существования ИРИ появились два подхода к реализации концепции «экспорта исламской революции». Сторонники первого подхода выступали за продвижение идей исламской революции с помощью пропаганды морального превосходства ислама и достижений революционного Ирана, воздерживаясь от вмешательства во внутренние дела других государств. При этом в качестве инструмента распространения исламских идей рассматривалась «мягкая сила убеждения». Об этом, в частности, заявлял аятолла Хомейни: «Для экспорта своей революции и идеологии Иран никогда не будет прибегать к применению военной силы и угрозе такого применения, прежде всего потому, что продвижение идей не может опираться на насилие, но должно осуществляться в рамках исламской этики таким образом, чтобы служить примером для подражания»[72]. Примерно в таком же ключе высказался и преемник Хомейни на посту рахбара, нынешний верховный лидер Ирана аятолла Али Хаменеи: «Экспорт революции является освященным от Бога продвижением революционных ценностей и информированием других народов о вреде, приносимом им мировыми тиранами и угнетателями»[73].
В то же время существовал и второй подход, последователи которого отличались радикализмом и выступали за оказание «угнетенным народам» поддержки и помощи вплоть до военной с целью их скорейшего освобождения от ига сверхдержав. Такой позиции придерживался ряд политиков первого поколения исламских революционеров, в частности некоторые руководители Корпуса стражей исламской революции[74]. Как уже было отмечено выше, такой подход во многом был продиктован требованиями реальной политики с учетом тяжелейшей ирано-иракской войны, подрывной деятельности США по свержению революционного правительства, международной блокады и изоляции Ирана. Его практическими проявлениями были помощь шиитской исламской оппозиции в Ираке (Высшему совету исламской революции и партии «Да’ава»), движению «Хизбалла» в Ливане и палестинскому сопротивлению[75].
Окончание ирано-иракской войны знаменовало собой новый этап политической истории ИРИ. Сменилось и иранское руководство. После кончины в 1989 г. аятоллы Хомейни на пост рахбара пришел один из его ближайших соратников, аятолла Али Хаменеи, а президентом стал умеренный прагматик Али Акбар Хашеми Рафсанджани. Новое руководство Ирана начало широкий диалог с мировым сообществом.
Выверенный и прагматичный теоретический подход для налаживания диалога между Ираном и странами Запада, а также Россией был позже продемонстрирован президентом Ирана Мохаммедом Хатами (1997–2005), выдвинувшим концепцию «диалога цивилизаций», также вписывающуюся в рамки политической доктрины теории Имамата. Теория диалога цивилизаций подводила теоретическую базу под установку иранской внешней политики на необходимость вывести страну из экономической и политической изоляции, не поступаясь при этом суверенитетом Исламской Республики, ее самостоятельным экономическим и политическим курсом. Концепция диалога цивилизаций являлась развитием выдвинутой еще Али Шариати теории о необходимости «модернизации без вестернизации». Методологическая дифференциация между понятиями «модернизация» и «вестернизация» сама по себе имеет очень большое значение. Как подчеркивает современный российский социолог А. Г. Дугин, базовые интенции либеральной идеологии направлены на то, чтобы в массовом сознании эти термины стали синонимами[76]. Это подразумевает, что изменения или реформы в социально-экономической жизни будут эффективны только тогда, когда они будут ориентированы в западном ключе и будут копировать западные образцы. В качестве альтернативы этому процессу позиционируются «архаизм», «отсталость», неэффективность. Таким образом, Запад как суперэтническая общность добивается своей цивилизационной цели – навязывает остальному миру рамки, законы и критерии, хорошо освоенные им самим. Между тем концепция «модернизации без вестернизации» является попыткой сохранить цивилизационную идентичность, заимствуя при этом лучшие технические и экономические достижения западной цивилизации. Реформы же и политические изменения в рамках того или иного общества должны проводиться в соответствии с присущими ему стандартами. Логическим выводом из такого подхода являлась доктрина «диалога цивилизаций».
В применении к внешнеполитической сфере она означала, что Иран должен стать равноправным актором и участником международной политики, преодолеть навязанный ему международным сообществом и странами Запада, прежде всего США, имидж «страны-изгоя», но при этом утвердить свой статус великой державы, ведущей независимую политику на мировой арене.
Соображения бывшего президента Ирана по этому поводу изложены в его книгах «Ислам, диалог и гражданское общество», «От мирового города к миру городов», «Религия и интеллект в сетях тирании», «Страх перед бурей», «В человеке сосредоточены душа Востока и разум Запада», а также в его многочисленных речах и выступлениях, в том числе выступлении в университете Флоренции (Италия, 08.03.1999), выступлении на ежегодном заседании ЮНЕСКО (Париж, 29.10.1999), выступлении на «саммите тысячелетия» ООН (09.09.2000).
Внешнеполитический курс ИРИ, построенный на основе концепции «диалога цивилизаций», был прерван после поражения реформаторских сил и прихода к власти фракции неоконсерваторов во главе с президентом М. Ахмадинеджадом в 2005–2006 гг. Представляется, что радикальным изменениям во внешней политике Ирана способствовали ряд внешних и внутренних факторов. Во-первых, на изменения во внешнеполитическом курсе ИРИ повлияла эскалация внешнеполитического давления на эту страну, прежде всего со стороны Соединенных Штатов Америки. Еще в 2002 г., когда у власти в Иране находился не «ястреб» Ахмадинеджад, а «голубь» Хатами, Иран был внесен администрацией Дж. Буша, стоявшей в то время у власти в США, в «ось зла»[77]. Дополнительные американские санкции, введенные против Ирана в 20062007 гг. в связи с ядерной программой, а затем и международные санкции, принятые в 2010 г., к которым под нажимом США присоединились Россия и КНР, не только свернули на нет диалог ИРИ с мировым сообществом, предложенный М. Хатами, но и усилили позиции «непримиримых» политиков в иранском руководстве. Такие факторы, как нежелание США идти на прямой диалог с иранским президентом М. Ахмадинеджадом и военная агрессия НАТО в Ираке и Ливии, побуждают иранское руководство проводить более наступательную политику с опорой на силовой потенциал.
Во-вторых, в этот период началось обострение внешнеполитической ситуации, связанной с так называемой иранской ядерной программой. Рассмотрение ядерной проблемы далеко выходит за рамки данного исследования и поэтому не будет здесь проводиться. Укажем лишь на несколько принципиальных, с нашей точки зрения, моментов, проясняющих, как нам кажется, истинные мотивы антииранских действий США и их союзников.
Во-первых, иранский ядерный проект начался не в эпоху правления исламских революционеров в Иране, а гораздо раньше, в шахский период. Первоначально большую помощь в строительстве ядерного реактора в Бушере Ирану оказала Федеративная Республика Германия. В те годы Иран был геополитическим союзником США на Ближнем Востоке, и перспектива появления у него ядерного оружия не вызывала опасений у американской и европейской элит. Таким образом, первопричиной американо-иранских противоречий стала не иранская ядерная программа. При определенных условиях американцы примирились бы с наличием ядерного оружия у ИРИ, как они примирились с его наличием у американских союзников – Пакистана и Израиля. Более того, американская дипломатия могла бы признать институты исламского правления (велаят-э-факих) в Иране. Единственным условием для этого является встраивание в американскую модель «Большого Ближнего Востока», что подразумевает отказ ИРИ от политического суверенитета. Американцы никогда не были привередливы в выборе союзников и партнеров на Ближнем Востоке. Они поддерживают и поддерживали партнерские отношения с такими разными режимами, как абсолютная монархия в Саудовской Аравии, демократические режимы в Ливане и Пакистане, авторитарный режим Мубарака с элементами однопартийной диктатуры в Египте и сменившее Мубарака правительство «Братьев-мусульман». В конечном счете Вашингтон примирился бы и с иранской исламской демократией, если бы иранская элита отказалась от проведения независимого внешнеполитического и экономического курcа и перешла бы под внешнее (западное) управление. Иранская политика, по крайней мере в течение последних 20 лет, как видно из вышеприведенного анализа, не носит агрессивный характер. Главным камнем преткновения в отношениях Ирана с Западом является то, что Иран позиционирует себя в качестве великой державы и пытается вести диалог с западными странами «на равных», отстаивая свою независимость во внутриполитических и внешнеполитических аспектах.
В-третьих, «стратегическое одиночество» Ирана, отсутствие у него союзников среди великих мировых держав, «враждебное окружение» Ирана странами со значительным американским военным присутствием или сателлитами США способствовали появлению у иранской элиты настроений великодержавного национализма. Был взят курс на превращение Ирана в супердержаву региона. Ярким проявлением таких настроений служит заявление командующего КСИР генерала Яхьи Рахима Сафави, сделанное им в 2006 г., в котором содержалось требование к США и странам Евросоюза признать Иран «великой региональной державой»