Ситуация изменилась в 1980-1990-е гг. Начиная с 1980 г. военная хунта в соответствии с американскими рекомендациями поддержала исламизм как барьер на пути левого и рабочего движения. В связи с сокращением государственных расходов на сферу образования все больше молодых людей стало посещать религиозные учебные заведения, поощрявшиеся правительством. Все это позволило исламистам расширить свою базу влияния[231].
Несомненно позитивный эффект для Турции имел распад Советского Союза в 1991 г. Турецкое руководство развернуло внешнеполитическую экспансию на территориях близких туркам в этническом и языковом отношении тюркских народов Закавказья и Центральной Азии. В начале 1990-х гг. США даже вынашивали план сделать Турцию своего рода гегемоном мусульманских стран СНГ. Этот проект не осуществился, а Турции удалось сохранить определенное политическое влияние только в Азербайджане, однако элита страны успела ощутить привкус великодержавия после десятилетий национального унижения.
Приоритетной целью Турции в 1990-е гг. стало вступление в Европейский Союз. В 1995 г. Турция заключила Таможенный договор с ЕС. Это была единственная страна, заключившая подобное соглашение до формального приема в состав Союза. Следствием стало то, что Турецкая Республика обязана подчиняться всем решениям Евросоюза, не влияя на принятие этих решений. Большая часть турецких мелких и средних фирм в результате не смогли конкурировать с европейской продукцией и обанкротились. В течение последующих 11 лет европейский импорт в Турцию рос и достиг объема 28 миллиардов евро в 2007 г. На сегодняшний день дефицит торгового баланса Турции с Европой составляет 5,8 миллиарда евро. Турция является шестым по объему продаж торговым партнером ЕС в мире. Кроме того, руководство Евросоюза так и не дало окончательный ответ о членстве Турции в организации, несмотря на то что с декабря 1999 г., после саммита в Хельсинки, страна является официальным кандидатом на членство в ЕС[232]. Более того, усилиями Германии и Франции на саммите ЕС в Праге в марте 2009 г. прием Турции в ЕС был фактически заблокирован. Особые усилия в этом направлении были предприняты тогдашним французским президентом Николя Саркози. Вместо членства в ЕС туркам был навязан договор о привилегированном партнерстве, который один немецкий журналист шутливо охарактеризовал как предложение дружбы неверным женихом соблазненной им девушке. В чем же заключалась причина такой нелюбви европейских бюрократов к Турции?
Руководители стран ЕС полагают, что принятие Турции с ее населением численностью 70 миллионов человек, а затем 5 миллионов албанцев вкупе с уже проживающими в Европе 12 миллионами мусульман необратимо изменит этнический пейзаж Европы, приведет к размыванию европейской идентичности. Поэтому высокопоставленные исламофобы заблокировали принятие Турции в Евросообщество. Вместо этого президент Франции Н. Саркози пытался навязать Турции проект Средиземноморского Союза, который, правда, не пережил политической карьеры своего автора. Задачами создания Союза было недопущение вступления Турции в ЕС путем создания ложной перспективы, привязка рынка стран Магриба к Европе с целью не допустить создания общеарабского рынка и примирения арабов с Израилем через объединение их в одной политической структуре[233]. Разумеется, такое эрзац-предложение не могло удовлетворить Анкару. С начала XXI в. начинается постепенный разворот Турции в сторону Ближнего Востока.
Для понимания уникальной исторической и геополитической ситуации Турции необходимо учитывать три фактора. Во-первых, Турция, как и Россия, является евразийской державой. Турки-османы начали в XIV в. свою экспансию с территории Малой Азии, однако центр тяжести их государства с конца XV в. находился на Балканах. Для турецкой геополитики три региона имеют преимущественное значение. Это Балканы, регион Закавказья и Ближний Восток. На протяжении турецкой истории то один, то другой из них получал приоритет, но понятно, что из всех мусульманских государств Турция привязана к Европе больше всего. Османская империя в геополитическом плане была продолжением Византии. Российский политолог и философ Александр Дугин пишет по этому поводу: «На первый взгляд, если отречься от религиозного фактора и от этнического состава правящей элиты (которая быстро становится разнообразной, включая в себя представителей различных народов – греков, славян, персов и т. д.), мы находим возрождение Византии и, следовательно, Рима. При внуке Мехмета II Селиме I Ближний Восток и Северная Африка, более того, Аравия, оказываются под властью Константинополя (Стамбула), то есть европейской столицы, одного из фокусов Римской империи, Второго Рима. Не аравийский (семитский) Юг, но туранский Север становится движущей силой в Восточном Средиземноморье. Поэтому существует тенденция рассматривать Османскую империю как прямую наследницу Византии»[234]. Отметим, что аналогичную оценку Османскому государству как преемнику Византийской империи высказывали выдающийся российский историк-византинист Ф. И. Успенский и современный греческий исследователь Димитрий Кицикис[235].
Однако Османская империя являлась наследницей не только Византии, но и Аббасидского халифата. После захвата османами Каира в 1516 г. инвеститура халифов перешла на османских султанов. При этом в суннитской Турции исторически сформировалась своя оригинальная версия ислама, несомненно, крайне отличная от ваххабитского и салафитского ислама, промоутерами которого выступают Саудовская Аравия и другие монархии Персидского залива.
По мнению А. Г. Дугина, на формирование ислама в османской Турции в средневековье большое влияние оказало тюркское коллективное сознание с пережитками тэнгрианства. Российский философ пишет: «Тюркский ислам в целом, распространенный в Золотой Орде, в Империи Тимура, в эпоху тюркского завоевания Ирана и по мере укрепления позиций в Сельджукском каганате и позже в империи османов основывался на диалоге двух метафизических типов – арабо-семитского содержания изначального ислама и тюркского тэнгрианства, включая идею Империи и экстатический шаманизм. То есть мы заведомо можем ожидать тюркское перетолкование исламского религиозного учения, которое наложилось отнюдь не на “чистый лист”, а на глубинную и хорошо структурированную туранскую идентичность. Следовательно, строго теоретически и дедуктивно, мы можем ожидать в тюркском исламе следующих отличительных черт: тэнгрианской небесной патриархальности; особой тюркской “степной” воинственности; приоритетного значения власти и особенно сакральной власти; экстатических медитационных практик шаманского толка»[236]. Что касается сакральной власти, то ей обладал султан, он же халиф, и его мнение было более авторитетным, нежели мнения суннитских правоведов (факихов). Наследие шаманских экстатических практик привело к небывалому расцвету в османской Турции суфийских тарикатов. Особое распространение в Анатолии получил тарикат Мевлевийе, основанный в XIII в. великим философом-мистиком иранского происхождения Джелаледдином Руми. На формирование идеологии и практики войска янычаров, ударной силы османской армии, значительное влияние оказал тарикат Бекташийа. Большинство воинов корпуса янычаров были его адептами[237]. Суннитская версия ислама, принятая в Османской империи, отличалась большей толерантностью и веротерпимостью по сравнению с другими мусульманскими конфессиями. Османские войны против иноверцев характеризовались беспощадностью, но после включения новых территорий в состав империи их жители практически не испытывали притеснений. Различные конфессии (православие, коптская, маронитская, несторианская, армянская и яковитская церкви, иудаизм) в Османской Турции были признаны самоуправляющимися общинами (миллетами), пользовавшимися большой степенью автономии[238]. Таким образом, вторым фактором, определяющим геополитическую специфику Турции, является турецкий ислам, представляющий собой третий полюс, отличный как от шиитской версии, центром которой является Иран, так и от салафитской, сосредоточенной в аравийских монархиях.
Третьим фактором, определяющим геополитику и историю Турции, являются особенности этногенеза турецкого народа. Как и всякая империя, Турция была космополитичной и многонациональной. Перешедшие в ислам греки, албанцы, болгары, сербы, хорваты, итальянцы делали в Стамбуле блестящую карьеру, а их потоки становились османами. Согласно гипотезе выдающегося русского ученого-историка Л. Н. Гумилева, турецкий османский этнос сформировался благодаря пассионарному толчку XIV в., так же, как и современный русский этнос. Следовательно, мы с турками являемся историческими ровесниками. Согласно гумилевской теории пассионарности, каждый этнос в середине своей истории переживает надлом. Надлом (если выражаться терминами русского ученого-этнолога Л. Н. Гумилева) в турецкой истории наступил в середине XIX в., когда обескураженная постоянными военными поражениями турецкая элита начала медленную и вялую модернизацию страны[239]. Однако реформы танзимата и приход к власти младотурок в 1909 г. не смогли уберечь империю от краха. Первая мировая война привела Османскую империю к гибели. Пассионарные наследники османских семей, пришедшие к власти в 1919 г., видели рецепт спасения того, что еще можно было спасти, в строительстве государства-нации по европейскому образцу. Модернизация Ататюрка, начавшаяся в 1923 г., характеризовалась целым рядом перегибов и упрощений. Гонения на религию, создание мононационального государства, насильственная ассимиляция одних этнических меньшинств (курдов, арабов, лазов) и изгнание других (греков, армян), конечно же, были отрицательными проявлениями курса Ататюрка. Однако Мустафе Кемалю удалось создать жизнеспособное государство и отстоять независимость страны в Освободительной войне 1919–1922 гг. против греческих интервентов, за спинами которых стояла Антанта. В на