Религиозные доктрины алавитов носят достаточно эклектичный характер и составляют смесь исламских (шиитских) и доисламских, прежде всего христианских и гностических верований. Об этом свидетельствует ряд положений алавитского вероучения. Во-первых, это трактовка алавитами проблемы богоявления (теофании). Как известно, ортодоксальный суннизм устанавливает непроходимую грань между Творцом и творением, отрицающую всякие промежуточные инстанции. Алавиты же постулируют троекратную теофанию в каждом пророческом цикле: проявленное богоявление, скрытое и ворота (баб), ведущие к истине. В ходе предпоследнего цикла проявленной теофанией был Иисус Христос, а скрытой – апостол Петр. В ходе последнего проявлением был Мухаммад, сокрытием – Али, а вратами – сподвижник Мухаммада Салман Фарси.
Во-вторых, почитание алавитами христианских священных книг (в частности Евангелия) наравне с Кораном. Все мусульмане почитают Иисуса как пророка Ису, однако чтение Евангелия является обязательным только для алавитов.
В-третьих, их терпимое отношение к вину. Коран строго запрещает употребление алкоголя, но у алавитов винопитие является не только дозволенным, но и употребляется при обрядах, похожих на христианскую евхаристию.
В-четвертых, вера в реинкарнацию. Алавиты верят, что хулители Имама Али после смерти воскреснут в телах животных[374].
Во время нахождения Сирии под французским мандатом (1920–1946) Париж опирался в стране на религиозные меньшинства: христиан, алавитов и друзов. Впервые для алавитов был открыт путь в полицию, армию и службу безопасности, чем многие из них воспользовались. После достижения Сирией независимости власть снова перешла к суннитскому большинству. Однако сунниты, занятые внутренними разногласиями, упустили один важный момент. В новой сирийской армии на командных постах находились сунниты, но низшие офицерские должности стали замещаться алавитами из крестьянских семей. Наиболее пассионарные представители алавитской общины не могли делать карьеру в составе традиционных политических партий Сирии, отражавших интересы суннитской элиты. Поэтому они поддержали идеи светского левого арабского национализма, выразительницей которых стала партия Баас.
Причем если в гражданском крыле партии доминировали сунниты из числа городского среднего класса, то в военном крыле преобладали выходцы из бедных крестьянских семей, принадлежавшие к религиозным меньшинствам (алавитам, друзам, исмаилитам)[375]. В состав Военного комитета партии Баас, образованного в 1960 г., вошли алавиты Салах Джадид, Хафез Асад, Мухаммед Умран и исмаилиты Абд аль-Карим аль-Джунди и Ахмад аль-Мир. 8–9 марта 1963 г. военным баасистам удалось успешно совершить военный переворот, свергнув буржуазно-демократическое правительство Сирии. Партия Баас впервые в истории Сирии стала правящей, получив полноту власти в стране. Президентом Сирии стал симпатизирующий баасистам генерал Амин аль-Хафиз (суннит). Однако выход баасистов на лидирующие позиции одновременно способствовал их расколу. Региональный конгресс партии, прошедший в Дамаске в сентябре 1963 г. при участии делегатов из Сирии и Ирака, зафиксировал поражение старого руководства во главе с Мишелем Афляком и усиление марксистской фракции во главе с Хаммудом аль-Шуфи (друзом) и Ясином аль-Хафизом. Левая фракция в Баас была поддержана баасистами-офицерами[376]. Попытка гражданского крыла партии во главе с Афляком вернуть свои позиции и привлечь на свою сторону генерала аль-Хафиза закончилась военным переворотом 21 февраля 1966 г. В результате к власти в Дамаске пришел триумвират в составе генерала Салаха Джадида, ставшего фактическим руководителем страны (при номинальном гражданском президенте Нуреддине Аттаси), министра обороны Хафеза аль-Асада и руководителя военной разведки А. аль-Джунди. Мишель Афляк вынужден был эмигрировать в Бразилию, откуда он позже перебрался в Ирак, став номинальным лидером общеарабского руководства Баас при Саддаме Хусейне[377].
Несмотря на значительное присутствие алавитов в высшем армейском командовании и руководстве сирийских спецслужб в период правления Хафе-за Асада, было бы неправомерно говорить об алавитском засилии и дискриминации суннитского большинства в Сирии в период правления Хафеза Асада (1970–2000), да и в последующий период (2000–2011). Х. Асад внимательно следил за балансом сил в сирийской политической элите. Двумя наиболее влиятельными и приближенными к нему членами сирийского руководства были сунниты: министр иностранных дел, а затем вице-президент САР Абдель Халим Хаддам и министр обороны Мустафа Тласс. Дополнительным фактором укрепления власти баасистов стал союз режима со старой суннитской буржуазией Дамаска и Алеппо, который помог стране пережить острый политический кризис, связанный с восстанием «Братьев-мусульман» в городе Хама в 1982 г.[378]В то же время в правление президента Башара Асада межконфессиональный баланс в Сирии нарушился. Это связано с тем, что силовые структуры и спецслужбы становились активными экономическими игроками, вмешивались в споры хозяйствующих субъектов, облагали их данью. Все это вызвало глубокое недовольство у суннитского предпринимательского класса[379].
Превращение Сирии в сильное независимое государство началось тогда, когда министр обороны САР Хафез Асад, понявший, что его армия гораздо успешнее занимается внутренней политикой, чем воюет на внешних фронтах, решил исправить положение. Переворот, осуществленный Х. Асадом в октябре 1970 г., знаменовал начало «исправительного движения». Были ликвидированы марксистские перегибы в экономической политике. Новый сирийский социализм постулировал не плановую экономику, а рыночную под контролем государства. В то же время во внешней политике в первой половине 1970-х гг. были предприняты шаги по нормализации отношений с Иорданией и монархиями Персидского залива, а отношения с Саудовской Аравией на короткое время обрели черты стратегического партнерства. В результате Сирия получает политическую субъектность и становится региональной сверхдержавой. Для отстаивания своих прав Х. Асад проводит курс на создание «Великой Сирии» в составе САР, Ливана, Палестины и Иордании под контролем Дамаска[380]. Роль сирийцев как защитника лишенного прав народа Палестины и посредника-регулятора ливанского конфликта была зафиксирована в выступлении сирийского министра иностранных дел Фарука аль-Шараа на сессии Лиги Арабских государств в Алжире (7-10 июня 1988), заявившего в частности: «История говорит нам о “Биляд аш-Шам” (стране Шам). Начиная с эпохи Омейядов эта географическая зона, состоящая из Сирии, Иордании, Палестины и Ливана, составляет политическое единство, сердце которого бьется в Дамаске. В этом состоит историческая истина. Соглашение Сайкс – Пико, явившееся наиболее грубым насилием, осуществленным над историей, разделило это единство на различные государства. Однако договор Сайкс – Пико, носивший характер раздела Ближнего Востока на английскую и французскую сферы влияния, не может изменить реальность. Жители этого региона представляют собой один народ. Естественно, что интерес, который проявляет Сирия в палестинском деле, отличается от отношения, проявляемого к палестинской проблеме другими арабскими государствами»[381].
В 1970-1980-е гг. баасистскому руководству удалось существенно укрепить внешнеполитические позиции Сирии, превратив это государство из объекта в субъект международной политики. Для поддержки региональных амбиций Дамаска критически важным было стратегическое партнерство с СССР. В то же время с начала 1980-х гг. сирийское руководство укрепляло политический альянс с Ираном. Альянс Дамаска и Тегерана, складывавшийся с начала 80-х гг. прошлого века, несмотря на близость алавитского вероучения к шиизму, был продиктован не религиозной солидарностью, а требованиями геополитической целесообразности. Для Тегерана он был залогом распространения иранского влияния в арабском мире и возможностью создания тылового плацдарма для проиранского движения «Хизбалла» в Ливане. Желание Дамаска установить союзные отношения с Ираном было продиктовано тремя факторами. Во-первых, в условиях жесткого противостояния режима Асада суннитским исламским фундаменталистам внутри страны для баасистов было необходимо заручиться поддержкой шиитского фундаменталистского режима в Тегеране, чтобы избежать обвинения в куфре и отступничестве. Во-вторых, шиитское движение «Хизбалла» стало главным союзником Дамаска в деле приобретения господства над Ливаном. В-третьих, оба государства сближали враждебные отношения с саддамовским Ираком. Иран с сентября 1980 г. находился с Ираком в условиях открытой, ожесточенной войны. Дамаск и Багдад, несмотря на нахождение у власти региональных отделений партии Баас, находились начиная с 1979 г. в состоянии непримиримой конфронтации.
Контакты с иранскими революционерами сирийское руководство начало еще до их прихода к власти в Тегеране. Будущие министры первого революционного правительства Садек Готбзаде и Мустафа Камран, например, еще находясь в оппозиции, получили сирийские паспорта и статус корреспондентов сирийской газеты «Ас-Саура», позволявшие им спокойно проживать в Париже. Антишахский настрой сирийского баасистского правительства, по-видимому, объяснялся стратегическим партнерством шахского Ирана с Израилем. Посредником в установлении контактов между Асадом и антишахскими революционерами выступал имам Муса Садр, издавший в 1973 г. фетву, согласно которой алавиты признавались правоверными мусульманами