В тот жуткий понедельник Сережа вспомнил про подружку и решил, что сейчас она ему пригодится. Когда он подумал, что Аннушка может знать некоторые подробности из жизни его жены, в груди у него началось жжение, как будто он выпил большой глоток водки, а эта водка оказалась кислотой. Он начал задыхаться, не фигурально, а по-настоящему. Галстук распустил, расстегнул рубашку и все равно понял, что говорить с Аннушкой не сможет. Он отправил ей сообщение: «Привет, Анюта. Ты тоже будешь делать из меня идиота?»
Она не отвечала минуты две, он был уверен, что она совсем уйдет из сети, но Аннушка откликнулась: «Что-то случилось?»
Он помог ей совсем немного, чтобы она не чувствовала себя предательницей. Сказал, что вся информация у него уже есть, что развод – дело времени и показания Аннушки никакой роли в его конфликте с женой не играют, а к ней он обращается лишь потому, что хочет убедиться: есть в этом мире хотя бы один человек, которому он может доверять, или нет такого человека?
– Я не могу тебе врать, – ответила Аннушка, – я слишком сильно тебя уважаю.
Она всегда так говорила, прямо, честно, без кокетства. Но боже мой! Как же он хотел, чтобы она его обманула! Он хотел, чтобы Аннушка засмеялась, назвала его параноиком, чтобы врала, не уважая его ни капли, врала от страха или из милости, это ему было не важно.
Когда она сдала все пароли и явки, он ее возненавидел. И даже пожалел немножко свою несчастную жену. Все хитрила, циничную из себя строила, а подружке болтала про новую любовь, не могла удержаться. Но теперь он ей скажет, теперь он точно объяснит своей Звезде: в мире нет ни одного человека, которому можно доверять, ни одного.
Он выяснил все, что ему было нужно, и замолчал. От Аннушки посыпались сообщения: «Прости меня, я не должна была ничего говорить». «Я тебя понимаю, ревность – это очень больно, я не хотела тебе причинять…»
Он не понял, о чем она. Ревность? Это что-то из сериалов… Он не знает, что такое ревность. Он знает, что такое боль. Кто там говорил про душевную? Его боль была физической на сто процентов. Кислота выжигала его изнутри, и на ребра ложилась тяжелая конская туша. Он не мог ее скинуть, он застыл в своем кресле, как замирает человек от страха, когда его жизни угрожает опасность.
Он смотрел на своих лошадей, и ему показалось, что кони бегут на него. Центровой жеребец прицелился копытом и ударил в грудь. Он упал на свой письменный стол и подумал: «Боже мой… Неужели меня так легко затоптать?»
Анестезийку захотелось сразу. За водкой он поехал в ближайший супермаркет и долго отирался там среди людей. Возил пустую телегу и вроде бы даже смотрел на какие-то йогурты, на колбасу, подвешенную дубинками, на мандарины, на куриное филе, смотрел на молоко, не совсем понимая, что это и зачем оно. В свою телегу он ничего не бросал, в отделе с готовой едой взял коробку оливье и две сардельки, оказалось, что ему ничего больше не нужно.
У стенда с сыром улыбнулась девушка-промоутер. Она протянула тарелку для дегустации, он проглотил кусочек и как глухой проехал дальше.
Молодой татарин завис на полке с алкоголем, не знал, какой вискарь его устроит: двенадцать лет выдержки или восемнадцать. Он тоже пил это виски и на вкус различал, где двенадцать, где восемнадцать. Но теперь ему было до лампочки, он взял бутылку водки и рядом с ней поставил банку огурцов.
У холодильника с морскими деликатесами стояла бабка, сощурившись, пыталась что-то вычитать на банке с красной икрой. Старуха была маленькая, в клоунских кроссовках, кошачьи брови нарисованы черным карандашом, на голове красная спортивная шапка. Старуха задрала нос и толкнула Сергея под локоть.
– Ты что ж идешь, не остановишься? Ты разве не видишь? Я же старый человек, мне восемьдесят четыре года. Как ты думаешь, могу я что-нибудь тут без очков увидеть? А ну-ка, прочитай мне – это дальневосточная икра или не дальневосточная?
– Левак, бабуля, – сказал он ей про икру и улыбнулся.
Бабка была ржачная, на секунду она отвлекла от болевых ощущений. Но, видно, старушенция была еще и глуховата, поэтому настырно положила банку в свою корзину.
За кассой сидела маленькая женщина непонятного возраста, ее грудь размера 3XL не помещалась в форменный жилет, и он автоматически уставился на это великодушное бюстье. Кассирша фыркнула с презрением и, пробивая покупки, под нос себе бурчала: «Мужичье поганое, как я вас всех ненавижу…»
Кассирша не спешила, очередь двигалась медленно, и он впервые из-за этого не раздражался. Бабку с красной икрой пропустил вперед, и на кассе подтвердилось, что икра у нее никакая не дальневосточная.
– От ты ж собачье мясо! – старуха разразилась. – Кругом обман! Вот Горбачев собака!..
Она отказалась брать подозрительный товарец, но чек уже пробили. Непроницаемая кассирша резко вскинула руку и трубным голосом пропела на весь торговый зал:
– Контролер! Обнуляция!
Раньше Сергей с трудом переносил такие форс-мажоры, он привык высоко ценить каждую минуту своего времени и поэтому избегал очередей и вообще магазинов. Но теперь ему было все равно. Он даже улыбнулся и потом уже, сидя в машине, повторил: «Контролер! Обнуляция!»
За рулем он всегда расслаблялся. Его машина позволяла сбросить стресс. Мощность двигателя – пятьсот лошадиных сил. За три секунды разгоняется до сотни. Проходит трассу за пять минут, уходит под виадук и сразу сворачивает направо в свой поселок. А если разогнаться до двух сотен и направить руль в бетонную опору моста – смерть наступит мгновенно. Больно не будет, даже не успеешь ничего почувствовать, главное – вовремя нажать до упора и прицелиться точно в бетон. Эта мысль успокоила, первый раз он подумал ее в понедельник и потом всю неделю пристреливался к этому мосту, так было легче терпеть эти новые приступы. Боль для него была открытием, раньше он не знал, что есть и такая форма жизни.
Его именьице, еще не обнесенное монументальным заборищем, было видно с дороги. Дом был украшен новогодними гирляндами с головы до ног. Уличная подсветка горела у него весь день. Он увидел гирлянды и подумал, что жена сейчас дома, а все, что он сегодня узнал, – это просто глюк, который он поймал от переутомления. Радость продлилась секунду, потом он заметил темные окна и вспомнил, что гирлянды забыли выключить утром, когда разъезжались в разные стороны.
Дом был мертвым. А с дороги казалось – конфетка, и хотелось зайти, посмотреть на счастливых людей с хорошим вкусом.
Возвращаться домой одному в тишину и потемки было непривычно, как будто пришел не к себе. Он включил свет, сначала в прихожей, потом и в ванной, и на кухне. Скинул костюм, завернулся в халат, поставил сардельки в микроволновку. Пока они разогревались, он выпил первые пятьдесят.
С бутылкой водки и тарелкой оливье он перешел в свой кабинет, там сел за комп, полистал новостишки, покликал соцсети и проглотил вторые пятьдесят.
Курс рубля резко падал, и это означало, что расходы его фирмы возрастут почти в два раза. «Плевать», – подумал он и выпил третью.
После третьей захотелось поговорить с душевным человеком – о том, что в этом мире все оказалось очень скользким. Икру подделывают, рубль падает, жены убегают, и на зимней дороге очень легко влететь в бетонные столбы, даже на самой крутой тачке. Все это захотелось обсудить. С друзьями он не мог, друзей, то есть тех, с кем можно блевать в один тазик, у него не осталось. Скорость его личного роста была так высока, что старые приятели за ним не успевали. Свой ближний круг он аккуратно заполнял полезными знакомствами и деловым партнерством. В зоне доступа оставался только один абонент «Аннушка2000». От нее пришло сообщение: «Прости меня, Сережа. Я не хотела».
«Видела, как евро скаканул?» – отпечатал он ей.
«Да, жесть».
«Понимаешь, что это значит?»
«Примерно…»
Объяснять в печатной форме было лень. Он проглотил стаканчик и позвонил.
– …все это означает, – начал он говорить, закусывая сарделькой, – что в нашей жизни ни с деньгами, ни с бабами не может быть никаких гарантий. Ты будешь гнаться за ними всю жизнь и соблюдать, как идиот, законы экономики, но в один прекрасный день тебе скажут: «Приехали, дорогой! Обнуляция!»
– Успокойся. – Аннушка поняла, что он пьян, и спросила: – Ты пьяный?
Он энергично подчистил салатик с тарелки и ответил:
– Я мертвый!
Аннушка засмеялась, он слишком аппетитно ел для мертвеца. Она рассказала ему про свою обнуляцию, про то, как осталась одна с ребенком, и к тому же без денег. А разве можно сравнивать успешного предпринимателя с беременной девушкой без копейки?
– И ничего… – сказала она, – растем. Три года уже. А у тебя и подавно все устаканится.
– Да, устаканится. – Он налил себе еще и спросил: – Аня, скажи… Тебе было больно?
– Еще как!
– Нет, я имею в виду: физически тебе было больно? У меня постоянно в груди что-то жжет и тяжесть…
– Это соматика… – со знанием дела заявила она. – Со мной такого не было. Сейчас уже не помню. Я за ребенка волновалась, беременная была, старалась спать побольше…
– Это все вообще пройдет когда-нибудь?
– Пройдет, – заверила она без колебаний, – у меня прошло. У всех проходит.
– И что, я после этого смогу нормально жить?
– Сможешь. Ты сильный человек. Боль вообще-то идет на пользу…
Да, он был сильный. И никогда не сомневался в этом. Жена всегда напоминала: «Ты сильный, поэтому я с тобой и живу. Даже если бы я захотела свинтить от тебя – не смогла бы. Потому что настоящая волчица всегда выбирает только сильного самца. Со слабым она долго не протянет, она его сожрет».
Все это было правдой до понедельника. А теперь, когда Звезда все-таки свинтила, он перестал верить во все ее байки. И выяснилось, что на самом-то деле он никакой не сильный человек, и не вожак, и никакой он не успешный бизнесмен… На самом деле он – всего лишь маленький раздавленный карлик, которого топчет табун лошадей, и он готов согласиться на многое, лишь бы кони его не били. Об этом он не стал рассказывать даже Аннушке.