мой смерти Марго не узнала, что ее любимый и единственный внук так и не получил высшего образования!
И вот теперь похоронная процессия торжественно тянулась по главной аллее кладбища. Оркестр играл траурный марш, и мне послышалось что-то знакомое в этой музыке. Я узнала старую песню из репертуара Аллы Пугачевой:
Когда я уйду далеко, далеко,
Не мучаясь и не тревожась,
Быть может, вздохнет кто-то очень легко,
А кто-то заплачет, быть может.
Пугачева была любимой певицей Марго, в общем-то, мы с ней смогли нормально общаться только после того, как встретились на ее концерте. До этого момента Марго безжалостно ставила мне трояки. Но после концерта она стала читать мои сочинения вслух, чем, вероятно, и толкнула на кривую дорожку. «Настырная, противная и дерзкая, – так она про меня говорила, – поставлю «пять». И вот ведь вспоминаю сейчас ее пятерки, и мне опять приятно. Чего же требовать от бедной Томы, которая всю жизнь свою пребывала в зависимости от материнских оценок?
Тома споткнулась на кладбищенском гравии и начала допускать непростительные ошибки. Во-первых, она забыла речь у гроба и оставила текст в катафалке. «Дорогие гости, – сказала она, вместо “дорогие друзья”. Потом ее и вовсе занесло. – Мама просила передать вам привет и наилучшие пожелания. Ей очень хочется скорее встретиться со всеми вами, но она подождет… Она сказала, что подождет…»
Тома заплакала, с ужасом глядя в гроб, платок в ее руках затрепетал, и губернатор, который стоял наготове с трехлетним саженцем, протянул бедной женщине сигарету. Тут Тома промахнулась во второй раз. То ли оттого, что привыкла не спорить с начальством, то ли от волнения она взяла у губернатора сигарету и практически на глазах у собственной пусть уже и мертвой, но еще не погребенной матери закурила первый раз в своей жизни.
Оркестр грянул и остановился на душераздирающей ноте, а трубач взял повыше и выдал странное:
– Па-па па-рам, па-па-пам!
Бабки из хора ветеранов, не дожидаясь команды Алены, начали любимую песню покойницы:
Наш паровоз вперед летит.
В коммуне остановка.
Другого нет у нас пути —
У нас в руках винтовка…
Подошли казаки, они вообще-то поминали атамана в другом конце кладбища, но как только прознали, что на погосте губернатор, тут же поднесли ему чарочку. Присели на скамейку за соседней оградкой. В руке у Тамары оказался стакан.
– Будем! – поднял губернатор.
Тома выпила залпом у могилы родной матери, чего при жизни Марго она никогда себе не позволяла.
Началось прощание, к гробу потянулись люди. Алена продиралась через толпу к губернаторской компании и помахала мне, чтобы я не терялась. Казаки наливали, а губернатор вспоминал покойную учительницу.
– …Любила, чтобы все по-честному. Вранье терпеть не могла! Так прямо нам и говорила: «Справедливость и честность – это, друзья мои, самое главное в жизни…»
Нино стояла рядом, она оценила кадр и скомандовала оператору: «Снимай!» – без единого слова, одними бровями.
– Диктант! – продолжал губернатор. – Так что она делала? Берет свой стул, ставит его на стол, на учительский, и с этой верхотуры смотрит, чтоб никто у соседей не списывал. А молодая была, мы ее Маргариточкой звали и все пытались к ней под юбку заглянуть… Какая женщина была! – он закачался. – За вихры меня таскала…
Марго не зря его таскала. Был троечник, а вырос большим человеком. «Справедливость и честность!» – это был его первый рекламный лозунг, правда, с ним он тогда провалился на выборах.
Какая-то знакомая до боли старуха, маленькая, смешная, в красной шапке, собрала кружок из старых учителей. Старуха задрала курносый нос и неспешно вещала, выразительно приподнимая нарисованные брови:
– …Приходят к ней ученики: «Маргарита Иванна, помогите! Мы цену стираем». Она насторожилась сразу: «Какую цену?» А дети были честные, Марго свой класс во-о-от так вот, в кулаке воспитывала! Взяли и прямо признались: «Да вот сервиз купили, Римме Михайловне на Новый год, а то всем тройки в четверть выставит. Фарфоровый купили в универмаге, а цена не стирается». Марго, конечно, сразу разъярилась, аж покраснела вся. И что ты думаешь? Схватила она этот сервиз – и в учительскую. Подходит – и бросает Римке под ноги. Да, да, прямо под ноги ей и швырнула. И при всех на нее: «Римка, ты хабалка!»…
Трубачи тянули грустную мелодию как горячее стекло и обрывали с надрывом, барабанщик отмерял глухие удары по натянутой коже, звонко заплакали женщины, громче защебетали птички, где-то рядом высморкалась Нино и заскулила собака. Это была любимая такса бабушки. Она тоже испытала на себе жесткую власть альфа-самки.
Каждую весну природа звала безалаберную таксу в объятия к соседскому сеттеру. Но ни разу бедная такса не посмела к нему приблизиться. Она стояла у забора и временами дергалась вперед всем корпусом, но тут же оборачивалась на хозяйское окно. Собака знала, что Марго следит за ней и каждый раз громко стучит по стеклу костяшками пальцев. «Если я не размножаюсь, значит, не размножается никто», – вот что означал этот стук по стеклу.
Такса повиновалась, для собаки в таком раскладе не было ничего обидного, в природе доминантные суки никогда не подпускают кобелей к безмозглым слабым сучкам. В тот день, когда хозяйка умерла, бедная такса подняла страшный вой с причитаниями, и когда гроб заносили в катафалк, она ухитрилась прыгнуть в машину и всю дорогу сидела смирно, так что ее и не сразу заметили. Теперь молодуха вела бедную таксу за гробом. Собака взвыла, в этот момент оркестр остановился, и труба снова выдала странное соло: «Па-па па-рам! Па-па-пам!»
Солнышко распалило, очередь к гробу начинала редеть, а маленькие дети, правнуки Марго, устроили беготню за таксой и дергали взрослых за рукава:
– Похороните бабушку! Похороните бабушку!
И некому было приструнить непослушных детей. Никто не мог наладить дисциплину так, как это умела покойная Марго.
Четыре зятя закрыли элегантно крышку гроба и опустили его в могилу на белых полотенцах. Тома держалась, пока не закопали, слезы нахлынули с небольшим опозданием, когда вступил оркестр, и губернатор посадил-таки рябину. Он заметил, что женщина плачет, быстренько деревце притоптал и отошел утешить скорбящую дочь.
Нино кричала оператору: «Не снимай! Не снимай!» – без звука, одними руками. А Тома снова допустила промах. В первый раз в жизни, на свежей могиле собственной матери, как это ни прискорбно, она поцеловалась с женатым мужчиной.
На поминальной тризне скорбящая дочь не появилась, а села с губернатором в его машину, и они умчались с кладбища, с мигалками и с казачьими песнями.
Мой миленочек вареничков хочет.
Мой миленочек вареничков хочет.
Навари, милая!
Навари, милая!
Навари! О-хо-хо! Моя черногривая!
Утром Тома проснулась в гостиничном номере. Ее постель была усыпана деньгами, а за окном светились буквы – «казино Азов-Сити». Как она там очутилась, Тома не помнила, но денежки пересчитала. В ночь после погребения она выиграла в рулетку неплохую сумму. Чтобы оправдать себя за этот неожиданный срыв, она придумала, что это мама ей подсказывала, на что поставить.
За свое безнравственное поведение Тома переживала очень сильно, и сын, и невестка ее уверяли, что все прошло нормально. «Что скажет мама, – плакала Тома, – если она узнает, как я слетела с катушек… Все! Мне не жить!»
А ничего страшного! Вот что я вам скажу. С нами тоже случилось подобное, когда Марго ушла на пенсию. Наш класс считался лучшим в школе, но без ее железной руки мы стали отщепенцами. Уроки срывались, все бросили учиться, директриса долго не могла подобрать нам достойного классного руководителя… Все получилось как в волчьей стае, когда из нее уходит вожак. Или как в государстве, когда диктатор умирает.
На девять дней Тома поборола стыд и пришла на кладбище. Она увидела, что рябинка, которую сажал губернатор, засохла. «Мама ругается!» – решила Тома и перестала спать. Ночи напролет она извинялась перед матерью. От волнения она это делала вслух, быстрым шепотом, как будто молилась перед иконой.
– С кем она разговаривает? – спросили как-то дети.
– С бабушкой, – ответила их мать. – Будешь баловаться, бабушка Марго придет к тебе и поставит двойку.
И не было человека, чтобы вовремя уложил малышей спать. Дети играли в похороны, загоняли в коробку бедную таксу и кричали:
– Похороните бабушку! Похороните бабушку!
– Да! – Тома неожиданно очнулась и вспомнила слова из прощальной речи. – Она ведь так и написала: «Похороните бабушку и живите как вам заблагорассудится».
Эти слова, как и прочие материнские установки, подействовали на нее магически. Вскоре Тома успокоилась. Последний претендент на звание мужа был пущен в дом, хотя и не имел, к сожалению, высшего образования. А еще через пару месяцев любимая такса Марго принесла четверых щенков.