Мощь интеллекта и напористость, которые были необходимы для жизни в капиталистическом обществе, сохранились у Григулевича и в Советском Союзе, они помогли ему занять достойное место в научной и общественно-политической жизни социалистического государства, стать мировым авторитетом по истории стран латиноамериканского континента от конкисты[217] до Сандинистской революции 1979 года.
Случайно встретившийся Григулевичу при выходе из метро «Смоленская» бывший его начальник по работе в Госкомитете по зарубежным связям Александр Иванович Шитов, тепло поприветствовав его, радостно воскликнул:
— Я удивлен, Иосиф, как только хватает тебя на все! Ты и книги издаешь, и журналы редактируешь, и статьи хорошие пишешь и еще общественной работой успеваешь заниматься.
Григулевич мягко улыбнулся и, постучав указательным пальцем по виску, сказал:
— Это вот ее, моей головы, хватает на всё! Всё дается только трудом и умом. А достичь можно всего, если поставишь перед собой конкретную цель… А самое главное, чтобы каждый занимался своим делом. Кстати, как твои дела?
— Да вроде бы тоже, слава Богу, все идет своим чередом. До тебя мне, конечно, далеко, но уверенно двигаемся вперед.
— Так где же ты сейчас работаешь? По-прежнему в Госкомитете по культурным связям или уже на пенсии?
— Если бы был на пенсии, то ни о каком продвижении не могло быть и речи. Я работаю теперь в МИДе. Два года назад был послом на Кубе, а сейчас вот получил новое назначение на такую же должность в Малагасийскую Республику[218].
— Поздравляю тебя, Александр Иванович, с назначением!
Узнав из разговора с Григулевичем, что у него в последнее
время вышло девять книг, Шитов заинтересовался двумя из них, которых не было в его личной библиотеке и которые ему не удалось приобрести, потому что он в год их издания был на Кубе.
— Я подарю их тебе с автографом, поехали ко мне домой. Там и поговорим обо всем подробнее.
— Хорошо, поехали, — охотно согласился Александр Иванович.
Приехав домой, Григулевич открыл дверь квартиры и громко воскликнул по-испански:
— Лаурочка, у нас сегодня прекрасный гость!
Навстречу им из комнаты вышла маленькая миловидная женщина — супруга профессора Григулевича. Александр Иванович поприветствовал ее на испанском языке: много лет проработав в разных странах Латинской Америки и по разведывательной, и по дипломатической линии, он тоже хорошо владел испанским.
— Ты узнаешь нашего гостя? — поинтересовался у нее Иосиф Ромуальдович.
— Конечно, узнаю… Мы встречались много лет назад, когда он, если не ошибаюсь, уезжал послом на Кубу, — вспомнила она.
— А теперь он опять уезжает послом, на сей раз в Малагасийскую Республику, — сообщил Иосиф Ромуальдович. — Вы меня извините, товарищи, я исчезаю на кухню готовить горячее, а ты, Лаурочка, покажи нашу библиотеку Александру Ивановичу, и пусть он выберет для себя недостающие экземпляры моих книг.
Лаура в ответ кивнула и предупредила его:
— Мясо в горшочках уже стоит в духовке. Включи ее и смотри, чтобы оно не пережарилось.
Ничего не сказав в ответ, Григулевич нежно посмотрел на нее, обнял за плечи, поцеловал и удалился на кухню, предоставив супруге возможность пообщаться с гостем на родном испанском языке.
Лаура любила компании, всегда охотно принимала гостей только потому, что в повседневной жизни из-за незнания русского языка ей было не с кем, кроме маленькой дочери, общаться на испанском.
Она охотно взяла на себя разговор с Шитовым, показывала ему комнаты и рабочий кабинет мужа, его личную библиотеку и полки с авторскими экземплярами, — на одной из них стояли книги под авторством Лаврецкого, на другой — Григулевича.
— В том, что эти книги появились на свет божий, — заметила Лаура, — есть и моя заслуга. Я постоянно помогала Иосифу в подборе материалов по странам Латинской Америки, когда мы находились там… Да и здесь, в Москве, я по его просьбе ездила в Библиотеку иностранной литературы и делала там нужные ему выписки на испанском языке.
— Так он что… уже в сороковые годы замышлял заняться литературным творчеством? — поинтересовался Александр Иванович.
— Я не знаю… Тогда это были обычные страноведческие заметки информационного характера, а писательством он начал заниматься, когда мы работали в Италии.
Посол взял с книжной полки книги «Хуарес», «Миранда», «Сандино» и направился с ними вслед за Лаурой, пригласившей его к столу. У входа на кухню они остановились: на столе чего только не было — и копченая осетрина, и холодное заливное, и красная рыба, и кое-что еще из овощей и разносола.
— Ну, ты превосходишь себя, профессор! — воскликнул Александр Иванович. — Это же надо, как быстро накрыл такой богатый стол!
— Прошу тебя, Саша, присаживаться и разделить вместе с нами маленькое торжество по случаю двадцатилетия нашего проживания в СССР.
— Сначала оставь свой автограф на книгах, которые я с твоего разрешения взял с полки.
— Это мы можем. — Григулевич присел и, положив на колени книги, начал их подписывать.
Сделав дарственные надписи, Иосиф Ромуальдович положил книги на подоконник и попросил Лауру и Шитова присаживаться к столу. Рассказывая гостю о том, что у него в разных издательствах уже вышло тридцать книг, он благодарил судьбу за то, что она подарила ему возможность через разведывательную деятельность за границей познать мир и жизнь народов других стран.
— А ты случайно не озлобился на органы госбезопасности за то, что они по неизвестно каким причинам выставили тебя из внешней разведки?
— Нет, конечно. В прошлом ведь надо видеть не только пепел, но и пламень. За семнадцать лет работы в нелегальной разведке я успел сделать многое. Да и за последние двадцать лет проживания в Советском Союзе я тоже оставил свой след в исторической и этнографической науке. Я достиг всего этого, наверно, потому, что в голове у меня вертелось предостережение — опасайся сгинуть, ничего после себя не оставив. Это было сказано мне много лет назад кем-то из наших разведчиков. Такое мудрое предостережение и заставило меня заняться литературным творчеством. Не уносить же в могилу все те знания о латиноамериканцах и ватиканцах, их культуре, быте и традициях, которые я накопил за многие годы своей жизни.
Вытащив из духовки горшочки с душистым запахом обжаренного мяса, Лаура поставила их на тарелки.
— А вот теперь мы выпьем за здоровье хозяйки и ее мужа и за ваше процветание на советской земле на последующие двадцать лет! — воскликнул посол Шитов на испанском языке.
— Спасибо, Саша. А мы с Лаурой выпьем за твое новое назначение и за твою удачу на новом месте! — на испанском же произнес Григулевич.
Не допив до дна рюмку коньяка, он поставил ее на стол: он не испытывал тяги к алкоголю и лишь иногда в большой дружеской компании мог себе позволить не более двух-трех маленьких рюмок. А компании Иосиф Ромуальдович любил, он умел дружить с людьми. Мало того, он сам часто устраивал торжества по какому-нибудь поводу и мог ночь напролет потчевать и угощать гостей, которые всегда любили общаться с ним.
Зная о том, что Шитов после 1954 года работал в Аргентине и разведдеятельность его охватывала всю Латинскую Америку, Иосиф Ромуальдович, решил завести разговор об этой стране, о том времени, которое ушло в далекое прошлое. Ему пришлось напрячься, чтобы сквозь дымку минувших десятилетий восстановить события времен Великой Отечественной войны, диверсионные операции в морском порту и на океанских судах, перевозивших грузы со стратегическим сырьем для фашистской Германии, и трагический случай, при котором руководитель группы подрывников Феликс Вербицкий потерял зрение и руку.
Рассказав послу об этом случае и о том, что он, будучи в те годы нелегальным резидентом Хосе Ротти, предпринял тогда все возможное, чтобы спасти своего боевого друга от ареста и заточения в тюрьму, и с горечью заключил:
— С риском для себя я тайно переправил Феликса и его семью в Советский Союз. Но в Москве отнеслись к этому заслуженному человеку несправедливо черство. Нуждаясь в материальной поддержке, он вынужден был в чужой и незнакомой для него, поляка, стране самостоятельно искать выходы на общество слепых и трудоустраиваться. И что удивительно и возмутительно, только после моего возращения из Италии, через тринадцать лет после окончания войны, по моей настоятельной просьбе удосужились вручить ему орден Отечественной войны первой степени, которым он был награжден за мужество и самоотверженность при выполнении боевых операций. Я был на церемонии его награждения. И даже произнес, как говорили мне, хорошую речь по поводу заслуг Вержбицкого в годы войны. Я не стал тогда обвинять высокопоставленных чиновников в черствости и бездушии к человеку-винтику. Но именно с того времени поселилось во мне некоторое разочарование в тех идеалах, которые воодушевляли меня на активную работу за рубежом на протяжении всех семнадцати лет. Впоследствии я еще больше утвердился в своем мнении, что советская социалистическая система начала гнить изнутри и что будущее не сулит ничего хорошего этой стране. Псевдомарксистское словоблудие, ложь и демагогия партийно-государственного аппарата, его отрыв от народных масс — все это вызывало у меня боль и предощущение неминуемой катастрофы. Страна сама себя загоняет в тупик. Нет, не о таком реальном социализме, свободе, равенстве и братстве я мечтал!..
Сидевшая рядом с ним Лаура взяла из горшочка кусочек мяса и тут же заботливо отправила его в рот мужа, как будто хотела предотвратить его дальнейшие высказывания о вещах, о которых по ее мнению не следовало бы говорить.
Григулевич был настолько откровенным и очаровательным, что бывший разведчик, а теперь посол Шитов прощал ему иронию и сарказм, которые постоянно сквозили в его фразах и словах.
Пересев на маленький диванчик у окна с приоткрытой половинкой рамы, Иосиф Ромуальдович закурил и, поставив пепельницу на подоконник, снова обратился к Шитову: