Лишь через две недели, когда портье отеля передал ему толстый конверт со знакомым женским почерком, он воспрял духом. Лаура писала:
«Дорогой ты мой Антонио!
Я очень скучаю по тебе. Возможно, это потому что я принадлежу к тому типу девушек, в жизни которых любовь приходит только к одному человеку, посланному ей самим Господом Богом.
Для меня этим человеком с самого первого дня знакомства стал ты, Антонио. В тот день я увидела в твоем горящем, смелом взгляде силу и целеустремленность. И вот тогда я поняла, что встретила парня своей мечты, с которым мне будет всегда легко и свободно. Ты сразу понравился мне, потому что сильно отличался от других молодых людей своей воспитанностью. Мне всегда было хорошо с тобой и, главное, всегда интересно. Каждая встреча приносила мне радость и разжигала интерес к последующей, а каждый проведенный без свидания с тобой день оказывался для меня пустым днем.
К сожалению, удачно начавшаяся со дня нашего знакомства счастливая полоса в моей жизни теперь кажется одним коротким свиданием. И все это потому, что ты, Антонио, сделал мою жизнь намного красивее и счастливее. Ты научил меня многому из того, о чем я никогда не знала. Вся моя жизнь в последнее время вращалась только вокруг тебя. Поэтому, когда ты уехал из Мексики, я не находила себе места от скуки, я скучала по твоему голосу, по твоим глазам и улыбке, я считала, что этот странный и далеко несовершенный мир отнимает у меня самого дорогого после матери человека.
Большое тебе спасибо за письма. Спасибо за все, чему ты научил меня, спасибо за то, что помог обрести равновесие в этой сложной и несправедливой жизни. Я, конечно, делаю все, чтобы она не сломала меня.
Очень прошу тебя, Антонио, чтобы тоска и отчаяние в свободное время не душили меня, пиши чаще. Письма твои — единственная отдушина в мучительной для меня разлуке с тобой. И еще: пожалуйста, не скучай там сильно, потому что твоя тоска передается потом мне.
Жду, надеюсь и люблю тебя.
В ответном письме Луизе кроме признания в своих лучших чувствах он просил ее не участвовать ни в каких публичных акциях — ни в митингах, ни в демонстрациях, ни в партийных собраниях. В конце письма Иосиф сообщал, что через несколько дней, как только Том приедет в Гавану, он покинет Кубу и переберется в Аргентину. В связи с этим он убеждал ее в том, что ей надо уволиться из школы и готовиться к переезду в Буэнос-Айрес, что впредь они должны вместе заниматься одним делом.
Ответ на его письмо последовал незамедлительно:
«Дорогой Антонио!
Мне тоже очень хочется как можно скорее оказаться рядом с тобой, гулятъ вместе по улицам Гаваны или Буэнос-Айреса открыто и без страха, без опасений, что кто-то может за нами следить. Но ты же помнишь указание Тома, что сначала ты должен сам утвердиться и обустроиться в Аргентине и что надо еще на мой отъезд получитъ согласие головной конторы[32]. Это во-первых. А во-вторых, я не могу не считаться с мнением мамы. Она права в том, что мне необходимо закончитъ этот учебный год. А это значит, что мы не сможем встретиться еще несколько месяцев. Очевидно, судьба решила проверить нашу любовь более длительной и мучительной разлукой. Надеюсь, что она будет последним нашим испытанием. Уверена, что мы выдержим его и будем всегда вместе.
Пиши мне чаще.
В Гаване Иосиф через своего агента «Марио» познакомился с генеральным секретарем компартии Кубы Власом Рокой, которому он представился сотрудником аргентинского филиала Коминтерна. Когда разговор зашел о приходе к власти нового президента страны генерала Батисты, Блас Рока подчеркнул:
— Он дал нашей стране некоторые демократические свободы и даже позволил легализовать политические партии. Благодаря ему США отменили неугодную кубинскому народу «поправку Платта»[33]. Но кубинцы не могут простить американцам, что они отстранили от власти Временное революционное правительство, во главе которого был уважаемый в стране профессор Гаванского университета Рамон Грау Сан-Мартин…
Решив поддержать тему беседы по «поправке Платта», Григулевич, как бы между прочим, заметил:
— Поскольку «поправка Плата» отменена, ваше правительство имеет теперь право самостоятельно заключать различные международные договоры. В этой связи я хотел бы попросить вас, компаньеро Рока, о следующем. Нельзя ли через коммунистов, представленных в Учредительном собрании, поставить в повестку одного из заседаний вопрос об установлении дипломатических и экономических отношений с Советским Союзом как со страной-организатором Коминтерна.
В этом вопросе Григулевич нашел не только понимание, но и полную поддержку у лидера кубинской компартии. Он назвал ему несколько имен и фамилий, на которых Григулевич мог стопроцентно положиться в своей работе по линии Коминтерна. Практически это были наводки для вербовки людей, полезных для политической разведки. И разведчик-нелегал не упустил предоставленного ему шанса — он привлек к сотрудничеству двух кубинцев, присвоив им клички «Хорхе» и «Орландо», и еще на двух дипломатов, выехавших на работу в Аргентину и Уругвай, получил установочные и характеризующие данные. Своим личным шифром он внес в записную книжку их имена и фамилии для последующей вербовки.
Через два с половиной месяца для встречи с Григулевичем в Гавану из нью-йоркской резидентуры прибыл новый куратор по линии политической разведки Павел Пастельняк. Это был высокий, с тяжеловесным взглядом глубоко посаженных черных глаз и с мрачным, изрытым оспинами лицом пожилой человек. Он был старше Иосифа почти на двадцать лет, однако в разведку пришел намного позже своего молодого коллеги и чувствовал себя в ней весьма неуютно из-за незнания английского языка.
Когда Григулевич рассказал ему о своем положении на острове Куба и о проведенных им двух вербовках, то Пастельняк, посмотрев на него своим тяжелым взглядом, который не каждый мог выдержать, сердито обронил, обращаясь к нему сразу на «ты»:
— А кто давал тебе санкцию на эти вербовки? Ты вроде бы не испрашивал у нас на это разрешения?
Вопрос Пастельняка задел за живое Иосифа, и он со свойственным ему юмором изрек:
— Давайте, Павел Пантелеймонович, замнем для полной неясности и вашей полной неосведомленности этот вопрос!
— Нет, я требую объяснения!
— Ну посудите сами, как я мог получить санкцию на вербовку, если я длительное время нахожусь без связи?! Дважды я пытался связаться с резидентурой через Лизи и Ричарда, но ничего из этого не вышло. Никто и из резидентуры не пытался выйти на меня. И потом, учтите, я вербовал кубинцев не для вашей резидентуры и не для московского разведцентра, а для себя, для своей работы в латиноамериканском регионе. И если уж на то пошло, то именно я отвечаю за свою работу головой, а не тот человек, который может за тысячи миль отсюда давать мне указания, задания и инструкции…
— Получается, что ты ведешь работу по своему усмотрению и на свой страх и риск? — поддел его строгий представитель нью-йоркской резидентуры.
— Не надо, Павел Пантелеймонович, утрировать. Если хотите знать, то я работаю в этом регионе по личному указанию Берии. И вы, наверно, лучше меня знаете, что не выполнять его указаний — значит поставить на себе крест. Так ведь?
На лице Пастельняка отразилось замешательство: он никак не ожидал, что Григулевич мог иметь личную встречу с Берией.
— Тогда ты, конечно, прав, — невесело пробормотал куратор.
Поняв, что тот удовлетворен ответом, Иосиф спросил:
— А с какой целью вы приехали в Гавану?
Удивившись бесцеремонному вопросу молодого разведчика, Пастельняк впервые улыбнулся и сказал:
— Я приехал сюда для того, чтобы проинструктировать тебя перед отъездом в Аргентину.
— И когда же я должен туда выехать?
— В середине декабря.
— Тогда у меня к вам есть один очень важный вопрос.
— Какой именно? — насторожился куратор, ожидая опять неприятного сюрприза.
— Во время работы в Мексике я познакомился с одной прекрасной и умной девушкой по имени Лаура. Данные на нее в Центре есть. Она согласилась сотрудничать с нами, и с ведома Тома я завербовал ее в качестве связной. Потом агентурные отношения переросли в более близкие… Словом, мы полюбили друг друга и хотели бы соединить свои жизни узами брака. Скажите, может ли она поехать со мной в Аргентину и стать моей женой…
— Ах вот в чем дело! — воскликнул Пастельняк и неожиданно умолк. Несколько секунд он, глядя в упор на Иосифа, молчал, потом медленно, растягивая слова, заговорил: — Нелегкое ты затеваешь дело, друг Антонио. И вопрос ты поставил не в той очередности. Сначала надо получить разрешение, чтобы мексиканка стала твоей женой, а потом уже говорить о совместной командировке на край света. Боюсь, что получить от Центра санкцию на заключение брака с иностранной гражданкой будет архисложно. Ты же был в России и, очевидно, знаешь, что отношение к иностранцам в Советском Союзе неважное. Даже те из них, кто приезжал с добрыми намерениями по линии научно-технического или культурного обмена, всегда подозревались в проведении шпионской или антисоветской деятельности.
Григулевич изменился в лице и с недоумением спросил:
— А что же мне делать?.. Не ехать в Аргентину? Возвращаться к ней в Мексику?
— Я, конечно, поддержу твою просьбу и в резидентуре, и при направлении запроса в Центр…
В порыве злости на все и вся Иосиф резко бросил:
— Я считаю, будет недостойно и негуманно, если кто-то там, в Москве, попытается разрушить наши чувства! Разъединить нас! В конце концов мы ведь можем и исчезнуть из Латинской Америки, как в свое время исчез Орлов из Барселоны, Кривицкий из Парижа и кое-кто еще из других стран.