— А мы можем ускорить его? — вставил Отилио Улате, подмигнув напротив сидевшему Марио Эчанди, потиравшему свой приплюснутый утиный нос.
— Мое мнение, — продолжал Иосиф, глядя на колоритного Фигереса, большие черные глаза которого поочередно отражали гамму разных эмоций — они становились то злыми и ироничными, то спокойными и подозрительными, но всегда цепкими. — Существующую власть надо менять только путем демократических выборов, но с хорошо разработанной предвыборной программой.
— Ваше заявление, сеньор Теодоро, меня несколько удивляет, — хитро улыбаясь, заговорил Эчанди. — Как можно не разбираться в политике, если ваши друзья Камареро и Ореамуно являются дипломатами?
И снова Иосиф не растерялся, закивал головой и сказал:
— Если вы считаете, что я разбираюсь в политике, то можете рассчитывать на мою помощь в ваших политических делах.
Марио Эчанди, которому Григулевич все больше начинал нравиться своей скромностью, умением слушать и здраво рассуждать, хотел было сказать, что они готовы воспользоваться его помощью, но вступившая в разговор Генриетта его опередила:
— Господа, хватит уже спорить о политике! Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Например, о бизнесе. Это гораздо ближе нам и нашему гостю. Не забывайте, что он — коммерсант, работающий в другой стране, и в то же время наш соотечественник…
— Хорошо-хорошо, — поддержал ее хозяин виллы Марио Эчанди. — Если бы мы не были заинтересованы в нашем госте, мы не пригласили бы его на этот ужин. Так вот о бизнесе: почему бы вам, сеньор Кастро, не переключиться на закупки нашего кофе? Я говорю о нашем, потому что все мы владельцы крупных кофейных плантаций. И не только присутствующие здесь. Наш самый крупный экспортер кофе Франсиско Орлич сегодня не смог приехать к нам, но я уверен, что он захочет встретиться с вами в любое время в своем офисе. Орлич заинтересован в европейских рынках сбыта и может даже назначить вас своим торговым представителем в одну из европейских стран. Он может себе позволить это назначение. Чтобы вы знали, сеньор Орлич не только крупный плантатор кофе и бананов, он еще и владелец золотых приисков, скотоводческих ферм, обувных фабрик, магазинов и кое-чего еще. Одним словом, состоятельный человек!
Не желая связывать себя по рукам и ногам с костариканскими кофейными плантаторами, Григулевич стал оправдываться:
— Но я уже заключил договор с бразильскими плантаторами. Это во-первых. А во-вторых, сложно быть коммерческим представителем сразу двух стран…
— А кто сказал, что зарабатывать большие деньги легко?! — сердито заговорил молчавший до этого Хосе Фигерес. — Вы просто обязаны помочь нам утвердиться на европейском рынке. Ведь все, что относится к Коста-Рике, не должно быть вам безразлично. Так что вы, сеньор Теодоро, должны предпринять все возможное и невозможное, чтобы продвигать и наш, костариканский кофе на европейский рынок!..
Считая, что знакомство с состоятельными людьми Коста-Рики может еще пригодиться — пути господни неисповедимы, — Григулевич почтительным тоном пообещал:
— Хорошо, сеньор Хосе, я попытаюсь что-нибудь предпринять для решения этого вопроса.
Хосе Фигерес, довольный тем, что сумел все же дожать гостя, встал, налил себе виски и, окинув хищным взглядом присутствующих, провозгласил тост:
— Выпьем за то, чтобы в политике поскорее пришло наше время! И еще за то, чтобы наш соотечественник Теодоро Кастро, будь он в Чили или в Бразилии, стал нашим надежным партнером по кофейному бизнесу!
Провожая Иосифа в отель, агент «Камареро» напомнил ему о просьбе его друзей помочь им в сбыте на европейском рынке излишков урожая костариканского кофе…
— Имей в виду, — продолжал «Камареро», — что самый крупный наш плантатор Франсиско Хосе Орлич обещал открыть в Европе представительство фирмы «КРИКО» («Костариканское кофе Орлича») и готов даже делить со своим представителем получаемую прибыль пополам.
В холле отеля «Камареро» написал короткое рекомендательное письмо адвокату Эдмундо Жордауну Миранда, исполнявшему обязанности консула Коста-Рики в Рио-де-Жанейро и, передавая записку Теодоро Кастро, сказал:
— Знакомство с бразильским адвокатом, я думаю, не помешает вам. Эдмундо может быть полезен при оформлении побытной визы[62] и при других вопросах, всегда возникающих на новом месте в новой стране.
Григулевич, поблагодарив «Камареро» за все, что он сделал для него, на всякий случай записал фамилии своих новых знакомых плантаторов, представлявших элиту костариканского общества. «Кто знает, кем они станут[63] через несколько лет? — подумал он, прощаясь с агентом. — Может быть, они мне еще пригодятся…»
На другой день он вылетел обратно в Боливию.
Вернувшись в Ла-Пас, Иосиф подробно рассказал Луизе о своей новой «родине» — Коста-Рике и о знакомстве с представителями ее элиты — дипломатами и богатыми плантаторами, рвущимися к власти. Но не прошло и двух дней, как он под именем бразильца Тронкосо Инесс, на сей раз вместе с женой, вылетел к новому месту службы — в самую большую по площади и по населению страну в Южной Америке — Бразилию.
Был уже январь, но жара в Бразилии была невыносимая — 46 градусов в тени. После десяти часов утра аэропорт Корумба превращался в пылающую печь. Европейцы здесь мгновенно соловели, их мозги отказывались работать. Луиза с потухшим, отупелым взглядом чувствовала себя настолько отвратительно, что пришлось вызвать местного аборигена-знахаря. Он предложил ей какое-то снадобье, через три часа она пришла в себя. Сообщив мужу о том, что у них будет ребенок, она попросила отправить ее в Мексику, где более благоприятный климат.
— Мы же с тобой, — уговаривала она его, — постоянные скитальцы, питаемся неизвестно чем в чужих ресторанах и кафе, подолгу не видим своих родных и близких. А мне так хочется иметь свое патио, готовить домашнюю еду… И вообще чувствовать себя вне опасности, не думая о конспирации…
— Я принимаю твои упреки, — сочувственно произнес Иосиф. — И хочу объяснить тебе, что движет мною, словами известного писателя Федора Достоевского…
— Не знаю такого и ничего не слышала о нем, — прервала мужа Луиза.
— Да ты и не могла о нем знать, потому что он не издавался в вашей стране. Так вот, в одном из своих произведений Достоевский утверждал, что сознательное, никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу других есть признак высочайшего развития личности и высочайшей свободы собственной воли. Мне ближе всего его суждения о счастье. Достоевский считал, что счастье человека не в свалившихся на кого-то благах, а в достижении его для всех. Я часто думаю, как было бы хорошо, если бы богатые люди поняли это. Достоевский взывал к совести человека, к его чувству сострадания и справедливости. Вот это и побуждает меня идти на риск и играть с огнем.
— Смотри, Мануэль, — Луиза назвала мужа именем, которое у него было в Мексике, — как бы ты не доигрался в такой огромной стране, как Бразилия.
— Вот потому я и не хочу, чтобы ты уезжала в Мексику. Как сказал бы в этом случае другой великий русский писатель Лев Толстой, «хорошая женщина не может оставить мужа или просто хорошего человека». Надо нести свой крест до конца. Поверь, ты будешь мне очень нужна в незнакомой стране.
— Хорошо, я останусь с тобой.
В тот же день они вылетели из Корумбы в Сан-Паулу.
В департаменте по иностранцам у них взяли оттиски пальцев, записали установочные данные их паспортов, проставили штемпели и, возвратив документы, сообщили радостную весть: теперь они имели право в течение года разъезжать по всей стране и заниматься любой коммерческой деятельностью. Но для этого разведчику-нелегалу предстояло еще овладеть официальным языком общения в Бразилии — португальским. Почти два месяца он изучал его самостоятельно. Несмотря на запрет Центра относительно ведения агентурной работы, Григулевич не удержался, чтобы не встретиться с проживавшим в Сан-Паулу и завербованным еще в Аргентине агентом Торресом. Тот подробно проинформировал его о политической обстановке в стране и сообщил о том, что компартия Бразилии вышла из подполья, а ее генеральный секретарь Луис Карлос Престес после десяти лет пребывания в тюрьме снова на свободе, что после избрания нового президента генерала Эурико Дутры, наобещавшего в период выборов «вагон» демократических свобод, в Бразилии созданы две новые партии — республиканская и трабальистская, основной базой которой стали рабочие и часть средних слоев населения; что интегралисты-фашисты сменили свою вывеску и образовали так называемую партию народного представительства; что с наступлением «холодной войны», откровенно провозглашенной в фултонской речи 5 марта 1946 года премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем, правительство Дутры обрушило репрессии на левые силы[64] и перешло к политике тесного сотрудничества с США.
Получив эту информацию, а также ранее добытые сведения по Коста-Рике, Григулевич стал ломать голову — через кого и каким способом переправить все это в Центр. Легальной резидентуры в Бразилии не было, а ближайшая находилась в Уругвае. Других курьеров, кроме Луизы, у него в этой стране не было — не успел еще обзавестись ими. Отправлять же в Уругвай супругу он не решился: она была на шестом месяце беременности. Вспомнив о том, что из Чили в Рио-де-Жанейро недавно перебрался один из надежных и хорошо проверенных связников — Карвальо, Иосиф вместе с Луизой через две недели выехал в бразильскую столицу.
Полуторамиллионный Рио-де-Жанейро поражал воображение каждого, кто впервые его посещал. Это было настоящее чудо Бразилии. Город славился не только знаменитыми пляжами, но и выдающейся архитектурой, бросавшей вызов всем латиноамериканским столицам своим модерном и роскошью.
Изучая политическую и оперативную обстановку в стране, Григулевич убедился, что Бразилия более экзотичная страна, чем Аргентина, и имеет самый смешанный состав населения, какого не встретишь нигде в мире. Нация сформировалась в результате смешения португальских колонизаторов и европейских переселенцев с местными аборигенами и с вывезенными из Африки неграми-невольниками. Это была редкая, своеобразная негроидно-белая раса, в которой самба и разноцветные карнавалы, казалось, были заложены в крови. И хотя в аргентинцах текла не менее горячая кровь, они все же отличались от своих соседей некоторой сдержанностью и тем, что для аргентинцев символом нации являлось танго — танец внутренней, а не внешней экспрессии.