С невеселыми мыслями за два дня до Нового, 1947 года, Иосиф Григулевич — Теодоро Бонефиль Кастро и его супруга Лаура Агиляр Араухо — Инелия Идалина дель Пуэрто Невес навсегда покидали одну из красивейших столиц мира Рио-де-Жанейро.
Глава 6. Из Рио-де-Жанейро в Москву
Как только самолет, начав снижение, вышел из многослойных плотных облаков и внизу обнажилась покрытая белоснежным покрывалом земля, мексиканка Лаура, прильнув к иллюминатору, удивленно воскликнула:
— Теодоро, смотри, земля внизу белая! Я такого никогда не видела!
Бросив короткий взгляд в иллюминатор, Теодоро спокойно объяснил:
— Так это же обычный снег. В России сейчас самый разгар зимы. Пройдет еще три-четыре месяца, и он растает. — Затем совсем тихо добавил: — Прошу тебя не называть меня именем Теодоро. Я же предупреждал, что теперь я для всех Василий Абрикосов. Называй меня просто Васей!
Лаура, не отрывая взгляда от иллюминатора, согласно кивнула и тут же спросила:
— И как долго длится такая красавица-зима?
— Долго. Зима в России больше, чем зима. Она может продолжаться семь месяцев, начаться в октябре и загулять до мая.
— Значит, русские — это снежные люди? И как только они все это выносят?
— Нормально они это выносят. По крайней мере, не жалуются на свою судьбу. Считают, что если Бог сотворил Россию, то он же и позаботится о россиянах…
Его объяснения прервал звонкий голос стюардессы на английском языке: «В Москве сейчас ясная, солнечная погода, температура — минус двадцать шесть градусов…» От этого объявления на Лауру так повеяло холодом, что она отстранилась от иллюминатора и жалостливо произнесла:
— А мы с тобой оделись не по русской погоде. Что же делать? Замерзнем же в Москве.
— Не замерзнем. В Москве нас встретит машина и отвезет куда надо. Потом я куплю тебе меховую шубу, варежки, шерстяной свитер, а себе — тулуп, валенки, шапку-ушанку и теплый шарф…
В этот момент снова звонкий голос стюардессы объявил:
— Через пять минут наш самолет произведет посадку в столице Союза Советских Социалистических республик городе Москве. Просим всех пристегнуть ремни.
Через пять минут самолет приземлился в аэропорту Внуково. Как только подали к борту первого салона трап, тут же к нему, подъехала белого цвета машина «Победа», и из нее вышли двое в дубленках и ондатровых шапках. Переговариваясь между собой, они неотрывно смотрели на выходивших из авиалайнера пассажиров. Как только супруги спустились по трапу, один из встречавших подошел к разведчику и негромко спросил:
— Вы — Василий Петрович Абрикосов?
— Да, это я.
— Майор Тринев Александр Константинович — заместитель начальника отдела, — отрекомендовался подошедший. — А это, — указал он на стоявшего около «Победы» мужчину, — начальник отделения Потемкин Дмитрий Михайлович. Он тоже майор. Мы встречаем вас по поручению Александра Михайловича Короткова. Прошу в машину.
Абрикосов перевел Луизе сказанное, и она, дрожа от холода, первой бросилась к машине с темными занавесками. В салоне ее укутали в тулуп, после этого Тринев и Макс отправились пешком к зданию аэропорта, а машина медленно шла за ними. Через несколько минут они получили багаж, сели в «Победу» и выехали из Внукова.
По дороге в Москву Луиза несколько раз пыталась своим теплым дыханием и пальцами оттаять промерзшее боковое стекло, чтобы посмотреть, что там за окном на незнакомой ей русской земле. Но разглядеть как следует ей не удавалось: оттаявшее стекло через две-три секунды от сильного мороза покрывалось пеленой. Не понимая русского языка, на котором всю дорогу разговаривали между собой мужчины, Луиза откинулась на спинку заднего сиденья и вскоре заснула.
Иосиф разбудил ее, когда машина остановилась у гостиницы «Москва». Сбросив с себя тулуп, Луиза вышла на улицу и снова, как и при посадке самолета, воскликнула:
— Как много снега! — Она взяла горсть и начала пробовать на язык.
Увидевший это майор Потемкин предупредил, что этого не надо делать, потому что можно простудиться и заболеть.
Она и в самом деле вскоре заболела. Почти две недели Макс не отходил от ее постели, через день ее посещали врачи из поликлиники МГБ. Когда она, наконец, выздоровела, ей сказали, что она дней пять не должна выходить на улицу. Часами она вынуждена была простаивать у окна, любуясь красотой зубчатой кремлевской стены и Манежной площадью с гуляющими по ней москвичами в необычных для нее одеждах — меховых шубах, длинных пальто, телогрейках и дубленках. Когда она, наконец-то, вместе с Максом вышла и сама на эту площадь, то восторгам ее не было предела: она восхищалась и крепким морозцем, и молочным инеем, и лилейным московским белоснежьем.
На Красной площади Макс долго рассказывал супруге всё, что он знал о Москве и о мавзолее Ленина. Несколько минут они стояли у Спасских ворот, слушая бой курантов и наблюдая как въезжают в Кремль и выезжают из него лимузины с затемненными окнами, а мрачные охранники в длинных шубах, валенках и в завязанных шапках-ушанках вытягивались по стойке «смирно» и почтительно брали под козырек при проезде автомобилей.
В последующие дни они посетили Кусково, Коломенское, Архангельское, Центральный парк культуры и отдыха имени Горького, катались на санках с Воробьевых гор и на «русской тройке» в Измайлово, побывали в Третьяковской галерее и в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. По вечерам ходили в театры и на концерты Эдди Рознера, Изабеллы Юрьевой и Леонида Утесова, смотрели советские фильмы «Александр Невский», «Веселые ребята», «Трактористы» и «Мы из Кронштадта». Потом Луиза нежданно-негаданно заинтересовалась православными храмами. С трепетом души она ходила по утрам на богослужения в собор Сретенского монастыря и в церковь Симеона Столпника на Поварской, восторгалась белокаменными храмами Троицы и золочеными куполами церквей в Царицыне и в Новодевичьем монастыре.
Незаметно наступила весна, и белоснежное царство на улицах Москвы стало превращаться в серость и слякоть. Тепло радовало всех и пробуждало новую жизнь. Макса же наоборот потянуло к прежней жизни: он написал на имя руководства разведки заявление с просьбой разрешить ему вместе с Луизой поехать на родину в Литву. Однако ему в этом отказали по соображениям возможной расшифровки и обязали в течение месяца подготовить отчет о работе за прошедшие семь лет.
Разведчик-нелегал написал его ровным аккуратным почерком на сто шестидесяти страницах, причем не в форме обычного, сухого отчета — протокола событий и мероприятий, а как документальное повествование о проведенной им разведывательной деятельности с ее спецификой в различных странах Латинской Америки. В конце отчета он сделал приписку:
«Оглядываясь на пройденный путь в советской разведке, вижу с грустью, что за тридцать четыре года жизни я сделал и много, и мало по сравнению с тем, что мог бы и обязан был сделать.
Если Вы считаете, что с точки зрения моего дальнейшего использования, будет полезно рекомендовать меня в члены ВКП(б) и оформить советское гражданство, я прошу Вас сделать это. Если же Вы считаете, что это пользы делу не принесет или по каким-то соображениям рано еще ставить об этом вопрос, я согласен буду с Вашим решением. Формальная сторона этого вопроса меня не интересует, она мне безразлична. Единственное что меня интересует, это быть в будущем более полезным, чем в прошлом. Другого интереса у меня в жизни пока нет и не будет. Возможно, я грешу чрезвычайным оптимизмом, но у меня есть огромная вера в то, что смогу еще долгие годы работать на благо Вашей разведки. Мне, конечно, совестно писать об этом, иногда кажется, что я не имею права ставитъ перед Вами эти и другие, так называемые личные, вопросы. Но с другой стороны, если бы я их не ставил, это было бы странным и необъяснимым поведением с моей стороны. Уверен, что Вы поймете меня правильно.
Макс.
13 июня 1947 года».
Принимая из рук Макса отчет о работе, Тринев заметил:
— Теперь вы можете спокойно отдохнуть в одном из совминовских санаториев на Черном море.
— Нам лучше бы съездить в Литву. Очень хочется повидаться с братом и родной тетушкой, — откликнулся Макс.
— Нет, это невозможно. Нельзя вам сейчас засвечиваться. К тому же ваш брат давно уже живет в Польше. Да и руководство разведки не идет на это. Оно опасается вашей расшифровки даже в Советском Союзе. По возвращении из санатория нами запланирована ваша встреча с одним из замов начальника разведки, — предупредил его Тринев.
— Вы имеете в виду с Зарубиным?
— Нет, с Александром Михайловичем Коротковым.
— Как?.. Он стал уже заместителем начальника разведки? — удивился Макс.
— Он назначен на эту должность в прошлом году.
— Передайте ему привет и наше согласие поехать на отдых к Черному морю.
— Поедете вы туда по документам не Василия Петровича Абрикосова, а в качестве нашего болгарского друга Веселина Зарева.
— Мне уже не привыкать к бесчисленным новым кличкам и фамилиям, многие из которых я даже не помню. Поэтому назовите меня хоть турком. Языком я прекрасно владею, так что, пожалуйста. Прошу вас лишь об одном: не изменяйте прежний псевдоним Луизы, пусть она останется Инелией Идалиной дель Пуэрто Невес. В отличие от меня она не любит частые замены ее имени.
— Хорошо, мы учтем это…
Черноморское побережье района Сочи с его летней жарой и высокой влажностью, вечнозеленой растительностью и раскованностью отдыхающих — все это напоминало Луизе родную Мексику и наводило на нее длительную, зудящую скуку, которая подступала к сердцу и давила ее повсюду, где бы она ни была вместе с мужем. В конце концов она не выдержала и призналась Максу, что хотела бы хоть на несколько дней вернуться в Мехико и увидеть своих родных:
— Больше всего я скучаю по маме и сестрам. Мне очень не хватало их и раньше, но особенно сейчас, когда мы находимся здесь, в Сочи, напоминающем мне Мехико…