Решив прекратить бесполезную, ненужную пикировку, Ширяев остановил отчаянно смелого в суждениях разведчика-нелегала:
— Не морочьте мне голову, Теодоро. Лучше прямо скажите: есть у вас какие-то предложения, которые могли бы внести в планируемые Центром мероприятия против Тито, чтобы доложить их потом товарищу Сталину?
Теодоро почувствовал, как от нарастающего волнения начало покалывать иголочками вдоль спины и как учащается сердцебиение.
— Я уже говорил вам, Иван Федорович, и повторяю еще раз: доложите Сталину о нецелесообразности проведения операции «Стервятник». Тем более такими наивными способами, о которых вы рассказывали мне.
Глаза полковника Ширяева изменились, — они стали темными и колючими:
— Так предлагайте же свои варианты! Чего ж вы все ходите вокруг да около?! Этак мы никогда не договоримся. Говорите прямо, есть у вас предложения или нет?
— Есть! И не одно, а два. Но я изложу их после того, как вы ответите мне тоже на два вопроса. Первый: есть ли утвержденное на заседании Политбюро решение о физическом устранении Иосипа Броз Тито?.. — Сохраняя на лице спокойное выражение, Теодоро старался теперь не смотреть на Ивана Федоровича, потому что не желал видеть его сердитых холодных глаз, которые, как два острых кинжала, казалось, прошивали насквозь. — Второй мой вопрос: если оно есть, то, можете ли мне показать копию письменного распоряжения на ликвидацию Тито?
Ширяев нервно дернулся.
— Пока такого распоряжения лично я не видел. А если оно и было, то мне никто не позволил бы взять его с собой в командировку. Теперь отвечаю на первый твой вопрос, — Ширяев подбирал слова осторожно, стараясь не оттолкнуть Теодоро от продолжения беседы. — Товарищ Сталин, если и отдавал приказы на «мокрые дела» относительно людей такого высокого ранга, то он делал это без заседаний и решений Политбюро. Он отдавал их устно, не оставляя следов на бумаге. Это во-первых. А во-вторых, не мог Центр получить письменное распоряжение вождя, потому что наша докладная записка ему не представлялась еще. Она будет доложена ему после того, когда мы можем в ней указать конкретного исполнителя, то есть получить его согласие и обозначить несколько вариантов подготовки и осуществления террористической акции.
Григулевич взглянул на Ширяева и не удержался от вопроса:
— А в исполнители этой акции вы метите, конечно, меня? Не так ли?
— Разумеется, — ответил твердо полковник. — Другой кандидатуры у нас нет.
Услышанное ошеломило разведчика-нелегала, что, впрочем, не помешало ему сказать спокойно:
— Но я пришел в разведку не для того, чтобы убивать кого-то. Другое дело, когда идет война… — Он вдруг умолк, хотя ему было что сказать еще: Иосиф хорошо понимал, что когда желаешь в чем-то убедить кого-то, то нужно делать почаще паузы и давать собеседнику время на размышления.
Ширяев, действительно, надолго задумался. Он был во многом согласен с разведчиком-нелегалом, но ему как представителю разведцентра, наделенному большими полномочиями руководства МГБ СССР, нужно было во что бы то ни стало склонить и убедить Макса, чтобы он дал согласие на исполнение теракта и написал бы подстраховочное прощальное письмо Луизе. Понимал Ширяев и другое: если он вернется в Москву без результата, то его могут обвинить в попустительстве, беспомощности и в чем угодно другом и как нежелательного свидетеля, посвященного в замыслы высшего руководства страны и не обеспечившего реализацию «мокрого дела», превратить, по выражению Лаврентия Берии, в «лагерную пыль». При мысли о том, что могут в самом деле убрать его, полковник Ширяев почувствовал прилив откровенной злобы на Бонефиля Кастро, который своим несогласием может поставить под удар саму его жизнь. Сорвавшись со спокойного тона ведения беседы, Ширяев сердито выпалил:
— А как же понимать тогда твое участие в «мокрых делах» в Испании, Аргентине и Мексике? Тогда ты служил тоже в разведке?
Иосиф никогда не думал, что ему могут напомнить старательно загнанные им в глубь сознания и памяти тени прошлого, связанные с покушениями на Андреса Нина, Льва Троцкого и с проведением разведывательно-диверсионных акций в годы Великой Отечественной войны в порту Буэнос-Айрес. Обидевшись за напоминание о прошлом, Теодоро замкнулся и ушел в себя. Ширяев пытался разговорить его, но сделать это было трудно, — слова не доходили до разведчика-нелегала. Он размышлял о сугубо своем: «А не послать ли мне всех тех, кто узаконил в Москве такое насилие и несправедливость, кто разрабатывал авантюрные планы покушения на Тито, куда подальше?» Но он тут же отверг эту мысль: «Мне не простят потом этого… Найдут и уничтожат, как это было с такими же, как я, разведчиками, — Кривицким и Порецким… Доказывать же Ширяеву, что надо отказаться от подготовки и совершения теракта, бесполезно. Ему приказали, вот он и уговаривает… Ничего не поделаешь, надо давать согласие и на исполнение покушения, и на страховочное письмо к жене с сообщением о намерении пожертвовать собой во имя благого дела. А потом, когда подойдет время действовать, можно будет и отстраниться от всего этого… Потянуть время или сказать, что контактов с объектом покушения пока не предвидится…»
Тем временем полковник Ширяев, все еще надеясь услышать от Макса хоть что-то обнадеживающее, говорил о том, что Родина за выполнение указания Сталина может наградить его Золотой Звездой Героя…
— Я, конечно, не могу распоряжаться вашей судьбой, — Ширяев опять перешел на «вы», — вы должны решать все сами…
Иосиф в ответ улыбнулся, долил в рюмку виски, опустошил ее, закурил и, словно бросаясь с вершины в бездну, — отрывисто произнес:
— Ладно, я согласен! И хотя надежды на успех при ваших вариантах покушения мало, но я попробую…
— Так вы предлагайте свои варианты, — подхватил Иван Федорович. — Вы же говорили, что у вас есть что предложить.
Понимая, что предстоит балансировать, как при переходе по канату над пропастью, и что по какую бы сторону ни упасть, сорвавшись в пропасть, — все равно будет смерть, Григулевич предложил использовать «медовую ловушку», то есть «обольщение сексом» — подставить «Нерону» красивую молодую женщину, а еще лучше девушку.
— Такую, как Фанни Каплан или Мата Хари, — пояснил он. — «Нерон» падок на сексуальные удовольствия… Так подберите ему в Москве красивенькую девушку, перед страстью к которой он не мог бы устоять. А я помогу вам засветить и подставить ее ему…
Погасив папиросу, Иосиф бросил быстрый взгляд на Ширяева, пытаясь разгадать его реакцию на сказанное. Но неподвижное и безразличное, как маска, лицо полковника ничего не выражало. Иван Федорович молчал, давая своему собеседнику возможность высказаться до конца.
— Второе мое предложение — более лояльное по отношению к «Нерону». Я о нем вам уже говорил. Если мы хотим действительно избавить Югославию от титоизма, то не надо прибегать к физическому уничтожению лидера. Лучше всего, повторяю, решать этот вопрос дипломатическим путем. Почему бы тому же Молотову или Вышинскому не сесть в Белграде за один стол переговоров с Тито? Надо же идти навстречу друг другу. А если будет необходима моя помощь в организации такой встречи, скажем, на уровне министров иностранных дел или их заместителей, то я, как посол дружественной Югославии страны, готов в этом случае подключиться…
— Но Югославия может не принять костариканского посредничества, — предположил Ширяев.
— Это уже другой вопрос. Главное — идея.
— Идея принимается. Я доложу о ней нашему руководству. И, конечно, о первом вашем предложении.
Григулевич охотно кивнул.
— Если у меня возникнут новые мысли по теме нашего разговора, то я сообщу вам в Центр.
— Хорошо. А теперь я прошу вас все же написать письмо жене.
— Что конкретно я должен написать в нем?
— Сначала пересядьте за столик, что напротив вас у окна. Там есть бумага, чернила, ручка и готовые тезисы для развернутого письма, которое вы можете изложить в произвольной форме и насытить своими размышлениями, обещаниями и извинениями.
Теодоро подошел к столу у окна и, не садясь за него, взял листок с тезисами. Прочитав их, он повернулся к Ширяеву и, слегка покраснев, спросил:
— А можно мне, Иван Федорович, подготовить это письмо в отеле наедине с собой? Я привык уже в Италии работать с добытыми информационными материалами и отчетами для Москвы только наедине, когда никто мне не мешает. А завтра утром я занесу вам сюда свое письмо.
Полковник Ширяев, понимая, что письмо — это весьма важный для Центра документ, подтверждающий согласие разведчика-нелегала на «патриотический» поступок, решительно возразил:
— Нет, Теодоро, это надо сделать сейчас. А чтобы не мешать вам сосредоточиться, я покину вас ровно на час. — Он посмотрел на настенные часы, сверил их со своими наручными и, взяв лежавшую на столе пачку папирос, направился к выходу, приговаривая: — Можете заодно подготовить и ответ на письмо Тишкова, которое я вам передал.
Когда Ширяев вышел, Теодоро, поглядывая на развернутые перед ним тезисы, стал обдумывать, с чего начать ему свое послание жене. Когда закончил письмо, то для проверки возможно допущенных ошибок начал читать его вслух:
«Моя любимая женушка, моя дорогая Лаурита!
Мне всегда очень хочется называть тебя настоящим именем, однако как мало имею я возможности делать это. И сейчас, когда пишу тебе, может быть, последнее письмо, вспоминаю как большие, так и маленькие события из нашей совместной тринадцатилетней жизни, полной стольких радостей и переживаний, надежд и горя.
Мне надлежит выполнить одно задание, которое, возможно, является одним из самых важных и последних в моей жизни. Признаюсь, мне не о чем сожалеть в моей жизни, кроме одного: сделано слишком мало. Все, что я сделал, делал сознательно, в силу своих убеждений. И когда жизнь ставила перед выбором — продолжать борьбу или отказаться, то я выбирал первое. Во имя высших идеалов я всегда отдавал предпочтение борьбе, борьбе с жестокостью, несправедливостью и подлостью. И когда я смотрю вперед, в будущее, то вижу перед собой новый, преображенный мир, за который мы с тобой боролись вместе; вижу общество, в котором господствует добро вместо зла и где вечно сияет солнце.