— Она сама сообщила об этом оперработнику резидентуры. Я не исключаю, что она подставилась по его заданию. А тот прислал донесение в Центр на предмет получения санкции на вербовку костариканского посла на компрометирующей основе.
— А что тут компрометирующего? — снова перебил его Арсений Васильевич. — Если разведчик «в поле» не пользуется успехом у женщин, то ему нечего делать в разведке.
— Согласен с вами. Так это еще не всё. Узнав о том, что Макс через четыре дня намерен возвратиться в Италию, оперработник, не дождавшись ответа из Москвы, подсуетился и инициативно вышел на вербовку нелегала.
— И чем же все это закончилось?
— Поскольку вербовочная беседа велась один на один, Макс, поняв кто перед ним, послал его на три буквы на чистом русском языке и ушел, не попрощавшись.
— И кто же это был в роли вербовщика? — саркастически улыбнулся начальник нелегальной разведки.
— Майор Дашкевич, входивший как переводчик в состав советской делегации на шестой сессии ООН.
— Ладно, простим ему, что делал он это без санкции Центра и без изучения вербуемого лица…
— Но вербовка «в лоб» имеет право на жизнь, — позволил себе Павлов не согласиться с мнением Тишкова.
— Не будем об этом сейчас дискутировать. Лично я считаю такие вербовки ненадежными… А что вы можете сказать о сообщении из Аргентины?
— Хосе Реаль проходит по многим сообщениям Макса. Да, они контактировали друг с другом, но это было двадцать лет назад. И потому я не думаю, что секретарь ЦК, перед которым проходили за это время сотни, если не тысячи таких, как Хосе Ротти, коммунистов, что-то помнит о нем через эти двадцать лет. А самое главное, если что-то и помнит о Хосе Ротти, то его теперь не существует. Макс теперь не аргентинец Ротти, а костариканец Теодоро Бонефиль Кастро — посол банановой республики в Италии и по совместительству в Ватикане и Югославии. Так что никаких опасений со стороны Хосе Реаля, Ласаро Пенья и Фебы я не вижу… И вообще я согласен с Максом в том плане, что его положение за рубежом пока стабильно надежное и не должно вызывать каких-либо сомнений, подозрений и опасений.
— Хорошо, с вами все ясно, — заметил Тишков и, глядя на Ширяева, обратился к нему: — А как вы считаете, Иван Федорович?
Тот сначала передернул плечами, потом медленно, обдумывая каждое слово, заговорил:
— Я тоже считаю, что нам не стоит пока беспокоиться за Макса. Единственное, что меня насторожило при встречи с ним, так это его признание в том, что он продолжает работать с двумя своими агентами.
Тишков, качая головой, кисло взглянул на Павлова:
— Как это понимать, Виталий Григорьевич? Мы же давали ему указание, передать имеющуюся у него агентуру на связь «Дону» или его сотрудникам?! В чем дело? Объясните мне? Он что… не понимает, что послу не к лицу и не по рангу встречаться с неизвестными лицами?
Павлов недовольно хмыкнул, всплеснул руками и с возмущением ответил:
— А что мы можем сделать с ним?! Да, мы давали ему жесткое указание о передаче всей агентуры в местную резидентуру. Макс у нас — элитарный разведчик. А элитарные и храбрые всегда осложняют свою и нашу жизнь.
— Да, это так, — согласился Тишков. — Но давайте все же конкретнее говорить о предложениях, направленных на обеспечение его безопасности. Сегодня вечером я должен доложить их новому начальнику разведки генералу Питовранову[193].
Первым начал излагать свои мысли полковник Ширяев:
— Во-первых, надо его освободить от агентурных связей. Во-вторых, запретить ему встречи с сотрудниками наших резидентур в Италии, Франции, Австрии и Швейцарии. Самому никуда, кроме Югославии, впредь не выезжать. В-третьих, не разрешать ему публично выступать и тем более распространять анекдоты о главе католической церкви папе Пие XII и его кардиналах. Это может привести к компрометации его как рассказчика этих анекдотов. Желательно предостеречь его и от того, чтобы не стремился быть в центре внимания. Разведчик-нелегал не должен проявлять чрезмерной активности. Надо вести себя более скромно, соразмерно значению и влиянию страны, которую он представляет в Италии…
— Но он же теперь дуайен дипломатического корпуса Центральноамериканских государств! — возразил Павлов. — Он и должен быть инициативным человеком! А иначе бы его не избрали на должность дуайена…
— Мы должны, конечно, напомнить обо всем этом Максу и предупредить, что малейшая оплошность может обернуться для него бедой, — распорядился Тишков. — Сообщите ему, Виталий Григорьевич, что Луиза должна рожать не в Москве, а в Риме. Финансовые расходы по роддому и обслуживанию Луизы в больнице Центр возьмет на себя. Деньги им будут переданы через тайник под номером семь. И еще: предупредите его, что тайниковые операции должна проводить Луиза. До родов ей еще далеко, почти полгода, поэтому пусть пока выручает мужа. По данным Дона, она обладает блестящей памятью, способностью регистрировать все в уме и особенно четко, как и полагается чувствительной женщине, отмечать детали. Она, по словам Короткова, а ему рассказывал сам Макс, уже на дальних подступах определяла человека: хороший он или плохой. У нее, как у любой женщины, чутье на людей особое, оно намного сильнее, чем у мужчины, у которого это чувство несколько принижено. — И, обращаясь уже к Ширяеву, заключил: — Я попрошу вас, Иван Федорович, все, что мы обсуждали сейчас и при этом говорили о мерах по обеспечению безопасности работы Макса, облачить в небольшую справку. Сегодня вечером я должен обязательно доложить ее Питовранову.
Через несколько часов Тишков сидел в кабинете нового начальника Первого главного управления МГБ СССР и ждал принятия решения по доложенной им справке. Завизировав ее, генерал будничным голосом произнес:
— Попросите Макса сократить частоту передачи разведматериалов, не чаще одного раза в два-три месяца. А все срочное, что, как говорят, жжет руки, пусть направляет шифровкой. Надо сделать нам все возможное, чтобы отвести от него какие бы то ни было подозрения. Поручите, Арсений Васильевич, сотруднику, который ведет личное и рабочие дела Макса, подготовить мне подробную аналитическую справку. Прошу обратить особое внимание на возможные сомнительные моменты из его биографии, на его контакты и связи, подлежащие немедленной тщательной проверке. В конце справки пусть он укажет, какие на его взгляд мероприятия необходимо провести для внесения ясности по тем или иным фактам. Первого февраля прошу доложить справку в отпечатанном, а не в рукописном виде. И сообщите Максу, что операция «Стервятник» отменена. Передайте благодарность ему за предоставленную ценную информацию по Югославии… Учтите, Арсений Васильевич, все последствия в случае провала Макса лягут на вас лично…
Справка по материалам личного и рабочих дел двенадцатитомного досье на Юзика — Рузгу — Артура — Макса — под этими оперативными кличками разведчик-нелегал значился в разные годы в 7-м и 5-м отделах (внешняя разведка) ГУГБ НКВД СССР, в 1-м Управлении НКГБ, в Комитете информации при Совете министров и при МИДе СССР, а теперь в ПГУ МГБ СССР, — была доложена генералу Питовранову в указанный им срок:
«Совершенно секретно
Экз. единст.
СПРАВКА в отношении Макса:
Григулевич Иосиф Ромуальдович, 1913 года рождения, уроженец буржуазной Литвы, гражданин СССР с 1948 года, член КПСС с 1950 года. Владеет русским, испанским, итальянским, французским, английским, португальским, польским, литовским, турецким и югославским языками.
В 1923 году Макс вступил в комсомол Литвы. В 1930 году за участие в революционной деятельности был исключен из Паневежской гимназии и арестован. Просидел в тюрьме полтора года.
В 1933 Макс назначался секретарем одного из комитетов комсомола Виленского округа. Эти данные о Максе известны с его лично слов. В 1947 году при проверке они были подтверждены заместителем редактора газеты «Тиеса» — органа ЦК КП(б) Литвы — Каросасом, который дал положительную характеристику Максу за время их совместной работы в литовском и польском комсомоле.
В 1933 году в связи с преследованиями полиции Макс при содействии проживавших во Франции богатых земляков, братьев Лопато — Ильи и Абрама — выехал из Вильно в Париж, где в течении 10 месяцев находился на их иждивении и получал ежемесячно 1000–1500 франков на продолжение образования. В действительности же, как об этом сообщает Макс, он вместо учебы в политехнической школе все свое время отдавал революционной работе. В Париже установил связь с поляками, принимал активное участие в легальной организации «Польское попечительство в Париже», работал в редакции польского журнала.
Из Парижа он выехал в Аргентину к своему отцу, эмигрировавшему туда в поисках заработка в 1926 году. В Аргентине Макс установил связь с руководством местной компартии и остался на жительство в Буэнос-Айресе, где был назначен заместителем секретаря МОПРа Аргентины.
В 1935 был арестован вместе с группой в 40 человек, присутствовавших на музыкальном вечере на квартире у некоего доктора Бунге. Через несколько дней все были выпущены на свободу. По объяснению Макса, этот вечер не носил политического характера. Однако арестованным инкриминировалось присутствие на коммунистическом собрании. У всех, в том числе у Макса, были взяты дактилоскопические отпечатки и все были сфотографированы.
После этого руководство КП Аргентины предложило Максу выехать в Бразилию для организации освобождения из тюрьмы Луиса Карлоса Престеса и Родольфо Гиольди (первый — руководитель КП Бразилии, второй — один из руководителей КП Аргентины). Эта поездка Макса, по его словам, не состоялась по техническим причинам: его товарищ, который выехал туда раньше, был выдан полиции и убит.
В 1936 году, после начала испанских событий, Макс самовольно выехал во Францию, где через мобилизационный комитет в Париже был направлен в Валенсию. Генеральным секретарем компартии Испании Хосе Диасом и секретарем компартии Аргентины Кодовильей он был рекомендован советскому посольству в качестве переводчика.