И еще – в Домах культуры, которые снимала «Лига», были по большей части сильно внушаемые дамы, склонные к мистическим переживаниям и астрологическим и хиромантским изысканиям.
Здесь же собрались мужчины. Как на подбор от двадцати пяти до тридцати пяти…
«Черт возьми, а ведь это исходный материал», – внутри у Влада сладко потянуло…
Варвара Мищенкова побарабанила пальцами по столу.
– Вся ваша беда в том, что вы не знаете себя. Человека с детства придавливает обыденность. Все его силы уходят на то, чтобы научиться плыть по течению и не утонуть. Расскажите мне о вашей жизни…
Влад пожал плечами:
– Было б чего рассказывать. Школа. Отец – военный. Военные городки… Потом военное училище. Опять военные городки. Все, в общем, нормально. Мне нравилось… Потом сокращение армии. Конечная остановка!.. Черный провал. Пропасть! И меня как бы нет…
– Вот именно. Всю жизнь вы двигались по накатанным рельсам. И у вас не было времени остановиться и заглянуть внутрь себя. Спросить: а мои ли это рельсы? Для этого ли я создан?
– Мозгов не хватит – такими вопросами себя мучить, – хмыкнул Влад.
– А вот тут вы не правы, – Мищенкова кивнула на монитор компьютера. – По всем тестам у вас огромные потенциальные возможности личностного самосовершенствования. Вы можете менять себя и подстраивать окружающую среду под себя… Редкий дар. Вы еще не жили. Вы существовали. Присяга. Распорядок дня. Боевая готовность. Очередная звездочка, которую надо бросить в стакан на обмывании звания, а стакан осушить одним махом.
– Вы неплохо осведомлены об армейском быте, – заметил Влад.
– Вы же не первый военный в моей практике, – мягко улыбнулась Мищенкова. – Обычно эта публика, вырванная из своего привычного контекста, бывает очень ранимой и склонной к эмоциональным срывам.
Процедуру, проходившую в кабинете с плотными шторами и мягким искусственным освещением, слушатели прозвали исповедью. Она была обязательна, как намаз для мусульман – ежедневно, с утра, по десять-пятнадцать минут.
Четвертое утро Влад «исповедовался», вспоминая свою фальшивую жизнь и выдуманные проблемы. Первую «исповедь» проводил сам профессор Загребенский. При ближайшем рассмотрении Влад отметил в нем такие черты, как самолюбование и внутренняя одержимость своими же идеями в сочетании с напористой энергией. При выступлении на трибуне некоторые свойства его личности воспринимались как отрепетированные ораторские приемы. Однако непосредственное общение свидетельствовало, что в нем живет настоящий мутный черт. Загребенский с одинаковой вероятностью мог быть гениальным ученым, создавшим проект «Берсерк», или обычным клоуном. С первых минут общения с ним возникало неприятное ощущение, что тебя пытаются подавить, взять под пресс. У профессора это получалось непроизвольно. В разговоре с ним Влад умело прикинулся чайником и сделал все, чтобы вывести профессора из равновесия. Цель была простая – заставить разнервничаться. И когда в пальцах возникнет античная монета, то можно будет четко уяснить – вот он, Ангел.
Довести профессора до белого каления удалось. Руки ученого мужа стали подрагивать, он крепился с трудом, понимая, что психотерапевт не имеет права быть более нервным, чем пациент. Наконец он заявил:
– Не знаю, что у нас с вами получится. Пока вы демонстрируете все свойства заскорузлой личности. Человека толпы, вовсю старающегося оттолкнуть от себя успех… Почему вас выбрали?!
В общем, он остался крайне недоволен.
Следующие две исповеди вели настройщики. Беседы с ними больше походили на разведывательные опросы – где родился, где крестился. Легенда у Влада отлетала от зубов, он накрепко сжился со своей фальшивой личиной, которая, кажется, пока ни у кого сомнений не вызывала.
Беседа с Варварой Мищенковой, настройщиком первого уровня, после прошлых «исповедей» скорее относилась к разряду приятных. Эта женщина в спокойной обстановке, когда не нужно, как на большом семинаре, выступать на сцене, строить из себя суперзвезду и откликаться на истерики неврастеников, получила возможность побыть самой собой и раскрыться с лучшей стороны. Она могла быть мягкой и доброжелательной. У нее проскальзывали интонации, свойственные хорошим врачам, искренне озабоченным здоровьем пациентов. И то, что перед ней были не больные, а здоровые люди, ничего не меняло.
– Вы кодируете себя на неудачу, на жесткое следование стереотипам. Это настоящая болезнь, – заметила она.
– От которой вы готовы лечить, – поддакнул Влад.
– От которой мы вас вылечим, – твердо заверила она в конце разговора.
И посмотрела пронзительными черными глазами, ласково положила свою руку на его руку, от чего сердце Влада сладостно замерло.
От нее Влад вышел каким-то слегка пришибленным. В голову пришла нехорошая мысль – а ведь словесная каша, которой его пичкают здесь, начинает постепенно усваиваться…
Встряхнув резко головой, будто отгоняя назойливых мух, он проследовал через длинный коридор к широкой лестнице. По ней спустился в холл, где его ждали еще трое «выбранных». Все вместе они образовывали первую четверку.
Слушателей разбили на три четверки с целью оптимизации процесса обучения. Теперь они общались в основном между собой и должны были проникнуться корпоративным духом.
В компании с Владом оказались следующие индивидуумы. «Вован Сомов, он же Вова Сом», – так представился тот самый широкоплечий уголовник, любитель реплик с места. Саша, которого Вован тут же окрестил Интеллигентом, – углубленный в книги литературовед, дошедший до полного ошизения от своей никчемной жизни, давно поникший, как высушенный безжалостным солнцем нежный цветок. Работяга – Коля Костин, по виду типичный слесарь-сантехник, угрюмый, здоровый и мощный, как танк, производил впечатление человека, который может раздробить челюсть одним ударом широченной лапы. Был спокоен, на подначки со стороны острого на язык Вована не реагировал. Лишь однажды глухо бросил ему:
– Закройся…
– А пошел ты…
– Слышь, Вован, мое дело предупредить.
Было сказано так, что уголовник, носом чуявший опасность, тут же предупреждению внял и перекинулся на других.
Подойдя к своей компании, Влад кивнул своим товарищам по счастью:
– Готов.
– И че, очистила твою душу овца клонированная? – поинтересовался Вован.
Клонированной овцой он именовал Мищенкову, к которой с первого взгляда преисполнился активной неприязнью.
– Очистила, – кивнул Влад.
– Проходите в зал, – произнес смуглокожий ассистент разряда «С» в гладко отутюженном форменном коричневом пиджаке. Влад его хорошо помнил – его звали Альберт, и именно он уговаривал его ехать сюда в последний день выездного семинара.
В холле собрались все до единого гости заведения – все двенадцать человек. «Двенадцать апостолов» – так для смеху прозвал слушателей Вован. Сюда же приглашена была обслуга, настройщики и ассистенты. Вся толпа двинула в зал, используемый для массовых медитаций, выступлений и просмотров роликов. Сейчас должен был состояться просмотр видеосюжета о духовных наработках буддизма.
– Ну что, Интеллигент, что твой Пушкин о вреде буддизма настрочил? – хохотнул Вован, глядя на филолога, плетущегося в направлении зала.
– Пушкин о буддизме ничего не настрочил, – буркнул угрюмо Интеллигент.
– Во. И я говорю – толку от твоего Пушкина, как от молотка стеклянного… Одни понты дешевые.
До этого понты дешевые были у Ломоносова и Лавуазье, Эйнштейна и Эйзенштейна, Бабеля и Бебеля. У Вована был достаточно богатый запас исторических персонажей, которых он считал родными Интеллигенту и которые просто обязаны были хоть что-то знать о происходящем здесь действе и ничего не знали.
Вован занял самое лучшее место, прорвавшись по хамской привычке впереди всех. Упав в кресло, он тут же поставил подножку Интеллигенту, который едва не навернулся.
– Осторожнее, Мичурин! Зашибешься – Родина мне не простит!
– Оставь свои шуточки для другой аудитории! – взвился Интеллигент визгливо. – Детство какое-то, ей-богу!
– Ты чего гонишь? – возмутился Вован. – Ты мне ногу чуть не отдавил… Знаешь, что за такое членовредительство бывает?!
Интеллигент что-то недовольно пробурчал.
– Что бывает? – поинтересовался Влад невзначай.
– А тебе, погоны, этого лучше не знать. Мне самому страшно, хе! – Вован повел могучими плечами.
В освещенном приглушенным светом зале присутствующие рассаживались по группам. Слушатели – на первых рядах. Персонал занимал по сложившемуся обычаю галерку. Сиденья были удобные, располагали к расслаблению и дремоте. Но лектора еще не было, и помещение было полно неорганизованных звуков.
– Хочешь орешков? – протянул Вован Владу распечатанный пакетик с соленым арахисом.
Влад отрицательно покачал головой.
– А ты, Ломоносов? – Вован протянул пакет Интеллигенту.
Тот начал отнекиваться, но Вован насильно высыпал ему в ладонь орешки.
– Помни мою доброту. Не обижайся, крысеныш, я же тебя люблю…
Интеллигент хотел было обидеться на «крысеныша», но Вован остановил его:
– Только не надо гнилого базара. Я его не уважаю.
Это было произнесено с блатной угрозой. Такой тон на Интеллигента действовал парализующе.
– Хороший я человек, – вздохнул Вован, довольный собой.
Его политика по моральному принижению и подавлению самого слабого звена группы начинала давать плоды. Вот и на «крысеныша» Интеллигент уже не возмущался. Это ведь первый раз обидно, когда тебя обзовут крысенышем. А в двадцатый раз уже привыкаешь и начинаешь откликаться, теряя тем самым остатки самоуважения, и тогда тебя можно брать голыми руками.
Влад с удовольствием наблюдал, как Вован порой умело, порой неуклюже пытается взять верх в их небольшой группе.
Под потолком был подвешен массивный проекционный видеомагнитофон, кидающий изображение на широкий киноэкран.
– Сеанс сопровождается медитативной музыкой. Поэтому прошу расслабиться, – произнес настройщик второго уровня, вышедший на сцену.