– Вот что… – медленно проговорил Наум. – Напридумывал ты или нет, неважно. Нас тут слишком мало, чтобы весь корабль под контролем держать. Сделаем так. По одному не ходить, только группой, хотя бы по двое. Немцев использовать по минимуму, только там, где без них никак. Переборки разделяют корабль – надо будет их перекрыть и у проходов выставить часовых.
– Правильно, – кивнул Пупков, – чтобы все вместе собраться не могли.
– Именно. А по очереди мы их задавим, если что. Усилим охрану на мостике и в машинном. Турищев, слыхал?
– Так точно!
– Действуй.
Неожиданные меры предосторожности как будто не удивили немцев, да и не все их заметили. Но были и те, для кого «закручивание гаек» стало чем-то вроде сигнала.
Никто из команды Эйтингона не заметил неких приготовлений и прочих подозрительных действий, но ровно в пять часов по всему кораблю прошли нападения на русских – немцы, которые только что «делились опытом» с краснофлотцами, внезапно набросились на них, порой используя ножи, отвертки, ключи, обрезки труб.
Русские отделались синяками и ссадинами – Наум знал, кого набирать. Немцев скрутили и повязали, самых ретивых догнали, двоих пришлось застрелить.
Только Эйтингон решил, что неприятности позади, как прибежал Пупков.
– Тут один гад захватил кормовую башню! – выпалил он. – Угрожает взорвать погреба к такой-то матери!
– А-а, чтоб его…
Наум бегом добрался до капитанского мостика. Несколько немецких офицеров и матрос-рулевой стояли в одной стороне, напряженные, испуганные, бледные. Русские находились поодаль, с оружием в руках. Напряг в них чувствовался, а вот страха не было.
Зато злости хватало – немцы это чуяли, оттого и застыли, будто играя в «Фигура, замри!».
– Не отсюда, – буркнул Эйтингон и ссыпался по трапу ниже, в боевую рубку.
Тут дежурил Ганс Мюллер, и был он очень серьезен.
– Кто там, в башне? – с порога спросил Наум.
– Это башня «Ц» – «Цезарь». В ней заперся командир башни, обер-лейтенант Йозеф Лайне по прозвищу «Тигр» – у него всегда злющее выражение лица.
– А-а… Видел я этого… тигра бесхвостого. И чего этому усатому-полосатому надо?
– Требует повернуть линкор назад и сдаться немецким властям. Иначе, говорит, подожжем картузы с порохом. А там их столько, что и башню в море закинет, и всю корму наизнанку вывернет. Если не потонем, то линкор можно во вторсырье записывать.
– Поня-ятно… Стоп. А как они попали в башню? Там же пост стоял!
– Убрали часового, – глухо ответил Ганс. – Юрка там стоял, Малеев.
– Та-ак… Ну-ка, свяжи меня с этим «Тигром».
Эйтингон взял микрофон и резко заговорил:
– Вызываю драную кошку по кличке «Тигр»!
Динамик тут же пролаял по-немецки:
– Привет, неполноценная раса! На унтерменшей не обижаюсь. Слушай внимательно, красный командир: если ты через пять минут не остановишь линкор, я спускаюсь с зажигалкой в погреб! Ты меня понял? Да, кстати, не надейтесь затопить погреба – систему спринклерного орошения я заглушил.
– Никогда не уважал самоубийц! – осклабился Наум. – Чтобы покончить с собой, им нужна не смелость, а трусость – они так боятся жить, что им легче сдохнуть! Что, плена испугался, ариец долбаный? Думаешь, в пекле тебе легче будет?
– Хватит болтать, русская свинья! – заорал Лайне. – Стоп-машина, или мы все отправимся к дьяволу!
– А, так ты не один такой? Еще дураки нашлись?
– Время пошло, – неожиданно спокойно закончил «Тигр» и отключился.
– Жди здесь, – скомандовал Эйтингон и бросился наверх.
Пробежав уже полузнакомыми коридорами, он выбрался к офицерским каютам и сделал знак часовому: отопри.
Тот живо открыл дверь капитанской каюты, и Наум шагнул вовнутрь.
– Быстро, на выход! – скомандовал он Топпу. – Лайне хочет подорвать погреба башни «Цезарь»!
Эйтингону даже с комингса было заметно, как изменилось лицо капитана. Уж он-то понимал, что значит подрыв на корабле. Частенько случалось, что взрыв погребов не только уничтожал носовую или кормовую палубу, но и высаживал днище. В последнем случае у корабля оставался лишь один курс – на дно.
Быстрым шагом Топп покинул каюту и, переходя на бег, двинулся к капитанскому мостику. Наум поспешал за ним.
Ворвавшись на мостик, «Чарли», не обращая внимания на офицеров, вставших по стойке смирно, бросился к переговорному устройству.
– Лайне, дьявол тебя раздери! Ты что затеял?
– Рад вас слышать, господин капитан! Разве нам оставили выбор? Или сдаться русским, или погибнуть! Если они не примут моих условий, то я лучше сдохну!
– Сдохнут все! – гаркнул Топп. – И они, и мы!
– «Германия превыше всего!» – ответил «Тигр» строкой из песни.
Эйтингон круто развернулся и хлопнул по плечу Турищева.
– Останешься за меня! Витёк, за мной.
Вдвоем с Пупковым они взбежали по трапу.
– Кого ищем? – прокряхтел капитан.
– Капитан-лейтенанта… как его… Шёнхерра. Он командует обеими кормовыми башнями – «Цезарем» и «Дорой».
– Думка есть?
– Убедиться надо…
Адольф Шёнхерр выглядел молодо, из-за чего «камарады» звали его по-свойски, Ади.
Капитан-лейтенант отдыхал, запертый в своей каюте, и сразу же насторожился, увидав двух русских.
– Дело очень срочное и важное, – резко заговорил Наум, – дело жизни и смерти. Придурок Лайне заперся в башне «Цезарь» и грозится ее взорвать.
Шёнхерр побледнел впросинь.
– Капитан Топп сейчас говорит с ним, но «Тигр» может не поддаться на уговоры… Ага! Кажется, останавливаемся. Такое было требование у Лайне. Ладно, это к лучшему, время есть. Короче, Ади. Мне нужно, чтобы ты провел нас к башне. Можем мы туда проникнуть как-нибудь снизу? «Тигра» надо остановить!
– Понимаю, понимаю, – засуетился капитан-лейтенант. – Конечно, конечно! Если затопить погреба…
– Не выйдет! – отрезал Эйтингон. – Лайне заглушил пожарную магистраль. Да в любом случае, затопить зарядный погреб… Это минуты три-четыре, а «Тигру» хватит секунды, чтобы полоснуть ножом по шелковому картузу и щелкнуть зажигалкой!
– Я не верю, что он способен на такое…
– Я тоже! Но лучше уж быть уверенным.
– Пойдемте.
Шёнхерр и раньше не отличался задиристостью, молча исполнял команды «угонщиков» и не роптал, теперь же и вовсе раскис.
Захватив с собою Володьку Кутейщикова, повесившего себе на плечо рюкзачок со всякими взрывчатыми штучками, они вчетвером отправились на штурм башни «Ц».
Пробравшись лабиринтом ходов, вышли к коффердаму – узкому отсеку, разделявшему кормовой артиллерийский погреб и остальную часть корабля. Тоже мера противопожарной безопасности.
– Сюда! – сказал Адольф, нагибаясь к низенькой дверце у самой палубы.
В четыре руки дверцу отворили, пахнуло сыростью и затхлостью.
– Что там?
– Узкое пространство между днищем и артиллерийским погребом. Тут не пройти, только на четвереньках…
– Веди!
Шёнхерр живо стал на карачки и забрался внутрь. Едва Эйтингон хотел выругаться насчет того, что никто не позаботился о фонарике, как тот зажегся – в руке капитан-лейтенанта.
Прыгавший круг тускловатого света выхватывал из полумрака стальные швеллеры, тронутые ржавчиной, и Наума передернуло – он представил себе, как тонны пороха наверху вспыхнут вдруг и они тут просто изжарятся, как червяки на сковородке. Это если полузаряды просто сгорят, а вот если взорвутся…
Впрочем, в этом случае от них даже пепла не останется.
Тут Шёнхерр выбрался в еще один коффердам.
– Вот!
Кряхтя, Эйтингон выбрался и поднял голову. Ади указывал на узкий люк со штурвальчиком, к которому вели скобы трапа.
– Там снарядный погреб! Зарядный – под ним.
– Понял. А откроется?
– Должна! Я подумал, что Лайне не будет перекрывать этот ход, поскольку та дверца, через которую мы пролезли, раньше была заварена. Мы починили ее буквально два дня назад, и я никому еще об этом не докладывал. Возможно, Лайне не знает…
– А сейчас проверим!
Пупков мигом взобрался по трапу и крутанул штурвальчик. Дверца тихонько лязгнула и открылась. Виктор ощерился и полез внутрь, уложив две фразы в один жест: «Полезайте!» и «Тихо!».
Эйтингон забрался в перегрузочное отделение боеприпасов третьим, после Шёнхерра. Следом сопел Кутейщиков.
Вид здоровенных 380-миллиметровых снарядов пробирал до дрожи – каждый из них нес в себе туго спрессованную смерть.
Шёнхерр прокрался и заглянул в нижнее погрузочное отделение для зарядов. Там было пусто. Лишь слабая лампочка бросала свет на короб, в котором прятался конвейерный подъемник.
– Никого!
– Ти-хо!
– Моя очередь, – шепнул Пупков. И полез наверх.
Сверху доносился сдержанный шум – вентиляторов и голосов. Турбины затихли, не пуская дрожь по корпусу, и слышимость была хорошей.
Смазанные цепи тракта подачи заряда уходили наверх, туда же вела лестница – выше находилось рабочее отделение для окончательной подготовки боеприпасов, так сказать, третий этаж башни главного калибра. Над ним располагались механизмы наведения башни, ворочавшие в бою тяжеленные стотонные стволы.
А пост командира башни находился на самом верху башни, в ее задней части, за переборкой, перед которой масляно блестели огромные цилиндры противооткатного устройства.
В свете зарешеченного фонаря матово бликовал стол для подачи снарядов. Перед ним маялся сутулый матросик.
Эйтингон уже хотел было захватить его, чтобы разыграть примитивную сценку – матрос стучит «камарадам», те отворяют дверь, они с Пупковым врываются, – но Виктор рассудил иначе. Он спокойно вскинул пистолет с глушителем и нажал на спуск.
Матрос дернулся и мягко повалился на стол.
Наум вздохнул и сказал:
– Володя, твой выход.
Кутейщиков кивнул и достал из своего рюкзачка кумулятивную мину ручного запуска, уменьшенную копию противотанковых, вернее, противоднищевых. Весила она килограмма четыре и справиться с толстой стальной дверью могла спокойно – «угонщики» запаслись немалым количеством этих минок, величиной с миску. Планировалось использовать их в качестве «ключей», способных открыть – вскрыть! – любую дверь или крышку люка.