Да, в этой реальности командование армией было ему внове, но «в прошлой жизни» он окончил-таки военную академию и теоретически был подкован. Ко всему прочему, 1-я партизанская армия – это, можно сказать, большая мангруппа, огромный отряд разведчиков-диверсантов, а не полки солдат, передвижения которых следовало отмечать синими стрелками на штабных картах.
Нет, голубчик, партизанская армия – это как раз твоя стихия! Так что будь добр, воюй. Судоплатов вздохнул.
То ли он успел очерстветь, то ли просто привык к «фронтовой» жизни, но отношение его к потерям стало куда более спокойным, чем тогда, в рейде. Нет, ему по-прежнему больно и жалко терять товарищей, но ведь война…
Разведчик, да хоть и разведчик-диверсант, служит Родине в одиночку. Ему не на кого опереться, некому помочь. Даже в опергруппе их всего несколько человек, опергруппу и отрядом-то не назовешь. Однако тайная война диверсанта исключает атаки, когда надо покидать окоп и бежать с винтовкой наперевес, а пули так и хлещут навстречу, косым губительным дождем.
Получается, что партизанская армия – это очень верное, точное название. В ней объединились два начала – индивидуальное и коллективное, тактика мобильных групп соседствует, скажем, с танковыми атаками. У партизанской армии нет линии обороны – слишком мало людей, чтобы удерживать, к примеру, высоту или участок фронта. Да и не в этом их задача. Они должны нападать – и уходить. И снова атаковать, и снова отступать, растворяясь в лесу или в городе. Да и какой у них может быть фронт?
Придуманный разве, воображаемый. Тот, линию которого не выведешь на карте. Ну и что? Специфика такая.
Но бои-то идут, и победы за ними числятся, и урон противнику они нанесли изрядный, и еще нанесут.
Мелькнули мысли про «обратную амбаркацию», но Судоплатов отогнал их – рано им обратно. Надо еще хоть недельку продержаться…
– Товарищ командир!
Ясный голос Марины отозвался гулким эхо.
– Тише ты, – проворчал Павел. – Раскричалась…
– Товарищ командир, Четверкин вышел на связь!
– Ага! – повеселел Судоплатов. – Наконец-то… Что у него там?
– Говорит, потери меньше, чем ожидалось, но все равно, половина самолетов сбита. Сказал, что сможет выслать два, от силы три бомбардировщика, но только чтоб точно указали цель. Они под Винницей сейчас – сначала разбомбили немецкий аэродром, а потом сами сели. Говорит, им еще и подсвечивали, жаловались, что советская авиация устроила налет!
– Они хоть звезды на крыльях закрасили?
– Да, да! И нарисовали кресты, все, как вы сказали.
Павел кивнул, хотя Марина в темноте и не видела этого. Да, он пренебрег приказом обозначать трофейные самолеты красными звездами – пускай немцы принимают их за свои, хоть сбивать не будут.
– Четверкин сказал, что на аэродроме их сейчас заправят и навесят бомбы!
– Молодец. Скажи ему, пусть подождет немножко. Сейчас подойдут разведчики, и я буду знать, куда ему те бомбы сбрасывать.
«Первым делом, первым делом – самолеты…»
Павел подумал, что любовь на войне – вещь недопустимая по многим соображениям, но люди не желают откладывать жизнь на потом, тем более что понимают – она и оборваться может. Вдруг.
А Маринка – девочка хорошенькая… Кто с ней сейчас? Кажется, Трошкин подкатывал… Марина порвала с тем чернявым, даже не разговаривает с ним. Поругались, наверное.
Ну, не дело командарма вмешиваться в личную жизнь бойцов.
Просто Эмма его далеко, аж в Куйбышеве… В принципе, могла уже и вернуться из эвакуации. А толку? Он-то здесь…
– Товарищ командир! Трошкин прибыл.
– Давай его сюда.
Капитан возник, как сгусток тьмы.
– Прогулялись?
– Ага! – радостно сказал майор. – Немцы по-прежнему кучкуются на станции. Тушат пожар. Спустили пять или шесть уцелевших танков, занимают круговую оборону. Допросили «языка», говорит, что ихнему командиру подкрепления не обещают, а насчет авиации сказали обращаться к румынам. Немцев там около батальона. Танки подвезли, как я понял, из Херсона, личный состав подогнали из Николаева. Хотели отправить их всех в Ровно, а тут мы. Как я понял, с утра немцы собираются согнать местных работяг, чтобы те чинили им мост, – партизаны подорвали один пролет, но он не упал, а просто просел. Тротилу мало заложили, а больше и не было. Работы там дня на два, это точно.
– Немцы где размещаются?
– Квартирьеры пока ничем не заняты, мы им помешали расселить хотя бы офицеров. Ночуют на вокзале, в депо, в пакгаузах, в вагонах. Ждут утра.
– Не дождутся. Марина! Передай Четверкину, пусть отбомбится по железнодорожной станции, вокзалу и депо. Если немцы потушат пожар, то мы подсветим ракетами.
– Есть!
Подумав, что хватит с него «бродилова», Судоплатов устроился на куче брезента, решив прикорнуть на минутку.
– Товарищ командир! – шепот Марины вывел его из сна.
– Что? Сколько времени?
– Четыре часа. Трошкин сказал, что по времени самолеты вот-вот должны подойти.
– Понял.
Протирая глаза, Павел поплелся на свет фонарика, обозначавшего умывальник. Поразительно, но вода была. Бойцы набирали ее во фляжки, а Судоплатов подставил руки ковшиком и умылся.
Хорошо!
Утирая лицо, Павел натянул надоевшую уже немецкую фуражку с высокой тульей и покинул цех.
Еще не начинало светать, просто на востоке небо утрачивало непроницаемую черноту, окрашиваясь темно-синим.
– Трошкин.
– Здесь!
– Готовы?
– Так точно!
Судоплатов прислушался. Показалось ему, что ли? Да нет, гудит что-то…
Гул накатывался с севера, хотя в темноте невозможно было увидеть подлетавшие самолеты. Немцы тоже услыхали звук моторов – вспыхнул луч прожектора, суетливо обмахнул небосвод. Смутно блеснули стеклышки кабин.
Завыла сирена, объявляя воздушную тревогу, и смолкла, будто поперхнулась, когда прожектор выхватил из темноты кресты на крыльях «Юнкерсов».
– Приготовиться! – послышался голос Трошкина, в котором чувствовался азарт. – Давай!
Захлопали ракетницы, донеслось слабое шипение, и вот над железнодорожной станцией Голта вспыхнули яркие зеленые огни, бросая на землю, на пути изумрудные отсветы, протягивая черно-малахитовые тени.
Гул стал очень ясным, он падал с небес, пугая и грозя. И в какой-то момент в гудение моторов вплелся тонкий свист падающих бомб. Он рос, он набирал силу, переходя в вой, – и резко оборвался.
Ослепительные вспышки разорвали мрак, бросая дрожащие блики на фюзеляжи бомбардировщиков. Оглушительный грохот расколол предрассветную тишину.
Опять и опять рвались фугаски, перелопачивая пути, опрокидывая вагоны, проламывая крыши вокзала и депо. После секундной паузы вниз полетела новая порция бомб. По новой завыла сирена, словно голос невидимого чудища, что корчилось во тьме, страдая от ран.
Горело и взрывалось до самого утра. Забавно, что верные союзники рейха – румыны – так и не появились, не пришли на помощь соратникам.
И Судоплатов решил сам нанести визит румынскому префекту Голты.
Рано утром, когда алый шар солнца еще цеплялся за горизонт, Судоплатов повел бойцов в поход. Железнодорожный узел почти догорел, только дым все еще уходил к небу косыми столбами, серыми и черными, размываясь у облаков.
На улице стали появляться первомайцы. Их было мало, они боязливо выглядывали, не понимая сути происходящего.
Если это пришли освободители, то почему они в немецкой форме? Если это немцы, то откуда на танках красные звезды?
Павел не стал устраивать митингов, только помахал местным, высунувшись из люка. Да и что им было сказать?
Пошумели они, конечно, изрядно. Навели шороху, так сказать.
А концлагери в округе, где томятся тысячи людей? Их-то никто не освободил. Конечно, можно было бы подъехать на танках, снести колючую проволоку, перебить вертухаев… А дальше что?
Куда тем узникам деваться? Расходиться по домам? Так ведь румыны не дадут спокойно пожить – похватают опять. Выходит, надо сперва разбить всех этих оккупантов, а это случится не сегодня и не завтра.
К дому, где обитал префект, подполковник Изопеску, подъехали через полчаса. Как действовать, обговорили еще в дороге, так что по прибытии на место танки сделали по паре выстрелов, расчищая пространство, пулеметчики добавили, и командирский «Ганомаг» подъехал к самому крыльцу.
Партизаны в форме солдат вермахта попрыгали из «Опелей» и заняли круговую оборону. Румыны вздумали повозмущаться, тогда «союзники» сделали им укорот – перестреляли дерзких.
Молодчики Трошкина – в серо-зеленой форме с закатанными рукавами, обнажавшими загорелые, мускулистые конечности, в касках и со «шмайссерами» на груди – ворвались в префектуру и вывели во двор Изопеску.
– Что же вы творите? – плачущим голосом вопросил префект. – Великая Румыния делает все для упрочения союза с Великой Германией, а вы позволяете себе преступать все договоренности, господин оберштурмбаннфюрер!
– Штандартенфюрер, с вашего позволения, – церемонно ответил Судоплатов. – Повесить его.
– Позвольте нам! – по-русски взмолились партизаны Владимира Вайсмана.
– Валяйте, – великодушно разрешил Павел.
А те и рады стараться – схватили Изопеску, подняли, понесли…
И вот уже префект качается, марая галифе и подергивая ногами в блестящих сапогах.
– Все, ребята, – сказал Судоплатов. – Уходим в леса. Тут, оказывается, и леса есть. Миха, как они называются?
– Севранские, – важно сказал Кравец.
– Вот туда и двигаем, если топлива хватит.
– Хватит, товарищ командир, – заверил Кричевцов.
– Оттуда продолжим наши вылазки, – продолжил Павел. – Надо продержаться недельку, да хотя бы дней пять.
– Продержимся, товарищ командир!
– Тогда выдвигаемся.
Севранские леса не поражали необъятностью, как в России, но удивляли своей необычностью. Укорениться деревьям в сухой степи помогли речушки, петлявшие по лесу.
Южные дебри казались сказочными, какими бывают лишь заколдованные чащи – среди обычных сосен и берез, могучих осокорей и мелких грабов выделялись огромные дубы в четыре-пять обхватов и возрастом уж никак не меньше двухсот-трехсот лет.